Ричи Достян - Тревога
— А ну, марш с моего двора!
— Это не твой двор, — все с тем же вызовом выкрикивал Ленька, — это дедуфкин двор!
Слава двинулся было к пацану, но в это время его позвала мать, и Леня остался.
Он просидел под дверью сарая до сумерек. О чем-то думал, лопотал, даже тихонько пел.
Когда он ушел, на песке остались вмятины от его широкой попки, от бидона и еще что-то нарисованное пальцем. Это была голова животного с ослиными ушами и громадным глазом почти во всю морду.
Ночью кто-то сдержанно и безутешно плакал.
Костя проснулся и подошел к открытому окну. Потом подошла Вика.
Они увидели голубое небо среди ночи. Полная луна стояла в соснах.
Такой прозрачной, легкой и белой луны брат и сестра никогда не видали — шелохнись воздух, она тронется и улетит…
А где-то очень близко плакал кто-то. Спросонок казалось — человек.
За стеной у соседей заговорили два голоса. Один — вкрадчиво, просяще; другой — бранчливым полуором. О чем просил Слава, было не понять. Зато ответы! «Очумел!.. Попробуй!.. Не гуди… не дам, шоб дите дышало псиной!»
— Марс! Это плачет Марс!
У соседей хлопнула дверь. Костя тоже выскочил, во двор. Вика остановила его уже на крыльце:
— Давай впустим его к нам, он плачет, потому что один…
Дальше она не пошла — холодно было ногам: Вика забыла надеть тапочки.
Костя шепотом окликнул Славу. Тот подошел. Вика протянула им спички.
— Не надо — луна.
— Хорошо, приведите его сюда, только тихо…
Слава хотел сказать «спасибо», но не сказал, даже не посмотрел на нее. Он думал, что она стоит в одной рубашке.
Костя и Слава, до пояса голые, пошли через двор. Ночной воздух влажным холодом прикасался к телу. Громко хрустел под ногами песок.
Марс скулил и скулил, а временами совершенно по-человечьи плакал. Когда они прошли полпути, он вдруг замолчал. А когда подошли совсем близко, то услышали, что пес шумно дышит в щель.
— Уже почувствовал, что идут свои, — сказал Костя и ласково позвал его.
В ответ послышался сначала тонкий свист, а потом радостное щенячье визжание. Под тяжелыми сильными лапами грохнула деревянная дверь.
Пока ребята открывали сарай, Марс визжал и отчаянно скреб когтями по доскам.
Все это настолько проняло Славу, что он забыл о поводке. Он просто сказал:
— Пошли.
Идя двором молча, Костя и Слава прислушивались к веселому шуршанию поводка по ночному песку.
Вика ждала их на крыльце. Как ни был занят Слава псом, он все же оторопел, когда увидел ее в полосатой курточке и длинных полосатых брюках. Вика была совершенно новая. Она казалась очень высокой и взрослой..
Марс бесцеремонно бегал по комнате, обнюхивал каждую вещь, повиливал хвостом. Он явно отдыхал от одиночества. Потом подошел к столу и вдумчиво понюхал скатерть. Вика ойкнула, сдернула салфетку, которой были прикрыты хлеб, масло и нарезанная докторская колбаса. Выдвинув из-под стола табуретку, она села и совершенно неожиданно тоном бабушки Виктории сказала:
— А ну, поди сюда!
Марс, понял. Он подошел к Вике и вежливо сел у ее ног.
Вика вообще все делает с таким удовольствием, как будто она маленькая: гладит ли свои ленты, чистит ли картошку — неважно. Сейчас она мазала хлеб маслом.
Над ее головой светилась голая лампочка — без абажура. От этой лампочки прозрачными и светящимися казались ее руки, скатерть, масло. Слава смотрел и чувствовал, как непривычно кружится голова — до того все это было хорошо и странно.
Поверх масла Вика положила лепесток розовой, как собачий язык, колбасы и подала Марсу.
Он деликатно взял еду, но ел, бедный, очень жадно! Глотая непрожеванные куски, он подсаживался к Вике все ближе. Вика еле поспевала мазать хлеб. Пес от нетерпения просительно свистел.
Слава впал в радостное отупение: то ли было все это когда-то с ним — этот свет, этот пес, эта девочка в необычной одежде... то ли кружится сон наяву?
После пятого куска Вика спросила:
— Хватит или еще?
«Еще, еще», — ответил пес хвостом. Два бутерброда получил Марс один за другим, потом Вика развела руками и сказала:
— Все!
Тогда пес проделал то, чего никто из них не ожидал, — он положил на колено Вике громадную лапу и снова тончайше засвистел.
— Костя, ты видишь?
— Отдай ему все, я утром сбегаю в магазин.
Слава был так удивлен и растроган, что не испытывал никакой зависти. Наоборот, смотрел на эту картину с восхищением и думал: «Пускай он ее тоже слушается. Меня и ее, и больше никого!»
Когда Марса гладили по голове, он поднимал морду и прикрывал глаза. Вика гладила его и грустно говорила брату:
— Представляешь, Костя, если бы у нас была такая собака..
— А почему вам нельзя… или это секрет?
— Что ты! — Вика улыбнулась. — Просто мы все уезжаем летом, — значит, пока нас нет, собаку надо кому-то отдавать, а это... этого нельзя делать.
— Почему?
— Потому что собака будет мучиться.
Такой ответ Славу не удовлетворил… Он просто не поверил, что причина в этом.
— А почему нельзя брать собаку на дачу?
— О, это сложный вопрос. Прежде всего, наша бабушка не любит животных, а мы всю жизнь на дачу ездили только с бабушкой. Теперь, правда, это кончилось. С будущего года мы вообще избавимся от всяких дач, мы будем ходить в туристские походы, или втроем, с папой, или все вместе — вчетвером. Как же можно заводить собаку?
— Это верно, — рассеянно сказал Слава. Он попробовал представить себе батю с мамкой в туристском походе.
Вместо этого увидел их в родительский день в лагере у «Добра пожаловать!». Батю — высокого, худого, с руками в карманах; мамку — с плетеной кошелкой в одной руке, с авоськой — в другой. Так стоит она и зорко смотрит на аллею. А как увидит сына, сразу раскинет руки и ждет, пока он не кинется ей на шею. Авоська с кошелкой соединяются у него на спине, а батя стоит в сторонке очень довольный. Улыбается.
Потом втроем они долго идут через весь лагерь, и это бывает приятно. Ребята останавливаются, смотрят. «Завидуют, — думает Слава, — ко мне уже приехали, а к ним еще неизвестно когда».
Мать с отцом идут молча, быстро, будто незаконно пробрались, и все прибавляют шагу, пока не доберутся до жиденького леска. В лесочке тоже молчат, ищут куст, который погуще и подальше от людей. Славе казалось, что куст всегда один и тот же. Батя растягивается на траве, а мать сразу начинает копаться в сумке. Не поднимая озабоченного лица, она спрашивает: «Ну, как ты тут, сыночка?.. Ничего?»
Слава отвечает «ничего» и смотрит ей на руки, которые расстилают на траве кусок вытертой от частого мытья клеенки. Отец тоже глядит, как мать «собирает на стол». Лицо у него напряженное. Спрашивать его в это время о чем-нибудь бесполезно. Продолжается это до тех пор, пока мать не поставит выпивку. Тут усталое лицо отца МОМЕНТОМ оживляется.
Потом батя произносит «поехали», чокается с матерью — та «уважает» пиво и копченую селедку. Каждый раз, из года в год, они привозят в «родительский день» одно и то же.
Выпив, оба судорожно набрасываются на закуску и Славе кричат: «А ты чего, давай налетай!» — как будто он тоже водку пил. А ему есть не хочется, потому что недавно завтракал. Он ждет, когда они наконец посмотрят на него осмысленно.
Батя на глазах продолжает молодеть, шуточки начинает подпускать, всегда одни и те же, потом появляется игривость — хлоп сына по спине, хлоп мамку по чему попало, потом ласковость его берет, и уже говорит не иначе, как «миленькии мои, хорошинькии», и снова — «поехали!».
Когда от «родительского дня» остается лишь рыхлый кусок студня цвета прошлогодних листьев, мать швыряет его под соседний куст, а бутылки прячет в корзинку. Батя тем временем закуривает, лежа на спине, и начинает осматриваться:
— Погляди, мать, как дерева набирают силу! Вон те сосёнки с прошлого лета куда как поднялись… Э-эх!..
Мать, втирая в ладони селедочный жир, поглядит направо, потом налево и молчит. Теперь она собирает, укладывает, вытряхивает. А Славка ждет: вдруг на этот раз они все-таки пойдут на озеро, куда без воспитателей и родных никого не пускают.
— Слышь, мать, тебе говорю — красота-то какая, а?
Никто в «родительский день» так не наслаждается, как отец. Оттого что мать не отзывается, он некоторое время молча лежит, дымит, блуждает глазами по жидкому лесочку — это вдохновляет его, и тогда, пустив нежнейшего матюга, снова пристает с красотой.
А мамка молчит. Она уставилась наконец на сына:
— Вроде бы похудел от прошлого разу или нет? Или кажется мне, а?
— Ничего я не похудел, — злится Слава и вырывается. Он не любит, когда селедочными руками трогают лицо.
Жест этот мать толкует по-своему и, подозрительно взглянув, спрашивает:
— Майку новую не потерял еще?
