Гийом Мюссо - Потому что я тебя люблю

«Ти, эс, а, кью, пи, оу…»

Он сейчас уйдет, ведь он взял все, что хотел: деньги, телефон, драгоценности…

«Эи, эм, эль, кей, джей, ай, эйч…»

Он сейчас уйдет, ему ни к чему нас убивать.

«Джи, эф, и, ди, си, ви, эй…»

Но когда она открывает глаза, человек все еще перед нею. Он берет нож, чтобы нанести ей удар.

Эрик увидел взмах ножа, но, парализованный страхом, даже не шелохнулся, чтобы защитить ее.

Почему его поведение не удивило ее?

А впрочем, у нее нет больше времени что-либо сделать. Беспомощная, Николь покорно наблюдает, как лезвие ножа вот-вот перережет ей горло.

А все-таки, что же было ее жизнью?

Многообещающий дебют, блестящее общество, а потом падение в ад. И вот — бесславный, внезапно наступивший конец. Горькое ощущение: я — героиня с незавершенной историей.

Странно. Говорят, что в момент смерти перед человеком быстро, один за другим, пролетают важнейшие моменты его жизни. А Николь видит только одну сцену: бескрайний пляж, никого, только два человека, они радостно машут ей руками. Она четко видит их лица. Одно из них принадлежит единственному мужчине, которого она любила, но не смогла удержать. А второе — ее дочери, которую она не смогла защитить.

Я умерла.

Нет. Еще нет. Почему?

Кто-то откуда-то появился.

Бомж.

Николь сначала подумала о новом нападении, прежде чем поняла, что вновь пришедший старается ее спасти. На самом деле он в последний момент принял на себя удар ножа в плечо. Несмотря на рану, он быстро поднимается, с ожесточением бросается на грабителя и разоружает его. Бандит выпускает из рук свою добычу. Затем они ожесточенно молотят друг друга голыми кулаками. Менее плотное телосложение бомжа не мешает ему одержать верх. С помощью собаки, лабрадора с темной шерстью, ему в конце концов удается обратить в бегство своего противника.

Но победа далась нелегко. Он без сил рухнул на снег, лицом вниз на обледеневший тротуар.

А Николь уже устремляется к нему, теряя на ходу затейливые украшения своих лакированных туфелек.

Она тут, в снегу на коленях, у лица этого человека, который только что спас ей жизнь. Она видит следы крови на снегу. Почему этот бомж рисковал ради нее?

— Его надо отблагодарить, дадим ему 20 долларов, — некстати предлагает Эрик, доставая из снега свой бумажник и телефон.

Теперь, когда опасность миновала, он вновь приобрел свой прежний апломб.

Николь смотрит на него с презрением:

— Ты разве не видишь, что он ранен?

— Тогда я звоню в полицию.

— Нужна не полиция, а «Скорая»!

С трудом ей удается перевернуть незнакомца на спину. Она кладет руку на его плечо. Оно сильно кровоточит. Затем она вглядывается в его лицо, скрытое густой бородой.

Сначала она не узнает его. Но только до тех пор, пока не видит его лихорадочно блестящих глаз, пристально смотрящих на нее.

Тогда что-то в ней обрывается. Теплая волна заливает все ее существо. Она еще не понимает — боль это или облегчение. Обжигающий обман или надежда, забрезжившая в ночи.

Она склоняется к нему, приближает свое лицо к его лицу, как бы стараясь защитить от снежных вихрей, налетающих на них.

— Что ты делаешь? — беспокоится Эрик.

— Не звони и иди за машиной, — приказывает она, поднимаясь.

— Почему?

— Этот человек… Я его знаю.

— Как ты можешь его знать?

— Помоги мне отвезти его домой, — просит она, не отвечая на вопрос.

Эрик качает головой, а затем выпаливает: «Черт возьми, да что же это за тип?»

Рассеянно глядя в пустоту, Николь долго молчит, затем шепчет: «Это Марк, мой муж».

2

Пропавшая

Наименее защищенными от страданий являются влюбленные.

Бруклин с другой стороны реки. Атмосфера изысканного комфорта маленького викторианского дома с башенками и водостоками.

Яркий огонь пылает в камине.

Все еще без сознания Марк Хэтэуэй лежит на диване в гостиной. Его ноги завернуты в плотное покрывало. Доктор Сьюзен Кингстон заканчивает накладывать швы, склонившись над его плечом.

— Рана поверхностная, — объясняет она Николь, снимая перчатки. — Меня более всего беспокоит общее состояние его здоровья. У него запущенный бронхит, тело покрыто гематомами и обморожениями.

Немногим ранее этим вечером Сьюзен в кругу семьи наслаждалась традиционным рождественским пудингом. Внезапно ей позвонила соседка, Николь Хэтэуэй, умоляя осмотреть ее раненого мужа.

Сьюзен была крайне изумлена, но немедленно выехала. Она и ее супруг хорошо знали Марка и Николь. Пять лет назад, до того, как случилось несчастье, обе пары симпатизировали друг другу, часто проводили вместе вечера: открывая для себя итальянские рестораны Парк-Слоупа,[3] торгуясь с антикварами Бруклин-Хайтса,[4] бегая по огромным лужайкам Проспект-парка[5] в выходные дни.

Сейчас то время казалось далеким, почти нереальным.

Глядя на Марка, Сьюзен не могла заставить себя отделаться от омерзительного ощущения гадливости.

— Ты знала, что он жил на улице?

Николь покачала головой, не в состоянии говорить.

Однажды утром, два года назад, ее муж сказал, что уезжает и что больше не будет жить «вот так», у него нет больше сил. Она все сделала, чтобы удержать Марка, но иногда все — не значит достаточно. С тех пор Николь не знала о нем ничего.

— Я дала ему успокоительное и антибиотики, — пояснила Сьюзен, собирая вещи.

Николь проводила ее до двери.

— Зайду завтра утром, — пообещала Сьюзен, — но…

Она остановилась на середине фразы, ужаснувшись тому, что сейчас собиралась сказать: «…не отпускай его в таком состоянии, иначе… он умрет».

— Ну и как?

— Что как?

— Что будем делать? — спросил Эрик. — С твоим мужем?

Со стаканом виски в руке адвокат мерил шагами кухню.

Николь смотрела на него со смешанным чувством усталости и отвращения.

Что она целый год делала с этим типом? Как она позволила ему войти в ее жизнь? Почему привязалась к нему?

— Уходи, пожалуйста, — прошептала она.

Эрик покачал головой:

— И речи не может быть, я не могу оставить тебя в такой момент.

— А когда у моего горла был нож, совесть не помешала тебе оставить меня!

Он застыл, сраженный ее словами. Понадобились секунды для того, чтобы он смог придумать себе оправдание.

— У меня не было времени… — начал было он, но ему не удалось закончить фразу.

— Уходи, — просто повторила Николь.

— Ну, если ты действительно этого хочешь… Но я тебе позвоню завтра, — добавил он, исчезая.

Николь почувствовала облегчение, освободившись от Эрика. Она вернулась в гостиную, выключила все лампы и тихо придвинула кресло к дивану, чтобы быть как можно ближе к Марку.

Комната была освещена только оранжевым пламенем пылающих в камине дров, теперь здесь царило полное спокойствие.

Изнуренная, растерянная Николь положила свою руку на руку мужа и закрыла глаза. Они были так счастливы в этом доме! Они были без ума от радости, когда однажды отыскали его. Это был типичный городской особняк, построенный в конце XIX века, с фасадом, облицованным коричневым песчаником, и красивым садом. Они приобрели его десять лет назад, как раз перед рождением ребенка, которого хотели воспитывать вдали от суеты Манхэттена.

На книжных полках несколько фотографий в рамках напоминали о счастливых днях. На одной из них — мужчина и женщина, рука об руку: понимающие взгляды, нежные жесты. Романтические каникулы на Гавайях и полная приключений поездка на мотоцикле по Гран-каньону. Затем — снимок ультразвукового исследования, а несколькими месяцами позже — круглая мордашка младенца, празднующего свое первое Рождество. На последних фото ребенок — уже маленькая девочка, потерявшая свои первые зубки. Она гордо позирует перед жирафами в зоопарке Бронкса,[6] поправляет шапочку под снегами Монтаны[7] и подносит к объективу своих двух рыбок-клоунов Эрнесто и Капучино.

Аромат счастливых дней исчез безвозвратно…

Марк закашлялся во сне. Николь вздрогнула. Тот, кто спал на диване, не имел ничего общего с человеком, за которого она выходила замуж. Сейчас только многочисленные дипломы и награды, покрывающие стены словно трофеи, свидетельствовали о том, что Марк был когда-то известным молодым психологом. В качестве специалиста по психологической реабилитации в стрессовых ситуациях ФАА[8] и ФБР вызывали его в случае авиакатастроф и захвата заложников. После 11 сентября он работал на месте катастрофы в кабинетах психологической реабилитации, оказывая помощь семьям жертв, а также служащим Всемирного торгового центра, выжившим после трагедии. Ведь трагедия ни для кого не проходит бесследно. Часть нашего существа навсегда остается заложником криков, пламени и крови. Вы не умираете, но чувствуете себя запятнанным, снедаемым чувством вины, пожираемым глухой тревогой. Вас пронзает вопрос, на который никогда не будет ответа: «Почему выжили вы, именно вы, а не они? Вы, а не ваш ребенок, ваша жена, ваши родители…»