Владимир Пиштало - Никола Тесла. Портрет среди масок

Отправился парень в мир искать Правду. Искал ее за семью горами и семью долами. Спрашивал солнце, спрашивал месяц, спрашивал ветер. Три пары железных башмаков сносил, пока наконец не нашел.

Правда была старой и некрасивой.

Парень пробыл с Правдой три года. Она многому научила его. Пришло время расставаться. Прощаясь, Правда попросила его:

— Можешь кое-что сделать для меня?

— Конечно, — ответил парень.

— Когда вернешься, люди станут расспрашивать тебя обо мне; скажи им, что я молодая и красивая.

За день до прибытия появилась стайка морских ласточек.

— И чайки вернулись! — воскликнул кто-то.

Потом они увидели порт. Перед ними дымили тысячи труб. Тысячи крыш. На заход солнца откликнулись внутренние огни. Лучше всего были освещены здания из красного кирпича. При взгляде на пристань смолкли вавилонские языки и детский плач — древнее эсперанто.

Кепки и платки на палубе приподнялись на цыпочки, чтобы увидеть все это. Каждый крестьянин был героем эпоса, каждый был Энеем. Американский ветер лизнул их лица. Ветер нес чаек над их головами.

Гранитные лики Бачича и Цвркотича и испуганное лицо Стевана синхронно повернулись к контурам Манхэттена. Народы мира уставились на Америку. Уставились те, кого ждут, и те, кого никто не ждет, те, кто надеется вернуться, и те, кто не вернется никогда.

— Иисус и Мария, где это мы? — шепнула какая-то женщина.

Вшивый народ смердел деревней. Народ был испуган и отважен. Народ жаждал того, чего боялся.

Манхэттен!

Там дядюшка Жюль спит на матрасе и каждый день ест мясо и белый хлеб — совсем как миллионер. Там все не так, мамочка. Там все не так, папаша. Там кости трещат от тяжкой работы. Там и у горничных есть горничные.

Печальные глаза смотрели на Манхэттен, и в них светились страх и ужас. И беспомощность: слишком это было огромно. Это судьба.

33. Свет смертных

Во время плавания не спавший Никола Тесла много раз видел, как утренняя звезда отворяет ворота ночи, как розовоперстая заря касается океана, а потом Гелиос, свет смертных, проделывает на колеснице свой ежедневный путь.

Он все время думал о предстоящей встрече с божественным Томасом Эдисоном, единственным человеком в мире, который сможет понять его. Эдисон, словно паук на золотой паутинке, спускался с неба, и они вели долгие разговоры.

— Доброе утро! — кричал Тесла в пустоту над водами.

Море и все в нем шумело. Под Теслой и «Сатурнией» извивались «некаталогизированные глубоководные животные».

Наш путешественник в первый день ласкал океан:

— Белые гребешки, горькая вода!

На другой день говорил:

— Море, которое навсегда оставляешь за собой. «О рыбоносное хладное море, море нечеловеков», — взывал к нему стихами Гомера.

В пустом пространстве между двумя мирами Тесла озирался вокруг. Вцепившись в фальшборт, он вглядывался в линию, где море встречается с небом. При этом он порой терял самого себя, чувствуя, как бескрайняя голубизна превращается в его душу.

Он рассматривал в бинокль бесконечные воды, сквозь которые они шли. Наверное, ему это привиделось… Что? В бесконечных волнах мелькала голова одинокого пловца. Иногда пловец пропадал среди валов, иногда взмахи его рук возносились над головой.

Кто это?

Кто плыл за пароходом? Слившиеся полусферы бинокля поймали лицо. И Тесла узнал его. Это был Данила, брат, давно утонувший в океане времени.

Никола привык общаться с чудом смерти. Он начал шептать, потому что Бог лучше слышит слова, произнесенные шепотом.

— Оставь меня, — безнадежно и тихо попросил он. — Прошу, оставь меня!

А призрак в слившихся сферах бинокля неумолимо приближался. Голова и упрямые взмахи рук пловца говорили: «Я никогда не оставлю тебя, брат!»

Америка

34. Дом глухого

Тесла высадился в Нью-Йорке. Город его не интересовал. В лабиринте авеню и стрит он сразу принялся отыскивать лабораторию Эдисона.

«Ты приехал!» — поздравил он себя, постучавшись в искомые двери.

В лаборатории интенсивно трудились над изобретением дверей для входа в мечту, капель для превращения в невидимку, любовного эликсира…

О!

И над камерой для чтения мыслей, для подглядывания в будущее, стетоскопом для прослушивания внутренней музыки.

О!

Здесь мерцала электрическая лампочка.

Здесь впервые из машины раздался человеческий голос.

Здесь Божье созидание не закончилось, оно продлилось в творчестве изобретателя.

Здесь был центр мира, тихое местечко у водоворота.

Снаружи ревел, гудел, лгал Нью-Йорк. Эдисон чувствовал себя в Нью-Йорке как рыба в воде. Он был волшебной рыбой, рыбой-королем!

Волшебник ежедневно бегал по Манхэттену, отлавливал богатых клиентов, расплачивался с репортерами, погрязал в долгах… Пакля валялась на полах его лабораторий, засыпанных стружками. В его мастерских гудели машины, производящие детали для других машин. Коридор смердел колесной мазью. Там вечно толпились люди. Двое лохматых парней — самого крикливого звали Коннели — разругались и потребо-вали, чтобы шеф рассудил их. Перед дверями бизнесмен из «Астории» смотрел на золотые часы.

— Он примет вас, — сказал лохматый Коннели, внезапно превратившийся в секретаря, и затолкал Теслу внутрь.

Тесла вошел в коварные двери со светской улыбкой на губах и четырьмя центами в кармане. Что там Милутин Тесла! За этими дверями Николу ожидал самый знаменитый ученый в мире — его настоящий отец. Пройдет пара минут, и Эдисон разглядит в нем великого человека и родственную душу.

Под потолком неспешно вращался вентилятор. Канцелярия была забита всякой всячиной. С дагеротипа в серебряной рамке смотрел симпатичный мальчик в кепке.

Биография этого дерзкого мальчика напоминала житие святого. Она началась с торговли газетами в поезде, который курсировал между городами Порт-Хьюрон и Детройт, а закончилась продажей света городу света.

Под медленным вентилятором Никола выглядел щенком. Каштановые глаза светились. Два накрахмаленных треугольничка выглядывали из-под его подбородка. Две густые волны разливались в разные стороны на его голове. Это был свежий молодой человек, желающий понравиться. Он думал: «Ах!» — и полагал: «Ох!» Потом он двумя прыжками преодолел канцелярию и вручил Эдисону рекомендательное письмо Бэтчелора. Глаза, похожие на бойницы, еще раз смерили взглядом Теслу. Наконец сердечность на его лице стерла недоверчивую улыбку. Король изобретателей театральным жестом отбросил письмо. Его лицо округлилось.

— Завтра можете начинать, если пожелаете.

Это было оно!

Теслу охватило обессиливающее волнение: теперь решится все! Все!

И первый шаг ему, как сказал бы Уитмен, пришелся по нутру…

Озаренный надеждой, он парил в двух сантиметрах над землей. Небо гудело в нем, превратившись во второе имя его души. Он едва дождался утра, чтобы приступить к работе. Это было так интересно, настолько БОЛЕЗНЕННО привлекательно, как карты, как алкоголь, как… Наверное, что-то отразилось на его лице, какое-то легкое выражение счастья, потому что люди смотрели на него с улыбкой. Он работал с десяти тридцати утра до пяти часов следующего дня.

На второй неделе пребывания Теслы у Эдисона на одном из океанских пароходов одновременно сгорели две динамо-машины.

Пароход назывался «Орегон».

— Не получится! — пожали плечами хмурые рабочие.

— Что не получится?! — бесновался Эдисон.

— Ничего не выйдет! — повторили мастера.

Эдисон всех уволил.

«Орегон» был первым пароходом в мире, освещенным по его системе.

Послали Теслу.

Он побежал в порт.

Работал, руководствуясь не знаниями, а ощущениями: «Вот так! Тут не надо…» На рассвете он вышел таким чумазым, будто его коптили нефтяными факелами.

— А, наш парижанин! Вы из команды? — поздоровался с ним в лаборатории Эдисон. И получил неожиданный ответ:

— Я починил динамо на «Орегоне».

— Благодарю, — хрипло поздравил его Эдисон.

Тесла с готовностью улыбнулся:

— Для каждого инженера высокая честь работать с вами!

Он неоднократно в отсутствие Эдисона мысленно рассказывал ему о своем моторе. Но в этот раз возбуждение раздвинуло стены нерешительности.

— В моем случае эта честь тем выше, поскольку я хочу продемонстрировать вам свой мотор, работающий на переменном токе. Преимущество этого мотора в том, что нынешние электростанции могут передавать электроэнергию в радиусе всего лишь одной мили… — Сердце молодого человека колотилось, пока он следовал за золотым клубком своего красноречия. — Представьте себе, сколько электростанций постоянного тока пришлось бы построить в Нью-Йорке.