Айрис Мердок - Дитя слова
Понедельник, как я уже сказал, прорезался холодный и желтый. Я пешком дошел до Глостер-роуд и довольно рано оказался на службе. Выходя из лифта, я, к своему удивлению, обнаружил, что миссис Уитчер и Реджи Фарботтом уже на месте. Они стояли у дверей в Архив. Увидев меня, оба вскрикнули, захихикали и нырнули внутрь. Сделав несколько шагов дальше, я встретил Артура. Отчаянно покраснев, он принялся что-то объяснять. Поскольку я был в исключительно плохом настроении, я без единого слова прошел мимо него и вошел в Залу. И сразу понял, что произошло. Как понял и то, что я должен немедленно принять решение — весьма важное.
В Зале была произведена полная перестановка. Мой стол убрали из ниши и поставили у стенки возле двери, где раньше стоял стол Реджи Фарботтома. Стол Эдит Уитчер стоял теперь на покрытом ковром пространстве в «фонаре» вместо моего, а стол Реджи — сразу за ее столом, тоже на ковре и лицом к окну.
За моей спиной раздалось нарочито громкое хихиканье. Я повернулся. Артур, взволнованный, стоял у двери в свой чулан. Миссис Уитчер и Реджи устроили возню в коридоре, кончившуюся тем, что он первой впихнул ее в Залу. Оба делали вид, что еле держатся на ногах от смеха.
— Хилари, мы подумали — успокойтесь, Реджи! — мы подумали, что вам удобнее быть ближе к Артуру… Ох, Реджи, перестаньте меня смешить… будьте серьезны…
— Я вполне серьезен, — сказал Реджи. — Разве может быть что-то серьезнее соображения быть ближе к Артуру?
— Реджи, прошу вас!..
— Но если быть действительно серьезным, Хилари, — сказал Реджи, поддерживая изнемогавшую миссис Уитчер, которая прямо-таки взвизгивала, заливаясь нервным смехом, — то, право же, должно быть чередование и сейчас настал черед других. Мы сочли, что это будет справедливо. А то мы чувствуем себя ущемленными! Вы сидите на этом месте не один год, и мы решили, что теперь настал черед Эдит. К тому же она — дама. Или что-то в этом роде.
— Реджи!
— Мы решили, что так будет по справедливости. Демократия и все такое прочее. Так что нет нужды обижаться.
— А он и не обижается! — аффектированно взвизгнула Эдит.
Появился Скинкер, рассыльный.
— Вы переставили стол мистера Бэрда!
— Совершенно верно, — сказал Реджи.
— Но мистер Бэрд всегда сидел там, в нише у окна.
— Тем больше оснований для перестановки, — сказал Реджи. — Старый порядок меняется, наступает новый. Так будет правильно, да, Хилари? Вы ведь не возражаете, дорогой?
— А я не считаю, что это правильно, — сказал Скинкер. — У каждого человека свое место. Это ведь комната-то мистера Бэрда, верно?
— Но это и наша комната, — возразил Реджи, — и нас двое, а он всего один — значит, двое против одного, а у его Артура есть своя комната, так что все логично. Хватит, Эдит, перестаньте корчиться, утвердитесь в своих правах, опустите свой зад на этот стул — у этого господина не хватит наглости вытянуть его из-под вас. — Он подтолкнул миссис Уитчер к окну, сам сел позади нее и повернулся вместе со стулом, чтобы видеть, как я себя поведу. Артур и Скинкер тоже смотрели на меня, ожидая взрыва.
А я вышел из комнаты, зашел в чулан к Артуру и сел за Артуров стол. Артур последовал за мной. Скинкер с сочувственным видом стоял у двери и озабоченно пощелкивал языком. А в Зале звучал победоносный, хоть и нервный смех и намеренно громкие голоса, предназначенные для моих ушей.
— Вот вам они — бумажные тигры!
— Ну, я просто сражен!
— А ведь вы были правы, Реджи. Дашь отпор нахалу, и он скисает!
— Принесите-ка нам, пожалуйста, чаю! — сказал Артур Скинкеру.
— Мистера Бэрда сразу так не раскусите, да уж, — молвил Скинкер и исчез.
Артур закрыл дверь.
— Хилари, неужели вы не?..
Я отрицательно покачал головой.
— Ну, — нерешительно протянул Артур, усиленно пытаясь понять меня и подыскать верные слова. — Я согласен: нет смысла сражаться с такими людьми. И, наверное, действительно должно быть чередование… то есть, я хочу сказать, я полагаю, это не… или, может, вы считаете… словом… вот что я хотел сказать.
Я не стал ему помогать.
Артур взгромоздился на стол и сел — колени его почти упирались мне в плечо. Ему, наверное, стало легче оттого, что не пришлось меня поддерживать в этой сваре. Он протянул было руку, словно хотел потрепать меня по плечу, и тотчас снова затеребил лацкан пиджака.
— Вы, само собой, просто сбили их с толку, Хилари. Этого они никак не ожидали.
Я был сам сбит с толку. Неужели решение Кристел лишило меня всякой воли, или это было просто неизбежное начало конца, которого я не предвидел так скоро? Начало конца — служебной карьеры, жизни? Почему я никак не реагировал? Боялся, что могу убить их? Нет. Я повел себя тихо не из каких-то там соображений благопристойности или вообще не из каких-либо разумных соображений, а от отсутствия соображений вообще. Возможно, это означало, что мое хамство пришло к концу, возможно, так приходит конец всякому хамству. Человека отчаявшегося любая неудача способна ввергнуть в глубочайшую депрессию, любой грех становится первородным грехом, по сути являясь частью его, любое преступление — Преступлением. Мною владела чистая, близкая к белому калению ненависть. Я ненавидел Артура. Ненавидел его идиотские торчащие колени и поношенные, до блеска вытертые, бесформенные синие брюки, которые сейчас находились так близко от моего лица, что я мог почувствовать их запах. Я был в ужасе оттого, что он завладел Кристел, однако тут — это я теперь отчетливо понимал — мне придется вести себя безупречно. А то, что произошло сейчас в Зале, было сущей ерундой, лишь знамением, лишь случаем, отражающим издавна существующее положение вещей во вселенной. Перспектива, маячивший вдали свет — исчезли; дверь, ведущая к спасению, закрылась; замуровывание, падение в бездну — ускорились, последний взмах маятника стал ближе. Меня словно могильным камнем придавила тень прошлого, — а быть может, будущего — страдания. Несчастье и грех неизбежно вплетены в человеческую участь. Я познал на себе эту неизбежность.
— Вы в порядке, Хилари?
Клетушка у Артура была крошечная, стены, как в сарае, были из фанеры, причем некрашеной. Высоко прорезанное окно выходило в коридор. Электричество там имелось, но Артур не включал света, возможно решив, что лучше не освещать моего лица. Я посмотрел вверх, в кроткие встревоженные глаза Артура. Мой будущий шурин уже сейчас выглядел другим человеком. Возможно, они с Кристел с симпатией и сочувствием обсуждают меня?
Явился Скинкер, неся чай. Он был человек добрый и, видимо, все это время пытался придумать, что бы такое подходящее сказать.
— Господь сказал — подставь другую щеку.
Значит, происшедшее воспринимается как пощечина, оставшаяся без ответа.
— Спасибо, — сказал я Скинкеру. И взял стакан чая. — Спасибо, — сказал я Артуру, потрепав его по плечу. И со стаканом чая в руке вышел в Залу и сел за свой стол.
Эдит и Реджи, с волнением ожидавшие моего появления, снова захихикали. Пока я пил чай и приводил в порядок бумаги, в комнате царило наэлектризованное молчание. Наконец Реджи произнес:
— Скажите что-нибудь, Хилари.
— А что вы хотите, чтобы я сказал?
— Скажите, что вы не сердитесь.
— Я не сержусь, — сказал я. И действительно не сердился.
Понедельник, вечер. Я открываю своим ключом дверь и вхожу в квартиру на Лексэм-гарденс.
— Привет.
— Привет, милый, — донесся до меня из кухни голос Клиффорда Ларра.
— Чертовски жарко у вас тут. — Я скинул пальто в прихожей на полосатую, лимонную с белым, козетку и прошел на кухню, где Клиффорд (всерьез занимавшийся кулинарией), стоя в длинном голубом переднике, наливал масло в миску.
— Как прошел день?
— Случилась ужасная неприятность.
— Вот как? — Он с интересом поднял на меня глаза.
— Миссис Уитчер и ее хахаль выставили мой стол из «фонаря» и поставили туда ее стол.
— Только и всего? Ну, а вы потом переставили все назад?
— Нет.
— Почему?
— Вы же знаете, почему. Какой смысл?
Клиффорд, держа в руке бутылку с маслом, холодно посмотрел на меня.
— Вы хотите, чтобы я вам посочувствовал. Хотите, чтобы я оценил оригинальность ваших страданий. Так вот нет. Я считаю, что вы идиот. Потеряли еще одну пешку в жизненной игре. Теперь вы уже никогда не сможете получить назад свое место, никогда. Кончено.
— Я знаю. Зачем сыпать мне соль на рану? Я вовсе не хочу, чтобы вы проливали слезы по моему поводу.
— Я не желаю копаться в метафизике вашего самоуничижения.
— А кто, черт побери, вас просит копаться?
— Просто вы упали в моих глазах — вот и все. Очень низко упали. Ваше поражение принизило вас. Словно кто-то вас подкоротил — миссис Уитчер подкоротила да еще и кровь высосала. А раз вы ей позволили, теперь она попытается это повторить. И вы превратитесь в нуднейшего человека, чьи страдания никого не будут интересовать.
