Тьерри Коэн - Я выбрал бы жизнь
Свет погас, но тело Виктории осталось рядом с ним.
— Теперь ты обнимаешь меня слишком крепко. Я не могу шевельнуться, — сказала она ласково, с улыбкой в голосе.
Виктория по-прежнему лежала рядом.
Жереми держал ее за руку. Он боялся, что оргазм станет завершением его сна. Сколько снов заканчивалось именно так! Он лежал неподвижно, со страхом ожидая мгновения, когда придется расстаться с ней и наконец умереть.
Виктория уперлась подбородком в его грудь и прошептала:
— Знаешь, глупо, но я не могу не думать, что год назад… ты хотел умереть. Из-за меня.
Сев на постели, потрясенный, он пытался осмыслить слова Виктории.
«Год назад? Мой день рождения? Так мы живы? Почему я не помню этот год?»
Его рассудок пошатнулся под натиском безумных вопросов, обрывочных мыслей, абсурдных ответов и предположений.
Несуразность ситуации стала невыносимой, и он поднялся. Нервно потер затылок, силясь принять решение.
Было слышно, как Виктория напевает под душем «Гимн любви».[1]
Жереми оглядел комнату — светлая, в бело-кремовых тонах, в современном стиле, довольно холодная, но кое-какие вещи оживляли ее. Некоторые он узнал. Клубное кресло, которое ему подарили родители, лампа с красным абажуром, купленная у молодого дизайнера, две яркие подушки.
Он подошел к окну и раздвинул плотные занавеси. Луч света упал на кровать, в нем заплясали пылинки. За окном шла обычная жизнь, прохожие, машины, уличные шумы.
Он снова осмотрел комнату, освещенную теперь дневным светом, и заметил настенный электронный календарь. На нем был снимок Эс-Сувейры, его родного города. Белые и голубые дома, согнувшиеся под ветром деревья. Он подошел ближе, чтобы прочесть светящуюся дату: 8 мая 2002 года.
8 мая 2001 года он покончил с собой.
Жереми сел в кресло, не сводя изумленных глаз с календаря.
Чтобы не поддаться накатывающему безумию, он заставил себя успокоиться. Надо было подумать и рассмотреть все возможные гипотезы. Если он умер, то, может быть, попал в рай, где каждый день — день его рождения. Или это ад, и он обречен вечно переживать один и тот же сон, всегда в один и тот же день. А если он жив — значит, самоубийство не удалось и он потерял память. Целый год выпал из жизни.
В дверях ванной появилась Виктория в белом купальном халате, с замотанными полотенцем волосами, розовощекая, улыбающаяся. Любовь всей его жизни была рядом с ним.
— Что ты смотришь на календарь? Проверяешь дату? Ну да, сегодня твой день рождения! Почему, ты думаешь, я на тебя набросилась с утра? Это тебе подарок! — пошутила она. Потом, вглядевшись в серьезное лицо Жереми, нахмурилась: — Да что с тобой сегодня? Почему ты дуешься? Ты с утра какой-то странный.
Не зная, что и думать, он решился задать ей вопрос:
— Я…
Он заговорил впервые после пробуждения, и собственный голос удивил его.
Он осекся, вслушиваясь в звучавший почти уверенно басок.
— Да?
Она заинтригованно склонила голову.
Что он мог ей сказать? Если все это лишь иллюзия, к чему признаваться ей в своем смятении?
Но молчать он больше не мог.
— Я забыл…
— Ты забыл? Что, сердце мое? Свой день рождения? — пошутила она, на сей раз без улыбки.
Он был так серьезен, так напряжен.
— Что ты забыл, любимый? — повторила она.
— Я все забыл, — выдавил он из себя, удивленный и восхищенный нежностью Виктории. — Я ничего не помню. Эта квартира мне незнакома. Я не помню, что было вчера, позавчера, месяц назад.
Виктория озадаченно взглянула на него и пожала плечами. Она села на диван и принялась сушить волосы полотенцем.
— Виктория. — Он затрепетал, произнеся ее имя. — У меня амнезия… кажется.
— Ну брось, хватит! Эти твои сомнительные шуточки!
Она продолжала энергично вытирать свои длинные волосы, наклонив голову.
«Как ей сказать? А нужно ли? В конце концов, каков бы ни был мир, в котором я живу, настоящее и будущее, если они у меня есть, прекрасны, раз она со мной! Так что мне до прошлого? Двенадцать месяцев — что это такое в сравнении с вечностью?»
И все же Жереми знал, что не сможет быть самим собой, если не обретет память об этих двенадцати месяцах. Он решил предпринять последнюю попытку.
— Мне правда что-то нехорошо. Голова болит. И…
При этих словах Виктория подняла голову и посмотрела на него снисходительно:
— Это, наверное, после вчерашнего. Ты столько выпил, ничего удивительного!
Жереми вздрогнул.
«После вчерашнего? Много выпил? Я же терпеть не могу спиртное. Но почему бы нет? Да! Я праздновал свой день рождения и так напился, что забыл целый год».
Гипотеза была смелая, но правдоподобная и вполне утешительная.
«В таком случае я, конечно, жив! И когда пройдет похмелье, память вернется!»
— А что было вчера? — спросил он, радуясь этой мысли.
— Ну ты был хорош! Ты правда не помнишь? — спросила она насмешливо.
— Нет.
— Я понимаю, что тебе хочется забыть! Ты чуть не испортил праздник. Травил неприличные анекдоты, объяснился в любви Клотильде… чуть было не ударил Пьера, когда он попросил тебя замолчать.
Она сказала все это, не поднимая головы, улыбаясь уголком рта.
Ее слова потрясли его. Как он мог? Он слишком робок, чтобы так себя вести. Неужели за год он до такой степени изменился?
— Объяснился в любви Клотильде? А Пьер?
— Не волнуйся, они не обиделись. Они знают, что ты дуреешь, когда выпьешь. А я вчера на тебя разозлилась. Ладно, я понимаю, твой день рождения, алкоголь и все такое… И вообще, — с улыбкой добавила она, — твое признание Клотильде было таким пошлым по сравнению с тем, что ты сделал мне всего год назад.
— Ты говоришь о моем признании в парке? Но… Я, наверно… Я ведь не раз говорил тебе с тех пор…
Она улыбнулась еще нежнее:
— Да, конечно. Ласковые слова. Знаки внимания. Но не настоящее признание. Не то, от которого наворачиваются слезы…
Она помедлила, словно заново переживая те минуты.
— Ты так меня потряс, что я бросила человека, который сделал мне предложение, ради тебя!
Это откровение глубоко взволновало Жереми. Оно отчасти открыло перед ним его историю и объяснило присутствие Виктории в комнате, но собственное поведение изрядно удивило его.
Он подошел и сел с ней рядом. Взял ее руки и приложил к своим щекам.
— Знаешь, я могу говорить тебе такие вещи, и даже еще лучше, каждый день.
— Какой ты сегодня серьезный! Я тебя обидела, милый? — спросила она нахмурившись.
— Нет, просто у меня ужасно… болит голова.
Она приложила руку к его лбу.
— И правда, ты неважно выглядишь. Бледный как смерть.
От этих слов Жереми пробрал озноб.
Он решился все ей сказать. Она одна могла помочь ему.
— Я совсем плохо себя чувствую. Я не помню, что было вчера… но и весь прошлый год тоже не помню. Абсолютная пустота.
Он встал и прошелся по комнате, продолжая говорить:
— Я понимаю, это кажется невероятным, но у меня… амнезия. Странная амнезия, потому что я забыл только этот год, — добавил он. — Я помню все предыдущие двадцать лет. И даже несколько минут перед тем, как я… попытался…
Виктория застыла посреди гостиной, с тревогой глядя на него.
— Ты серьезно?
— Совершенно серьезно.
Лицо у Виктории было озадаченное.
— Может, из-за выпивки? — предположила она без особой убежденности.
— Может быть.
Они молча смотрели друг на друга несколько долгих секунд.
— Я поняла! Это удар! — вдруг воскликнула Виктория. — Вчера я пыталась тебя уложить, но ты стал отбиваться — и упал! Ударился головой о стойку кровати. Ты сказал, что все в порядке, но у тебя вскочила здоровенная шишка. Ты уснул, и я решила, что ничего страшного. Но ты все-таки ударился очень сильно. Надо было отвезти тебя в больницу!
Это объяснение успокоило Жереми. Он запустил руку в волосы и действительно нащупал бугорок справа от макушки. На душе у него сразу полегчало. Физическая причина, удар… Наконец-то конкретный факт, хотя бы отчасти объясняющий ситуацию.
Виктория взяла его под руку и осторожно усадила на край кровати — так обращаются со стариками. Глядя на нее, взволнованную, обеспокоенную, он укреплялся в мысли, что жив. Жив, но не здоров. И Виктория с ним и любит его.
Страх отпустил, и Жереми захотелось кричать от радости.
— Ты хоть что-нибудь помнишь? — спросила Виктория.
— Абсолютно ничего.
— Как мы в первый раз были вместе? — задала она следующий вопрос с лукавой улыбкой.
— Для меня это было сегодня.
Ее глаза округлились.
— Эту квартиру? — продолжала она.
— Впервые вижу.
Понизив голос, она обратилась к нему, как к больному:
— Сделай усилие. Как ты очнулся в больнице после попытки… И как выздоравливал у меня дома?
