Виктор Пономарев - Записки рецидивиста

— Для девочки, для девочки-подружки, — говорила женщина, выступая в роли моей переводчицы, — бери, мальчик, бери, не стесняйся. — И еще подсыпала мне конфет и пряников.

Приезжали и такие пацаны, которые сбивались в стаю, ходили, размахивая палками, орали:

— Айда детдомовцев бить.

А за что нас бить? За то, что нам хуже, чем им? Мы тоже объединялись и давали им отпор. Я хоть и был маленький и щуплый, но всегда шел драться за своих в первых рядах, в кусты не прятался. И доставалось мне больше всех. Синяки и кровоподтеки на моем лице и теле почти не сходили. Галка меня потом после каждой драки сильно ругала. А я ее очень любил, но ничего поделать с собой не мог. Не мог я равнодушно смотреть, когда били наших детдомовцев.

Я и за Галку не раз дрался, если кто ее обижал. Роднее Галки у меня человека не было. А какие у нее были косы! Две большие толстые косы, а глаза — голубые-голубые. Наверное, про таких, как Галка, говорят: «Ни в сказке сказать, ни пером описать».

У некоторых воспитанников нашего детского дома были родственники, которые к ним иногда приезжали по субботам и воскресеньям, а к нам никто не приезжал, кроме семьи Таракановых. Я всегда ждал дядю Колю, тетю Соню и Сережу. Галку я тоже с ними познакомил, и теперь мы вместе ходили на встречи с ними.

Один раз мы задержались в селе. Все вместе ходили в кино в сельский клуб. Показывали четыре серии «Тарзана». Вера Григорьевна вместе с воспитанниками искала нас. Находят в кругу семьи. Что да почему? Дядя Коля объяснил ей, что мы давно знакомы и что их семья довольна этим знакомством. С этих пор меня с Галкой перестали наказывать за уход в выходной день из детдома.

У нас в детском доме были два молодых воспитателя, только окончивших пединститут. Один из них, Иван Мефодьевич, был мастер на все руки. Очень хорошо играл на скрипке. Эта любовь к музыке передалась и мне, я любил слушать, как он играет. Я только немым был, а со слухом у меня было все в порядке.

Еще Иван Мефодьевич любил в футбол играть. Иногда он говорил:

— Витя, пойдем побью тебе пенальти.

У нас был большой хороший стадион. Я уже тогда канал за ловилу, лучше меня в детдоме на воротах никто не стоял.

Удары у Ивана Мефодьевича были страшные. Я кидался в углы ворот, парировал мячи. Но если мяч шел ближе к центру ворот, я его брал, но улетал вместе с ним в ворота. Наши детдомовские ребята хором кричали:

— Вот немой молодец, вот дает!

В один из воскресных дней мы пошли детдомом в поход по тайге. Взяли с собой палатки, продукты. Всего было человек восемьдесят мальчиков и девочек. Сопровождали нас два воспитателя и завуч Вера Григорьевна.

Вот где было раздолье! Набрали ягод, яиц диких уток, а уток там несметное количество. Воспитатели настреляли уток. Разожгли костры, наварили, нажарили полным-полно и наелись до отвала. Потом хором пели песни и прыгали через костры.

А сколько дичи было в лесу! Птицы пели на все голоса. Встречали мы тетеревов и глухарей, белок и бурундуков, рысей и лисиц.

Как-то на привале мы с Галкой забрались в малинник. Так наелись малины, что у нас раздулись животы и стало пучить.

Когда мы поднялись на пригорок, то метрах в тридцати увидели двух больших медведей. Те тоже лакомились малиной. Мы сильно напугались и дали такого деру, что в своей жизни так быстро я не бегал никогда, даже в годы моих лучших бандитских похождений и побегов, когда по твоему следу идет рота автоматчиков с собаками.

Запыхавшаяся Галка все рассказала Ивану Мефодьевичу, он взял ружье и направился в сторону малинника. Минут через десять раздался выстрел.

Страх страхом, а любопытство берет свое. Когда я подбежал к малиннику, то увидел лежащего на земле огромного медведя.

— Ты уже здесь, — сказал Иван Мефодьевич, — наш пострел везде поспел. Это секач, медведь-шатун, на зиму в берлогу не ложится. Очень опасный и хищный зверь. А сейчас, Витя, давай, гони в лагерь, позови Геннадия Алексеевича и ребят. Будем снимать шкуру и разделывать тушу. Сегодня у нас будет большой пир.

Пир получился на славу. На шампурах мы нажарили таких шашлыков, что вкуснее в жизни я потом не ел даже в «Национале» и «Метрополе», где мне довелось побывать в зрелом возрасте.

Пятнадцать дней похода пролетели как один день. Так не хотелось нам уходить из лагеря, а надо. Напоследок мы с Галкой пошли набрать грибов и принести в детдом. Когда набрали уже почти полное лукошко, засверкала молния, ударил гром и пошел проливной дождь. Мы с Галкой кинулись на просеку.

Вот тут-то, на просеке, все и случилось. Я остолбенел: прямо передо мной стоял огромный медведь, сграбастав в охапку нашу Веру Григорьевну, и издавал страшный рев.

Тут даже я заорал нечеловеческим голосом: «А-а-а, мама! Отпусти, проклятый!» Раздался новый раскат грома, подхватив по тайге: «А-а-а, а-а-а, клятый, клятый!»

Вера Григорьевна вырвалась из объятий медведя, кинулась ко мне и закричала:

— Сынок, заговорил, какое счастье. — Обняла меня, стала целовать, приговаривая: — Вот ты, Витенька, и заговорил.

А Иван Мефодьевич, сбросив с себя медвежью шкуру, тоже кинулся ко мне. Не обращая внимания на хлеставший дождь, к нам со всех сторон бежали мальчики и девочки с криками: «Немой заговорил, немой заговорил. Ура, ура!» Стали меня качать и подбрасывать в воздух.

На другой день мы снялись с лагеря и пошли домой. От этого похода столько радости осталось, впечатлений и воспоминаний, сколько не было потом за всю мою жизнь.

Шли годы, и я часто, особенно в тюрьмах, вспоминал свое детство. Хоть и было оно трудным, но все же самым радостным в жизни. А отношение какое было? Хоть и были мы детьми врагов и предателей, но воспитатели наши видели в нас прежде всего детей и никогда не поднимали на нас руку, по-своему любили нас и жалели. Но не без того, конечно, наказывали нас за шалости и хулиганство: то полы драить, то на кухню вне очереди, но чтобы бить — этого не было.

И вот сейчас, когда я разменял полтинник, когда за плечами такие страшные испытания — тридцать лет тюрем и лагерей, детство остается самым прекрасным и радостным воспоминанием. Часто себя спрашиваю: «Хотел бы вернуться в детство?» Сам себе отвечаю: «Да, в то детство хотел бы. Но только не в детство сегодняшнего времени».

Много читаю про сирот современных детдомов, интернатов. Мне как-то не верится, что такое может быть. Детей обворовывают, избивают, калечат, насилуют и мальчиков, и девочек. Беспредел, царящий в современных детских домах, пострашнее порядков многих тюрем и лагерей. А мне-то уж есть с чем сравнивать, за моей спиной осталось тридцать четыре тюрьмы и зоны. «Се ля ви — такова жизнь», как говорят французы. Такие нынче времена, такие сейчас порядки нарождающегося в стране капиталистического «гуманного» общества. Одним детям путевки в «пионерские» лагеря за границу, если не за восемьдесят, то за сто тридцать тысяч рублей, другим — голод и нищета. Ну, да ладно, Бог — судья.

По возвращении в детдом организовали большой вечер, а старшеклассники даже сочинение писали о походе.

Директор детдома Дмитрий Васильевич, красивый высокий мужчина с рыжей кучерявой шевелюрой, очень был рад, что я стал говорить, пожимал мне руку и говорил:

— Теперь, Витя, ты настоящий мужчина. Пойдешь в школу, будешь учиться. Кем хочешь стать?

— Капитаном на море, — ответил я.

— Значит, станешь капитаном. Молодец! Только учись хорошо.

В одно из воскресений приехала семья Таракановых. Мы с Галкой пришли на поляну, нашли их. Я сказал:

— Здравствуйте, дядя Коля!

Дядя Коля опешил, сначала не мог ничего сказать, только глаза закатил. Потом схватил меня в охапку и как закричит на всю поляну:

— Виктор заговорил!

Подошли еще люди из города, и Галка рассказала, как все произошло, а дядя Коля только повторял:

— Ай да молодцы! И как вы догадались это сделать? Вы же вернули жизнь человеку. — Он, видимо, и Галку считал участницей происшедшего. А жене сказал: — Накрывай, мать, скатерть-самобранку, это дело надо отметить, промочить Витьку горло, чтобы опять его не заклинило.

Первого сентября одиннадцатилетним мальчиком я пошел в школу в первый класс. Учился я хорошо. Воспитатель Иван Мефодьевич стал учить меня играть на скрипке, увидев у меня музыкальные задатки. Как-то я заикнулся, что хотел бы еще петь и танцевать «яблочко». На поляне я видел одного моряка, как тот лихо отплясывал.

Иван Мефодьевич отвел меня в клуб к Боре — руководителю художественной самодеятельности — и сказал:

— Возьми его в худсам, из этого хлопца толк выйдет, энергия из него так и прет, и медведь далеко стороной обошел его уши.

Боря, до недавнего времени сам бывший воспитанник детдома, взял меня в танцевальную группу. Все свои силы я бросил на разучивание танца «яблочко». А с Галкой мы дуэтом разучивали песню «То березка, то рябина, куст ракиты над рекой. Край родной, навек любимый, где найдешь еще такой». Честно говоря, эти музыкальные азы ой как пригодились мне в жизни. Потом я еще научусь играть на гитаре. А в тюрьмах уметь играть на гитаре и петь — верный кусок хлеба.