Юрий Герт - Грустная история со счастливым концом
Нора смешалась окончательно. «Не доверяет,— подумала она,— решил, что я еще девчонка...»
Она раскрыла перед собой блокнот, достала карандаш, но Эраст Георгиевич вряд ли это заметил: он сидел, откинувшись назад, прикрыв глаза и как бы про себя повторяя:
— Да, да... Редактор... Личное поручение... Словом, оперативность, так это называется?..
Он был прав: письмо два месяца пролежало в отделе...
— Конечно,— виновато сказала она,— оперативность первое правило для газеты, и мы...— Она хотела сказать, «мы постараемся исправить допущенную ошибку», или что-то в этом роде, однако не успела.
— Правило?— Эраст Георгиевич резко поднялся и, по-прежнему не глядя на Нору, крупным шагом прошелся по кабинету.— Значит, для вас это правило — ни в чем не разобравшись, ни во что не вникнув — поверить слухам, сплетням, клевете мелких, ничтожных людей?.. Да, жизнь богата парадоксами!..— Он вернулся, сел. Волосы на его голове шевелились, как если бы над ними проносили металлическую пластину, заряженную электричеством.— Пишите, пишите... Вы думаете, пострадаю я?.. Я уйду, но что станет, со школой?..
— Послушайте,— сказала Нора, догадавшись наконец, что происходит какая-то путаница,— но я же совсем не собиралась... То есть я собиралась... Но я собиралась написать о Тане Ларионовой...
Теперь смутился Эраст Георгиевич.
— О какой Тане Ларионовой?
— О вашей ученице Тане Ларионовой!
И Нора Гай рассказала обо всем, что узнала из присланного в редакцию письма...
Не будем утомлять внимание читателей подробным описанием того, как слушал ее Эраст Георгиевич, как он извинялся и хохотал над своей оплошностью.
— Почему же вы молчали?.. Почему не объяснили сразу?..— Теперь лицо его снова лучилось обаянием, которое так подействовало на Нору в первые же минуты.
— Мне хотелось бы взять проблему шире,— призналась она,— и написать не только о Ларионовой, а и о школе, где ее воспитывали... Тут ведь прямая связь...
— Прямая!..— подхватил Эраст Георгиевич, в свою очередь любуясь трогательной горячностью Норы.— И потом — о школе вообще так мало пишут хорошего... Ну, газеты еще куда ни шло, а возьмите кино, книги?.. Хотя ведь мы тоже бываем разные?..
— Вот именно,— подтвердила Нора.— Я еще, конечно, не успела... Но эти таблички в коридорах... Мне так они понравились! Я даже выписала кое-что...
— Таблички?.. Нет,— сказал Эраст Георгиевич отрывисто, — это не просто таблички... Для меня это не просто таблички, это моя система, моя вера, мое кредо, если хотите... Век электроники, бионики, космоса, но в центре всего — активная, мыслящая, творческая, если хотите, личность!.. Бетховен или синхрофазотрон?.. Я ставлю «и» и зачеркиваю «или»!..
— Но почему?..— он приблизился к Норе, которая слушала его, боясь шевельнуться.— Почему вы меня понимаете, а они..— правая рука Эраста Георгиевича взмыла куда-то вверх,— они этого не понимают?.. Почему?..— Он вдруг помрачнел, ссутулился и бессильно опустил перед собой, на полированную крышку низенького столика, туго сжатые кулаки. Нора поежилась.
— У вашей системы много противников?
Эраст Георгиевич помолчал, как бы давая долгой паузой ощутить всю наивность такого вопроса.
— Не противников, а врагов, которые не брезгают ничем... Ничем!..
Так вот что значило начало их встречи!..
— Но мы боремся... Мы боремся, и нас не так легко сломить!..— сказал он, преодолевая короткое отчаяние.
Все, что знала теперь Нора, и чего еще не знала, но могла предположить, пробудило в ней острое сочувствие к этому смелому и мужественному человеку.
— Я помогу вам,— сказала она,— я сделаю все, что сумею!
Они вернулись к Тане Ларионовой. Эраст Георгиевич не скрыл, что Танин поступок — для него приятная, но тем по менее полная неожиданность. Он никак не мог ее припомнить; она, кажется, играет в драмкружке и, кажется, неплохо... Она или не она?.. Он явно испытывал неловкость, хотя Нору это как раз устраивало: обыкновенная, ничем не примечательная девочка... Великолепно!
Классная руководительница восьмого, а ныне девятого «Б» еще не вернулась из отпуска. Эраст Георгиевич сам зашел в канцелярию, разыскал домашний адрес Ларионовой и проводил Нору до парадных дверей.
— У вас есть дар,—сказал он ей на прощанье,— очень важный дар для журналиста, — вызывать доверие, располагать к откровенности... Я с вами откровенен, хотя знаю вас не больше часа... Поймите меня, Нора, мне бывает временами так тяжело. А потом наступает такой вот день, как этот, и снова думаешь — мы правы, правы!.. Спасибо, что вы пришли именно сегодня...
Он задержал на секунду ее руку в своей и мягко, значительно пожал ей пальцы.
ГЛАВА ПЯТАЯ,
о том, как встретились Таня Ларионова и Нора Гай и как между ними произошел разговор, едва не оборвавший нашу повесть в самом ее начале
С того момента, когда злополучное письмо кануло глубине почтового ящика, прошло порядочно времени, и Таня с облегчением решила, что оно или затерялось в пути, или не удостоилось внимания редакции. Газеты писали о забастовках в Англии, о новом падении доллара, о ходе сеноуборки и трудовых подвигах множества достойных людей, и никому не было никакого дела до Тани Ларионовой.
Прогостив у тети все лето, Таня вернулась домой. Она посвежела, похорошела, ей очень шел нежный золотистый загар, приобретенный на речном пляже, и не было ни одно го прохожего, который не задержал бы взгляда на ее зеленых, потемневших от воды и солнца глазах, напоминавших малахит в черных и голубых зернышках. По крайней мере, так самой Тане казалось.
Правда, когда, она подходила к своему дому в Привокзальном переулке, ей отчего-то сделалось не по себе... Но ее успокоила встреча с мамой, а потом с подругами. Никто, ничего не знал, не слышал, и Таня заключила, что тревог житься ей не о чем. Тане даже иногда начинало казаться,--что ничего такого и не происходило на самом деле..
Вот и теперь ей казалось, что она придумала себе игру, про которую никто на свете не знает... Через день, через, два после приезда она почти перестала вспоминать об этой порядком-таки потерзавшей ее игре. И в тот час, когда Нора Гай, сверяя свой путь с указаниями встречных, сворачивала в Привокзальный переулок, Таня Ларионова в самом безоблачном настроении приводила в порядок свою замечательную коллекцию кинозвезд отечественного и зарубежного кино-неба.
Нам уже известно, что Танина мама была билетершей в кинотеатре «Орбита». Эта на первый взгляд не слишком-то значительная должность давала Тане массу преимуществ. К ней здесь относились как к своему человеку, ее тут с детства любили, ласкали, а когда она подросла, в ее полное распоряжение начали поступать отличные фотографии с витрин, отслужившие свой срок и еще — старые номера киножурналов, которые раскладывали для зрителей на столиках в фойе.
Таня вырезала самое интересное, подклеивала порванные места и, переложив страницы папиросной бумагой, вставляла фотографии в альбомы, для которых использовались прекрасные, большого формата, в дерматиновых переплетах «Книги жалоб и предложений», завезенные в кинотеатр еще в незапамятные времена. Эти книги каким-то чудом сохранились, а образец их устарел, и директор «Орбиты», зная Танины склонности, сделал однажды ей королевский подарок. Так что в комнатке, где жили Таня и Танина мама, значительное место занимали ее альбомы. Они стопой высились на громоздком фанерном гардеробе, который отгораживал плиту и кухонные полочки от остальной комнаты; они стояли на этажерке, стиснутые Таниными учебниками и книгами, и лежали даже под кроватью с витой железной спинкой.
Итак, она уселась за стол приводить в порядок свою коллекцию. Перед отъездом Таня принесла из кинотеатра целый ворох журналов и снимков; надо было разобраться, что к чему. Ей никто не мешал, мама работала в первую смену. Таня разложила фотографии, вырезки, достала пузырек с конторским клеем, ножницы, карандаш и, напевая и переглядываясь с Алексеем Баталовым и Людмилой Гурченко, которые весьма уютно чувствовали себя над Таниной кушеткой, принялась за дело.
Вернее, только-только принялась, как в дверь постучали, и хотя это был довольно робкий, нерешительный стук, но это был чужой стук, и у Тани почему-то екнуло внутри. Она обернулась, крикнула «войдите!» и увидела на пороге... Да, она увидела на пороге Нору Гай.
Все самые ужасные предчувствия нахлынули на Таню Ларионову. Нахлынули и тут же отхлынули. Густые рыжие веснушки, не уничтожаемые никакой косметикой, и остренький, блестящий от мелких капелек пота носик совершенно не согласовались с Таниным представлением о журналисте.
Но продолговатые очки и черный элегантный галстучек тоже кое-что значили... Таня растерялась. И растерялась окончательно, когда услышала слово «редакция».
