Стеф Пенни - Нежность волков

~~~

За прошедшие годы я собрала неплохую, хотя несколько эклектичную коллекцию книг и некоторые из них одолжила Иде. В отличие от своей матери Ида способна на благодарность и кажется неподдельно тронутой тем, что я доверила ей нечто настолько ценное. Еще неделю назад я бы так не поступила, но теперь даже самое драгоценное мое имущество кажется далеко не столь важным. Среди прочего я одолжила ей мой словарь — книгу, которую хранила двадцать лет. Я пронесла его через всю мою жизнь в лечебнице, наверстывая упущенное образование, но Ида особенно его просила, ведь в хозяйстве Притти подобной вещи никогда не видывали.

Мать вручила его мне незадолго до смерти, словно бы желая восполнить утрату, которую я так скоро почувствую. Вы скажете, небольшое утешение, но и не вовсе бесполезное. Я терпеть не могла встречать в книгах незнакомые слова и упорно разыскивала их: «транспарентный», «мегера», «наперсник». После ее смерти я искала слово «суицид». Я думала, это поможет мне понять, зачем она так поступила. Определение было четким и лаконичным; она такой никогда не была. «Акт самоуничтожения» звучало целенаправленно и страстно, в то время как моя мать была мечтательной, нежной и часто рассеянной. Я спросила отца, может ли он объяснить это, — ведь он должен был понимать ее лучше, чем я. Он взорвался и закричал, что это ерунда: она никогда бы такого не сделала, грешно даже думать об этом. А потом, к моему величайшему смущению, он заплакал. Я обняла его, пытаясь утешить. Минуту или две мы стояли в неком подобии совершенного единения отца и дочери — минуту или две, которые показались часом, — а потом я отстранилась и вышла из комнаты. Похоже, он этого даже не заметил.

Вряд ли кто-то из нас вообще понимал ее.

Позже я осознала: он разозлился оттого, что моя догадка была верной. Думаю, он винил себя и, возможно, отправил меня в лечебницу, дабы изолировать от собственного депрессивного воздействия, так пагубно отразившегося на матери. Его нельзя было отнести к людям, внушающим оптимизм, так что, подозреваю, он был прав.

Всю жизнь я старалась быть непохожей на моих родителей. Теперь, приближаясь к возрасту мамы, когда она умерла, я не уверена, что преуспела: мой единственный ребенок сбежал при столь ужасных обстоятельствах, и, ясное дело, я не могу свалить все это на его ирландскую кровь. В его судьбе я сыграла свою роль, еще не знаю, насколько ущербную.

Некоторое облегчение мне приносит разговор с Идой, которая сегодня повеселей, да еще добавляет пикантности сплетня о человеке, запертом на складе в Колфилде. Ида здорово передразнивает Скотта, с негодованием надувающего щеки в ответ на просьбу предоставить для этой цели его драгоценную недвижимость. А еще она добавляет кое-что интересное: ее братья обнаружили следы того, что тот человек по пути к Жаме проходил мимо их фермы, а значит, пришел с севера. То есть он мог встретить Фрэнсиса. То есть мне необходимо пойти и расспросить его, каким бы он ни был душегубом. А перед самым уходом она упоминает Томаса Стеррока, который остановился у Скоттов. Знала ли я, что он был знаменитым Индейским Следопытом, потерпевшим неудачу в поисках девочек Сетон? Весь город об этом говорит. Я неопределенно киваю и говорю, что слышала что-то. Странно, почему он не упомянул об этом, когда мы обсуждали дела. Еще один пример того, что я все узнаю последней.

Как и следовало ожидать, Нокс категорически возражает, узнав о моем желании поговорить с арестантом. Мол, я ничего не добьюсь от метиса, они уже допросили его, моя с ним беседа может повредить делу, и, наконец, это опасно. Я продолжаю настаивать. Я знаю, что, если простою здесь достаточно долго и откажусь уходить, он в конце концов согласится, и после долгих покачиваний головой и мрачных воздыханий он соглашается. Я уверяю его, что меня не пугает этот человек, как бы ужасно он ни выглядел, — ему есть что терять, если будет вести себя неподобающим образом (пока он не осужден, и тогда уже неважно, за сколько убийств его повесят, но этого я не говорю). Как бы там ни было, Нокс настаивает на том, чтобы меня сопровождал слуга, которому велено сидеть рядом со складом и быть начеку.

Адам отпирает дверь склада, из которого вытащили достаточно товара, чтобы узник затерялся в обширных просторах. Два окна под самой крышей едва ли приспособлены для побега, но в любом случае он тут: съежился на тюфяке и на наше появление не обращает никакого внимания. Возможно, он спал, потому что зашевелился, только когда Адам окликнул его, после чего он медленно садится, завернувшись в тонкое одеяло. Огня здесь нет, и холод кажется еще боле суровым и коварным, чем снаружи.

Я обращаюсь к Адаму:

— Вы хотите человека до смерти заморозить?

Адам бормочет что-то насчет пожара, который спалит нас всех дотла, — и я решительно велю принести горячих камней, чтобы согреть ноги, и кофе. Адам смотрит на меня с изумлением.

— Я вас не оставлю.

— Одна нога здесь — другая там. Что за глупости, мы не можем сидеть в таком холоде. Уверена, ничего не случится.

Я пронизываю его самым властным взглядом, на который способна, и он уходит, в замешательстве заперев за собой дверь.

Застывший как изваяние узник на меня не смотрит. Я ставлю стул футах в пяти от тюфяка и сажусь. Я нервничаю, но стараюсь этого не показывать. Раз я нуждаюсь в его помощи, то выглядеть должна так, будто доверяю ему.

— Мистер Паркер. — Я все детально обдумала. — Меня зовут миссис Росс. Я пришла просить вас о помощи. Прошу прощения за то, что использую в своих интересах… ваше задержание.

Он не смотрит на меня и никак не показывает, что сознает мое присутствие. Может, он слегка глуховат?

— Мистер Паркер, — продолжаю я громче, — мне кажется, вы пришли с севера, от Ласточкина озера?

После долгой паузы он тихо произносит:

— Вам-то что до этого?

— А вот что: у меня есть сын, Фрэнсис. Семь дней назад он сбежал. Я думаю, он пошел на север. Он там никого не знает. Я беспокоюсь. Может быть, вы видели какие-то следы?.. Ему всего семнадцать. У него… темные волосы. Хрупкое телосложение.

Ну вот и все. По-другому этого не скажешь, да и в груди у меня все сжалось, так что вряд ли удастся выдавить еще хоть слово.

Кажется, Паркер задумался; отсутствующего выражения на лице как не бывало, черные глаза смотрят прямо на меня.

— Семь дней назад?

Я готова локти себе кусать. Надо было сказать — восемь. Или девять. Я киваю.

— А шесть дней назад нашли Жаме.

— Мой сын не убивал его, мистер Паркер.

— Откуда вы знаете?

Меня захлестывает гнев. Конечно, я знаю. Я его мать.

— Он был его другом.

Паркер делает нечто совершенно неожиданное: он смеется. Смех у него, как и голос, низкий и грубый, но не противный.

— Я тоже был его другом. И все же мистер Нокс и мистер Маккинли, похоже, считают, что я убил его.

— Ну… — Такой поворот событий застает меня врасплох. — Полагаю, они вас просто не знают. Но я уверена, человек невиновный приложит все усилия, чтобы помочь женщине в моем положении. Это упрочило бы его хорошую репутацию.

Мне кажется или он действительно улыбается? Опущенные уголки его рта будто бы шевельнулись.

— Так вы думаете, мистер Маккинли меня освободит, если я помогу вам?

Сарказм?

— Все будет зависеть от обстоятельств, которые мне неизвестны, мистер Паркер, например от того, виновны вы или нет.

— Я невиновен. А вы?

— Я… — Что тут сказать? — Я его обнаружила. Я видела, что с ним сотворили!

Кажется, он неподдельно удивлен. И я убеждена, он хочет знать, что я видела. Мне вдруг приходит в голову, что если он хочет это знать, то, разумеется, сам этого сделать не мог.

— Вы его видели? Они не сказали мне, как это случилось.

Если он лжет, то очень убедительно. Он подается вперед. Я стараюсь не отпрянуть, но лицо его просто ужасно. Его ярость словно опаляет меня.

— Расскажите, что вы видели. И я, возможно, смогу помочь.

— Я не могу это сделать. Я не могу заключать с вами сделку.

— Так зачем мне вам помогать?

— А почему бы и нет?

Вдруг он вскакивает и направляется к стене склада — всего несколько шагов, но я невольно вздрагиваю. Он вздыхает. Наверное, он привык, что люди боятся его. Интересно, куда подевался Адам с кофе — такое ощущение, что его нет не менее часа.

— Меня, метиса, обвиняют в убийстве белого человека. Думаете, их заботит, был ли он моим другом? Думаете, они поверят хоть одному моему слову?

Паркер стоит в самом темном месте, так что я не вижу его лица. Затем он возвращается к своему тюфяку.

— Я устал. Я постараюсь что-нибудь вспомнить. Приходите завтра.

Он ложится на тюфяк и отворачивается, натянув на себя одеяло.

— Мистер Паркер, я умоляю вас, подумайте. — Я не уверена, что смогу уговорить Нокса пустить меня сюда еще раз. — Мистер Паркер?..