Ричард Катровас - Рассказы

Ричард Катровас

Рассказы

Американский писатель 1953 года рождения Ричард Катровас преподаёт в университете Нового Орлеана и руководит летними литературными курсами в Праге. Автор пяти книг, стихов и эссе. В восемьдесят девятом году стипендия имени Фолбрайта дала ему возможность стать очевидцем Пражской Бархатной революции. Сборник рассказов «Прага — США» вышел в девяносто шестом году в новоорлеанском издательстве «Портолс Пресс».

Из авторского предисловия: «В Чешской республике находится более или менее постоянное сообщество граждан США. Большинство из них в Праге, которую называют „Левобережьем девяностых“. Немало молодых художников и литераторов, которых притягивает то обстоятельство, что Прага остаётся одним из самых дешёвых городов Европы, а также харизматический образ Вацлава Гавела президента-драматурга. Эти рассказы — попытка объяснить странную любовную связь между чехами и американцами, народом крохотной страны с культурой, уходящей в далёкое прошлое, и блуждающими душами огромной нации, наводняющая мир культура которой одержима постоянной новизной. В центральной Европе американская мечта — это грандиозное сооружение из дымки и из солнечного света — живёт и здравствует.»

«Книга завораживает, — пишет чешский писатель Арнош Лустик. — Как Хемингуэй в Париже, Катровас изображает посткоммунистическую Прагу. У газеты „Праг Пост“ этот сборник вызвал смешанные чувства. При всех достоинствах Катроваса, а это прежде всего его сострадание, способность чувствовать чужую жизнь, первая американская книга, подтверждающая миф о „Левобережьи девяностых“ — дебют отнюдь не хеменгуэевской силы. С другой стороны, добавим мы, и Прага пока ещё не праздник, который всегда с тобой».

Их грешные отцы

Все их отцы оказались в этом списке. Для Петра и других, друживших с отрочества, это не стало неожиданностью. Отец Петра был образцовым и преуспевающим коммунистом, который некоторое время флиртовал с реформаторской группой Дубчика. И вот оказалось, а подозревалось это всегда, что доктор Филлип был осведомителем в СТБ. Но, конечно, он поставил туда немного полезной информации, потому что реформаторы ни на мгновенье не поверили, что доктор искренне желал работать над созданием человеческого лица социализма. Но вот Ева, Линда, Йозеф и Жужанна — все они в разной степени почувствовали шок, который прошёл через фазы изумления, гнева, разочарования и превратился в отречённый юмор. Роджер отметил этот спектр реакции у всех, кроме Евы, которая сидела спокойно, пока другие отпускали шутки по-чешски, а иногда ради него по-английски по поводу своих грешных отцов и фигурировавших в списке смехотворных агентурных кличек, которые СТБ давало этим старикам. Всем им было по двадцать с лишним, этим детям грешных отцов, и они были на десять лет моложе Роджера, который тем не менее вполне естественно вписался в их социальную орбиту. По одиночке и всей группой они практиковались с ним в английском. С Евой он спал уже почти три месяца, что жил в Праге, где работал с ними в адвокатской конторе «Файнштейн и Бокман», созданной на иностранные деньги, в основном американские. Все их отцы, похоже, были скомпрометированы играми с дьяволом. Список содержал тысячи и тысячи имён. Из десяти миллионов чехов и пяти словаков почти все, особенно в среде интеллигенции и служащих, знали по крайней мере одно имя в этом списке. Когда о существовании и предстоящей неофициальной публикации этого списка стало известно, один знакомый американец заметил, что ситуация в некоторых своих иронических чертах напоминает чёрные списки маккартизма. Однако Роджер сказал, что эффект списка может оказаться намного сильней, ударить по самим основам общества. Мужчины и женщины в этом списке не выражали свои политические симпатии в прессе, как многие из оказавшихся в чёрных списках Маккарти: голливудских писателей, режиссёров и продюсеров. При всей её извращённой глупости маккартистская охота на ведьм отразилась лишь на мизерном проценте населения. Этот же список пронизывал всё общество чехов и словаков целиком. Это было похоже на список всех мужчин и женщин, которые когда-либо изменяли своим супругам или любовникам, хотя в данном случае преданным оказался новый порядок вещей, отложенный на двадцать лет, а сейчас продолженный бурным цветением пражской весны. В новом демократическом порядке не должно быть кротов из СТБ, но не говоря об официальном неофициальном характере обнародования списка не было возможности различить в нем степени вовлечённости. Многие информаторы занимались этим принудительно, некоторые заведомо поставляли ложные сведения и были таким образом как раз противоположностью того, в качестве кого значились в списке. И, конечно, наиболее эффективные агенты СТБ никогда бы не попали в эти архивы. Список свидетельствовал не столько о брутальности тоталитарной системы, сколько о её мелочной низости. Власть создавала не трагических мучеников, а клоунов, способных пережить всё. Швейк — этот Санчо Пансо из Богемии размножился. «Насмешливые монстры», — говорил про чехов нацистский гауляйтер. При коммунизме, особенно после подавленной весны шестьдесят восьмого даже этот героизм иронии, который раздражал нациста, исчез из большинства чешских сердец.

Роджер смотрел на Еву, которую ценил, как любовницу, но не любил. Чувство было взаимным. Им удалось осуществить самое редкое из любовных отношений — честное. Он очень заботливо к ней относился — к ней и её семье, особенно к её ныне впавшему в немилость отцу — доброму и нежному, по мнению Роджера, блистательному учёному, профессору Американской литературы в Карловом университете. Через полчаса Роджер и Ева должны были встретиться с ним в новом бистро около ещё закрытого кафе «Славия». Но Роджер не был уверен, что встреча состоится после этих открытий последних часов, над которыми все сейчас смеялись, что ему представлялось здоровым пренебрежением к прошлому. «Ева, — сказал он, — нам пора.» Она взяла сумочку с кресла, в котором сидела до того, как явился Йозеф с первой публикацией списка. «Добра ноц», — сказала она застолью.

Профессор Новак, с момента встречи Роджер не мог называть его иначе, а впрочем ему и не было предложено, сидел за столиком наблюдая за движением на мосту Легии. Седобородый и лысый, он был одет в темно-синий, слегка заношенный и весьма старомодный костюм с широким чёрным галстуком. Плохая одежда не влияла на чувство его достоинства. Он поднялся, поцеловал Еву в щёку и пожал руку Роджеру. Когда принесли виски, они перешли на английский:

— Для досуга, вижу — у вас не много времени, — с усмешкой сказал профессор Новак. — Что нового на службе?

— Ведём переговоры о покупке трёх заброшенных фабрик во втором округе. Канадская фирма хочет превратить их в жилые комплексы для иностранных специалистов.

— Лучше превратить их в фабрики работающие, — сказал профессор.

— Согласен, — сказал Роджер, — но иностранцев, которые будут развивать высокие технологии, нужно сначала обеспечить жильём. Вообще инвестиции становятся всё более разнообразными. Так много всего происходит.

— Благодаря чему, — сказал профессор, — жизнь в Богемии становится лучше, особенно для молодёжи.

— А для Вас, профессор?

— Я живу теми же книгами, что и раньше. Они остались такими же великими, как и были…

— Твоя жизнь, папа, — вмешалась Ева, — больше, чем книги.

— Моя жизнь — это мои дети и мои книги, — ответил профессор, овдовевший вскоре после рождения Евы — его младшей дочери. — Звучит, конечно не оригинально для старого гуманитария. Если задуматься о счастье — темы, пугающей для любого человека моего возраста, должен признать, к примеру, что смотреть по телевизору «СNN» — это новая радость, возникшая благодаря новому порядку вещей. Да и вечера сейчас я провожу намного элегантней.

У Роджера не было сомнений, что профессор знает про список.

— Говоря о жизни в книгах, профессор, всё время хотел спросить Вас, почему вы выбрали своей темой американскую литературу? Верно ли я понимаю, что в своё время это могло обратиться против Вас?

— Когда-то мне казалось, что с точки зрения карьеры это, возможно, не самый удачный выбор, но это была обычная юношеская паранойя. Не знаю, что вам сказать. Сейчас меня это не волнует.

— Я помню, каким сердитым ты бывал, когда я была маленькая, — сказала Ева. — Расхаживал по квартире и ворчал на счёт факультетских коммунистов.

— Вы не задумывались о побеге? — спросил Роджер.

— Кто же не задумывался? Кто же не задумывался об убийстве или, — подчеркнул он, — самоубийстве. Всякий уважающий себя разум размышляет о своих пределах.

— Один американский университет обхаживал отца. Они были очень осторожны, но дали знать, что глубоко впечатлены его публикациями.