Юрий Герт - Грустная история со счастливым концом
Но в этом месте Таня вдруг спохватилась. Ведь и вправду никого она не спасала, все она выдумала, все, все! Ей стало грустно. Почему она родилась такой невезучей? Почему с другими случаются всякие происшествия, а с ней — нет? Ведь могло бы, могло бы и с ней хоть раз случиться такое на самом деле!..
На первой же остановке она вновь побежала разыскивать голубую ленточку, но опять ей не повезло («как всегда», — подумала она, стоя перед галантерейным киоском, закрытым на обед), и остаток времени ходила вдоль перрона, продолжая мысленно свой серьезный и значительный разговор с Женей Горожанкиным. И он мог бы вполне состояться, если бы... Но тут начиналась такая цепочка всяческих «если бы», что становилось ясно: подобный разговор не произойдет никогда.
Прежде всего, для такого разговора нужна газета со статьей, а чтобы она появилась, редактор должен получить письмо... Но письмо было у нее в руке, вернее — заложено в книжке, которую она держала в руке... И рядом, на углу вокзального здания, на желтой, свежевыкрашенной стене, висел синий почтовый ящик. Самый обыкновенный почтовый ящик с поблекшей надписью: «Выемка корреспонденции производится каждый час круглосуточно».
— Круглосуточно,— автоматически повторила Таня.— Круглосуточно...
И тут произошло то, что никак не объяснить с точки зрения логики и здравого смысла, во всяком случае не объяснить до конца.
Она подошла к почтовому ящику — подумала о Жене — посмотрела на конверт, на ящик — и попыталась представить, что случилось бы с нею, брось она в узенькую черную прорезь это письмо. Она даже, чтобы лучше себе это все представить, поднесла конверт к щелке и вложила в нее, крепко стиснув уголок в потных кончиках пальцев... Она чувствовала себя в тот момент так же, как если бы примеряла перед зеркалом новое платье, зная, что оно чужое и никогда не сможет ей принадлежать...
Но тут громко ударил станционный колокол — Таня вздрогнула — и конверт сам собой выскользнул из ее пальцев. Только уголок мелькнул и исчез, будто никакого письма и не было.
Таня не сразу сообразила, что произошло непоправимое.
Она попробовала заглянуть в щелку, но ничего не увидела. Она попыталась протиснуть внутрь палец, но только покарябалась о железо. Она побежала к поезду, но тут же вернулась и в полной растерянности остановилась перед ящиком.
Колокол ударил дважды, и состав медленно тронулся.
Таня в отчаянии забарабанила по ящику кулаком, оглянулась и кинулась догонять свой вагон...
ГЛАВА ВТОРАЯ,
в которой всеми владеют самые лучшие намерения
В конце августа Нора Гай получила первое ответственное редакционное задание.
На летучке обсуждался номер, посвященный новому учебному году. Завотделом культуры и быта предложил свой план: передовая «Здравствуй, школа!», фотоэтюд «Прощай, лето!» и обобщающая статья завгороно.
Всем стало скучно.
— У вас потрясающая фантазия, Титаренко,— сказал редактор. Он только вернулся из отпуска, был полон свежих сил и черноморского юмора.— Значит, «Здравствуй, школа!» и «Прощай, лето!»... А больше вы ничего не придумали?
— Еще статья завгороно,— напомнил Титаренко.— По-моему, как раз что требуется. Каждый год даем.
В отличие от редактора, он еще только собирался в отпуск...
Редактор пощелкал затвором двенадцатицветной шариковой авторучки.
— Скажите, Титаренко, вы когда-нибудь были школьником?
— А как же,— сказал Титаренко.— Я и университет закончил. Правда, заочно.
— Нет,— сказал редактор,— я не о том... Вас когда-нибудь выставляли из класса?
— То есть как?..
— А так. Ну, за болтовню на уроке, за подсказку? За то, например, что вы приволокли с собой дохлую крысу?
— Это правда,— сказал Титаренко, теряясь,— я и в самом деле когда-то принес в школу дохлую крысу... — Он
— Жаль, что давно,— сказал редактор.— А я однажды привел в класс чистопородного бульдога, правда, в наморднике, но наша немка не разобрала, что на нем намордник...
Тут все стали наперебой вспоминать собственные школьные проделки.
— Вот видите, Титаренко,— сказал редактор, когда поток веселых и легкомысленных воспоминаний стал мелеть,— надо быть ближе к действительности. Все мы был детьми, почаще думайте об этом, когда готовите материалы.
— Но,— возразил Титаренко,— но не станем же мы в первосентябрьском номере писать о крысах или там о бульдогах... Мы обязаны воспитывать молодежь на положительных примерах.
— Вот и поищите их в жизни,— сказал редактор и снова защелкал авторучкой.— Поищите их в жизни, среди т самых мальчишек и девчонок, которые придут в школы первого сентября. И напишите, чтобы тут было все: и лирика и пафос, и романтика, и героика, если хотите... У вас есть на примете какая-нибудь тема?
— Пока нет,— обиженно сказал Титаренко.— Но можно написать об астрономическом обществе из пятой школы.
— Уже писали!— зашумели вокруг.— «Наши пулковцы», «Открыватели новых планет»!.. А общество заглохло еще в прошлом году!...
— Вот и хорошо,— сказал Титаренко.— Поможем возродить былую славу...
— Да,— сказал редактор,— конечно...— Он так долго пристально смотрел на заведующего отделом, что всем сделалось неловко за Титаренко. И все бросились его выручать, стали подсказывать темы, и чего только тут не было — и «маршрутами отцов», и «глазами детей», и походы юных альпинистов, и молодежные трудовые лагеря, и «комсомольская копилка», и масса, масса всяческих других интересных и увлекательных тем, но неожиданно выручила Титаренко Нора Гай, студентка журфака, которая проходила в редакции учебную практику.
Настоящее имя Норы Гай было Элеонора Попугаева. Усилиями всей редакции для нее сочинили псевдоним, и не какой-нибудь, а даже с известным налетом артистизма. Беда лишь в том, что за месяц практики он появился в городской газете лишь два раза, и то под малозначительными информашками. Остальное время Нора Гай отвечала на стихи и обрабатывала письма. Разумеется, ей не терпелось сделать какой-то большой, проблемный материал, который бы вызвал отклики, о котором бы заговорили... Однако кроме пары информашек, подклеенных ею, правда, в специальную тетрадь, Нора еще ничего не опубликовала, а как это часто случается с близорукими некрасивыми девушками, которые носят очки и постоянно ищут косметические средства, чтобы свести с лица густые веснушки, Нора страдала от застенчивости и никогда бы не решилась выразить вслух свои притязания.
Но тут, под влиянием жалости к Титаренко, в чьем отделе она работала, Нора Гай подняла руку (точь-в-точь, как делала это на учебных семинарах) и с внезапной отчаянной решимостью попросила слова.
Не известно, какая судьба постигла бы письмо с двумя чернильными кляксами, если бы не Нора. Оно лежало в отделе рядом с другими письмами, в которых авторы благодарили шоферов такси, вернувших забытый зонтик или сумочку: такие письма направлялись по месту работы для скромного служебного поощрения за добросовестно исполненный долг.
Однако то ли сейчас все сосредоточились на поиске яркого, волнующего материала, то ли Нора Гай так убедительно, вдохновенно повторяла «вы только представьте», и так при этом встряхивала головой, что на ее порозовевшем носике подскакивали продолговатые супермодные очки, купленные перед самой практикой, но все, во главе с редактором, облегченно вздохнули, почувствовав, что тема найдена, и какая, настоящий гвоздь номера!..
— Отлично, — сказал редактор. — Снимаем статью завгороно. Попытаемся хоть раз обойтись без такой статьи. Вместо нее заводим рубрику: «Герои среди нас» или «В жизни всегда есть место подвигам», что-нибудь в этом духе. В размерах не ограничиваю. Четыреста строк. Пятьсот строк. Чем вы сейчас заняты?
— Сижу на письмах... — сказала Нора, еще не веря своей удаче.
— Все отложите. На три дня. Проверить факты... У вас это должно получиться...
ГЛАВА ТРЕТЬЯ,
в которой Женя Горожанкин вступает в связь с таинственными силами природы
Теперь самое время рассказать о Жене Горожанкине с одной стороны, чтобы не утомлять читателя описанинием переживаний Норы Гай, вполне понятных и естественных в такой момент, а с другой — потому, что Жене Горожанкину придется играть куда более значительную роль в нашей истории. И еще потому, что пока Нора Гай разыскивает школу, где учится Таня Ларионова, с Женей начал происходить события непонятные и даже неестественные.
Впрочем, говоря точнее, не вполне понятные, но, видимо, вполне естественные, иначе они вообще не могли бы произойти.
Так вот, несколько слов о Жене Горожанкине. Женя Горожанкин и сам был странным, удивительным человеком. Я даже опасаюсь, что читатели мне не поверят и скажут, что я его выдумал. Конечно, я мог бы ответить известным афоризмом Вольтера, но считаю это излишним: Женю Горожанкина не надо выдумывать, потому что он существует. И не как-то там абстрактно и умозрительно существует, а часто заходит ко мне, чтобы помочь преодолеть недостатки моего однобокого гуманитарного образования. Но от этого не становится ни менее странным, ни менее удивительным.
