Ричард Катровас - Рассказы

— Вам было сделано предложение?

— Нет, — ответил профессор, — Ева преувеличивает.

— Но, конечно, Вы нашли бы занятие, — настаивал Роджер, — если бы бежали в США или в Канаду.

— Возможно. Учёные из Восточной Европы были тогда ходким товаром.

— Во всяком случае плохо, что вы не были в стране, литературу которой так хорошо знаете. Но сейчас Вы съездите? — спросил Роджер, знаком приглашая официанта повторить.

— Откровенно говоря, я не могу этого себе позволить. Кроме того, Фолкнер не далее, как сегодня же вечером пригласит меня в своё замечательное графство Йокна-Патофа, штат Миссисипи.

— Папа знает, что его дети были бы рады оплатить поездку, — сказала Ева. — Он упорно экономит наши деньги.

— Я вырастил их на профессорскую зарплату, — засмеялся он. — Жили мы немного лучше фолкнеровских бедняков.

— Вы испытывали ненависть к системе?

— Это было так модно, что я выбрал просто пренебрегать, игнорировать её настолько, насколько мог. Маленькое счастье, которое мне приносила работа, радость от детей — всё это за счёт тех, кто не мог выносить глупость и низость. Это всегда так — знаете ли. Счастье — всегда за счёт других.

— А самопожертвование может стать счастьем? — спросила Ева с искренностью, от которой Роджеру стало нехорошо.

— В самом изысканном, надо думать, — ответил профессор. — Но если бы я посвятил себя высокому делу, если бы стал страдать за ближних, я бы мог своим примером вдохновить их на страдание. И следовательно это было счастьем за их счёт в той степени, в которой… — профессор продолжал аргументацию, явно упиваясь своим голосом и элегантным синтаксисом, тогда как Роджера вдруг обдало холодом.

Во время предыдущих встреч профессор демонстрировал то, что ему казалось здоровой самоиронией. Сейчас он беззастенчиво проповедовал. Его аргументы рухнули бы при малейшем отпоре, но профессор продолжал гнуть своё, подзывая официанта за следующим виски, обращаясь по-английски к своей дочери ради её американского любовника. Старик знал, что может давить на них безнаказанно. Ни Роджер, ни Ева не зададут ему того единственного вопроса, который имел сейчас значение. Этот человек всецело состоял из слов. Если спросить его, предавал ли он и почему, ответом было бы молчание, и он бы исчез — старый болтун и лжец, даже не он, а сама ложь исчезла бы, будь ей брошен вызов. И Ева смотрела на отца с грустным обожанием. И Роджер снова переводил взгляд на старого некающегося осведомителя, который сквозь алкогольный туман наставлял молодёжь на путь истинный.

— А как насчёт дружбы? — перебил Роджер.

Прерванный на полуслове профессор Новак замолчал, но потом собрался и с ледяной улыбкой ответил:

— Качество дружбы определяет мера вежливости.

Роджер понял это в том смысле, что у старого человека было немного друзей, которых ради своих маленьких радостей он бы не предал.

Линкольн. Штат Небраско

Симптомы болезни Альцгеймера возникают вполне безобидно. Сведения, укоренённые в самых глубинах его памяти: адреса, номера телефонов, имена его любящих детей и внуков — внезапно выпадают и уплывают за горизонт доступности.

— Сара, — произнёс он шепотом, утверждая себя в том, что никогда не забудет имя той, которая с ним рядом вот уже тридцать семь лет.

С двоюродным братом они поездом добрались до маленького городка у польской границы, затем к Дрездену, ещё лежавшему в руинах, через Лейпциг до Гамбурга, оттуда в Копенгаген, потом пароходом через Португалию в Нью Йорк и автобусом в Линкольн-Небраско к дальнему родственнику, уже совсем американцу, который без особой любви, но поставил его на ноги. Он тоже стал американцем. Он ругался, любил и смеялся по-американски. Но язык детства никогда не оставлял его. Всю его взрослую жизнь ему снились сны по-чешски. И эти сны волновали его, потому что в них он был чужим самому себе. Когда начались приступы амнезии, его чешские сны участились, стали ярче и страшней. Он расслышал в них лающую речь нацистов, непонятную до тех пор, пока он не увидел во сне, как три человека в форме вывели из комнаты его мать и старшую сестру.

— Сара, — сказал он спящей жене. — Сара, мне надо съездить туда.

— О-кей, дарлинг, — выдохнула она во сне.

Из самолёта авиакомпании «Дельта», на который они сели во Франкфурте, они вышли прямо в июньскую грозу. Был и дождь, и перекаты грома, но это не имело ничего общего с разгулом летних стихий на среднем западе Америки. Стоило выйти в эту погоду детства, как Джери Хен превратился в Иржи Ханзлика. И этот Иржи сказал шофёру:

— Пожалуйста, отвезите нас через Мостек в отель «Европа».

— Первый раз, Джери, я слышу, как ты говоришь по-чешски, — сказала Сара. — Какой красивый язык!

Пейзаж оказался скучней, чем помнилось — каким-то куцым, но вроде бы сохранил свои кроткие оттенки и деликатную геометрию. Однако, яркие рекламы по сторонам шоссе казались из другого мира. Вдруг он забыл, где он. Сжал руку жены, и Сара поняла, что он имеет в виду. При виде рекламы шоколадных батончиков «Марс» с надписями по-чешски, его охватил ужас.

— Стойте! — крикнул Иржи.

Изумлённый водитель остановил свою «Шкоду» посреди перекрёстка, затем выбрался к обочине.

— Что с тобой, Джери?

— Ма маменька!.. Ма сестра!.. Я хотел спасти их, но солдаты были с оружием.

— Джери! — почти выкрикнула Сара. — Почему ты говоришь со мной по-чешски?

— Ман глад.

— Что?

— Есть хочу. Свинину с тушёной капустой и кнедликами.

— Что это такое?

— Как что?

— Но ты сказал это по-чешски?

— Гамбургер, — сказал он. — Хочу гамбургер.

Колёсики чемодана подпрыгивали на мокрых плитках тротуара.

Проснулся он в поту. Это была не его комната. Он не мог вспомнить, почему рядом лежит эта женщина. Он умылся и оделся. Заглянул в бумажник. Вынул водительские права — всё верно, он был Джери Хен из Линкольна-Небраско.

Очень хотелось есть.

— Не знаете, случайно, где тут можно перехватить гамбургер? — спросил он у юноши внизу.

— Не разумен.

— Где я могу купить гамбургер?

— На Вацлавской площади есть «Мак-Дональдс», — ответил юноша. И он испытал счастье, потому что вспомнил, как однажды бежал через эту самую площадь с одноклассниками Иваном и Идкой. Но потом Иван с родителями переехал куда-то. А Идка… — милая Идка! А на площади два цыгана спросили его по-английски, не хочет ли он разменять деньги.

— Я разменял в аэропорту, спасибо. Не могли бы вы показать мне, где можно купить гамбургер? Я забыл, как называется это место.

Цыгане переглянулись. Человек выглядел как американец, говорил по-чешски, но забыл «Мак-Дональдс». Ему указали на красную вывеску с жёлтой «М». Иржи заказал Бик-Нек, большую порцию жареной картошки и шоколадный коктель. Он старался не особенно думать. Закончив Бик-Нек, вернулся к стойке и заказал двойной чиссбургер. Доев всё, что перед ним было, он впал в грусть, потому что надо было начинать думать о других вещах. Он вышел обратно на площадь. Подумал, что освещена она довольно красиво, особенно Национальный музей, на ступенях которого они играли с Идкой. Он подошёл к статуе Вацлава и вспомнил праздник Святого Миколаша, когда Идкин отец и дяди, переодевшись в чёрта, Святого Миколоша и ангела бродили по вечерним улицам с себе подобными троицами и радовали детей. Походы те всегда кончались у этой самой статуи. Захотелось домой. Через двадцать минут он вернулся, постучал, сначала тихо, потом увереннее. Дверь открылась. Перед ним стояла женщина в желтом халате — ни мать и ни сестра.

— Вы кто?

— А вам кого надо-то? Напились что ли?

— Я убежал, — ответил он. — Я слышал, как они кричали. Этого я вынести не мог и убежал.

Женщина смотрела на него.

— Отец сказал, что теперь буду за главу семьи. Но что я мог? Я спрятался за кресло у окна. Добра ноц, — попрощался он и поднялся на следующий этаж, где жила Идка. Он постучал, стал ждать, потом постучал снова, и дверь открылась. Перед ним стояла Идка. Точно, она. Черты лица и даже волосы.

— Кто вы, мистер?

— Иржи. Я Иржи Ханзлик. Мы играли на площади, помнишь? Наши матери были подругами.

— Иржи! — схватила она его за руку. — Я думала, тебя забрали вместе со всеми.

— Петер прятал меня в подвале, пока не кончилась война. Делился едой, потом забрал меня в Америку. Он умер, знаешь?

— Угу.

— Совсем молодым в Линкольне-Небраско. Теперь я там живу, с Сарой, — он помолчал. — Ты мать мою не видела?

Идка смутилась. Это был Иржи, но что-то с ним было не так.

— Иржи. Их же отправили в Терезу. Сначала туда многих отправляли.

— Я американец… я американец… американец…

Идка поняла, что он сказал.

— Ну конечно, Иржи, ты американец.

— Я — Джери Хен. Живу в Линкольне-Небраско. Жену зовут Сара… Я живу в Линкольне — штат Небраско…