Виктор Ремизов - Воля вольная
Не сами деньги и не сама власть его интересовали, в этом смысле он спокойно презирал областных парней с трясущимися руками и бегающими глазами, но свобода жить, как хочешь. Жить, ощущая гордо, что никто не посмеет встать поперек твоего пути — в этом был для Васьки весь кайф жизни. Как, впрочем, и для любого здешнего мужика — жить вольно — тут они совсем не отличались. Разве что дурной властью.
А дурная власть и свободу делает дурной.
Тихий ждал прапора Бадмаева, а ввалился Васька. Выбритый, со свежими порезами на мощных скулах, желваки четче обозначились после тайги. Глаза блестели недобро, но не с похмелья.
— Здорово, Михалыч! — протянул руку через стол.
Две не детские клешни встретились, цапнули друг друга. Семихватский сел на стул и достал сигареты. Похлопал себя по карманам:
— Дай-ка огоньку.
Тихий чувствовал себя не сказать, чтоб виноватым, но неловко. Как будто сидел на мокром. Не за то, что случилось, а за то, что его говно надо будет разгребать Ваське. Васька это знал, не обращал на вину Тихого никакого внимания, а даже рад был необычному повороту событий. Именно Кобяк прокололся. И это было неплохо. На хитрую жопу есть хрен с винтом, Семихватский уже прикинул, что делать, но не лез вперед начальника.
Тихий покряхтел, переложил бумажки на угол стола. Нахмурился:
— Я думаю так… надо его достать и… чтобы уазика починил, или новый пусть купит. У него бабки есть… — сказал Александр Михайлович, хмурясь сурово, и к концу фразы заинтересовался чем-то за окном.
Семихватский поднял на начальника удивленный, с уверенным прищуром взгляд:
— Ты что, Михалыч? Я его в кандалах приведу! Все уже, хватит! — развел мощные ладони.
Тихий посмотрел на него внимательно:
— Ну, приведешь, и что?
Семихватский помолчал, глядя в упор на начальника:
— Он же стрелял в тебя?!
— Тебе кто это наплел? — Тихий, смяв толстые губы, заблестел глазами от прилива злости.
— Да все уж знают…
— Все знают… — Тихий посунулся к Ваське. — Гнидюк с пушкой полез на него. На пустом месте. Типа из кабины его выдергивать… хорошо, в рыло прикладом не получил или пулю в башку!
— А ты где был?
— Что я?! Я ширинку застегнуть не успел, все кончилось. По пути он и уазик наш зацепил, я его поперек дороги оставил.
— Я не пойму, вы его проверить тормознули?
— Да какой проверить! Мы поссать остановились у Столбов. Выпили… — Тихий замер, будто вспоминая, потом продолжил: — Вообще ничего не было б, если бы не эта сука-Гнида! Кобяк там вообще не виноват!
— Икра у него была, — перебил Васька.
— Откуда знаешь?
— По следам ребята нашли. У Старого моста свалил в Рыбную.
— Ты… со своей икрой… при чем здесь икра?! Так… — Тихий сдвинул брови. — Ты этого дела не касаешься. Я сам. А Гниде, суке, строгача вынесу…
Тихий посмотрел в окно. Гнидюк внизу орал на троих бойцов. Выстроил в шеренгу и… Тихий вдруг увидел, что орет он на том самом месте, где вчера, как бельмо в глазу, целый день стояли две машины и вездеход, задержанные с икрой. Ни машин, ни тягача не было. Тихий глянул на Ваську, тот подошел к окну и спокойно смотрел вдаль на горы. Как будто не имел к тем машинам никакого отношения. Тихий не стал ничего спрашивать. Погода была пасмурная, после вчерашнего снегопада горы и тайга оделись в белое.
Паша Никитин шел поперек двора с ледобуром и рыбацким ящиком в руках. Тихий повернулся к Ваське:
— А если б он к твоему бате так вот в кузов полез?
Васька смотрел, не понимая.
— Что глядишь, Гнидюк не знает тут никого! Полез бы! И что?
Васька скривился пренебрежительно и свободно сел на подоконник, прямо на какие-то бумаги. Отец у Васьки был здоровее его, никогда не дружил с законом и ментов откровенно презирал. Сына, после того, как он оказался в милиции, не признавал, жил на пенсию, но денег от него не брал. Когда Васька заезжал домой к матери, отец уходил в дальнюю комнату и включал телевизор на полную громкость. По этой причине Васька и бичевал в общаге. Батя, конечно, хуже Кобяка чего-нибудь устроил бы. В рожу сто пудов дал бы, с уважением прикинул Семихватский.
У Васьки в кармане лежала пачка баксов для Тихого, он не стал доставать. Не тот был момент. Он вообще про них забыл. Чувствовал, как ему все интереснее и интереснее становится жить.
8
Трое суток добирался Илья Жебровский до участка. Последние сорок километров до зимовья несколько лет уже никто не чистил, и местами дорога была сильно завалена упавшими деревьями. Пилили в две пилы, растаскивали, раскатывали бревна. Какие-то, очень уж здоровые, «Уралом» дергали, проезжали недолго и снова пилили. Жебровский с непривычки к такой работе быстро уставал, и его отправили за руль. Дядь Саша с Поваренком орудовали вдвоем. Один большой, толстоватый и с пузцом, но сильный и неожиданно ловкий для своих габаритов, другой — невысокий, худой, работающий без устали. Поваренок был проворнее дядь Саши. Илья глядел на них из высокой кабины «Урала» и крепко досадовал на самого себя, что не заказал вертолет, как в прошлом году. Всего пятнадцать тысяч баксов, и он три дня назад уже был бы на своем участке.
Идея ехать на «Урале» пришла в прошлом сезоне. Сразу после Нового года он сдавал пушнину вместе с другими охотниками, и потом небольшой компанией пошли посидеть к Генке Милютину. И так там было душевно и полновесно, что Илье спьяну очень захотелось быть таким же, как эти мужики, ничем не выделяться, жить такой же простой и ясной жизнью. В тот вечер он и решил впредь заезжать на участок так же, как они. И вот он заезжал.
Илья сидел, обняв огромный тяжело-дрожащий руль «Урала», ждал, когда Поваренок махнет «ехать», даже и готовился к этому, потому что «Урал» оказался еще тем автомобилем, плохо трогался, глох, нога соскальзывала с гладкой лапки сцепления, руль было не свернуть… Он проезжал сто или пятьдесят метров и опять со скукой и раздражением ждал мужиков, и мысли его легко достигали неглубокой изнанки его промысла, где вся его охота была житейски бессмысленна. Сейчас, например, он мог быть в своем зимовье, а вместо этого делал эту идиотскую дорогу в тайге.
Мне все это не нужно, — глядел он на дядь Сашу с Колькой, те, с красными, перекошенными от напряжения рожами выкатывали с дороги толстый, коленвалом гнутый листвяшечный ствол. Выкатили, Колька махнул рукой, сам, подхватив бензопилу, шел перед машиной и рассказывал что-то дядь Саше, показывал себе за спину, будто у него там чешется, и смеялся, размахивая свободной рукой. Со спины вырванный клок черной спецовки болтался хвостом… Они ни о чем не думают, понимал Илья. Поехали забросить меня, то есть довезти на машине, а на самом деле ишачат, как проклятые. Это я не знал, а они ведь знали, какая работа их ждет, но не торговались, не предупредили, ничего. Почему так? Он не понимал этого.
Хотя и видел, этого невозможно было не увидеть, сам хохочущий Поваренок с тяжелой бензопилой в руках свидетельствовал об этом! Был в работе мужиков какой-то большой, почти недоступный для мозгов смысл, который жил здесь в тайге, в этих горах, смысл самой работы, получалось, безропотного делания тяжелого дела, которое через год надо будет делать снова. Илья видел это и понимал, что во всей глубине этот смысл ему, Илье Жебровскому, недоступен. И никогда не будет доступен, потому что он не за этим сюда ехал. Ему, выкормленному сгущенкой цивилизации, сразу хотелось самого сладкого — оказаться одному в своей избушке и начать устраиваться. Хотелось сидеть на порожке, слышать, как за спиной успокаивающе трещит печка, покуривать хорошую сигарку и смотреть на таежные дали в вечерней, сиреневой от мороза дымке. За такой дурной работой не видно красоты мира, думал Жебровский, и морщился невольно, и не верил сам себе, глядя на счастливых и довольных жизнью мужиков внизу.
Ревели и ревели две пилы на два голоса над стылой осенней тайгой. Жебровский временами слезал к ним помочь, предлагал подменить кого-то, но его снова отправляли в кабину. К вечеру так уделались, что сил готовить еду или натягивать палатку не было. Поели разогретой на костре тушенки с хлебом, Жебровский, выбрав место поровнее, постелил синтетический коврик прямо на замерзший мох и заполз в пуховый спальник. Чувствовал, как гудят и не находят себе места кисти рук. Дядь Саша устроился в кабине под тулупом. Как собирался спать Колька, Илья не знал — Поваренок все возился с бензопилами, точил цепи у костра, прихлебывая что-то из кружки.
Встал Колька первым. Чай сварил, сала нарезал, разогрел тушенку с пережаренным луком на большой мятой сковороде и с хриплыми несмешными шуточками разбудил мужиков.
До базовой избушки добрались ночью на третьи сутки и на другой день храпели почти до обеда. Потом поели, и дядь Саша с Поваренком отправились добить дорогу до Юдомы и посмотреть, как там дальше.
