Олег Беломестных - Следуй за мной
Знакомство и дружба в колонии — дело ответственное, не сразу сошлись Вадим и Ривера. Вадим спрашивал себя, как можно быть близким к человеку, совершившим ужасные деяния, искал в его голосе нотки жестокости, бессердечия, но не находил их. Не было их, была растерянность и опустошенность. Долгий срок сломил и переделал его душу на другой лад. Сидя в тесной каморке электрика, попивая крепкий чай, они подолгу разговаривали о превратностях судьбы, случайности и неизбежности. Тюремная жизнь не заглушила в Ривере интереса к знаниям, его тумбочка была полностью забита книгами, которыми он делился с Вадимом. Любимым для Риверы был «Робинзон Крузо». Мечтательно разглядывая иллюстрации в этой потрепанной книжке, он говорил, что обменял бы свои тюремные пятнадцать на тридцать лет островного одиночества, прибавляя: «В одиночестве вызревает душа». Вадим с удивлением смотрел на этого искалеченного тюрьмой романтика, его мелко подрагивающую голову и грустные морщинки вокруг горячих еще глаз.
Срок Риверы подошел к концу, но радости в его лице не было заметно. Был страх: за пятнадцать лет он потерял представление о прежней жизни, мать давно умерла, и никто его не ждал. Жадно расспрашивал он вновь прибывающих осужденных о том, как живут люди на свободе, чем занимаются, где работают. Не имея никакой профессии, кроме той, что получил за годы заключения — электрика, он очень дорожил ею, часто говорил, что знает и умеет все в этой работе, возьмут его на любое предприятие. Но когда говорил это, глаза выдавали неуверенность и страх перед ожидающей его вольной жизнью. За много лет он собирал инструмент, который пригодился бы ему в работе электриком после освобождения. Он бережно и с любовью перебирал его в стальном чемоданчике, обтянутом искусственной кожей. Хвастаясь, показывал Вадиму собственноручно изготовленные измерительные приборы, щипцы и кусачки. Но вот — всего за неделю перед освобождением — этот чемодан с инструментом был у него изъят оперуполномоченным. Как жалостно он умолял отдать инструмент, как упрашивал начальника колонии! Но никто ему не помог: он так и ушел за забор — расстроенный и потерянный.
После ухода Риверы Вадим заунывал с большей силой. Лето заканчивалось, тускнело небо, вместе с ним надвигалось ощущение нескончаемой несвободы…
* * *Долгий осенний дождь — сама тоска, в колонии он загоняет всех в помещения, осужденные целый день глядят в окна, в скрытую серой завесой даль за забором. С утра звонкой капелью, затем ровным и нудным гулом покрывает дождь все звуки обычной жизни. «В такой дождь хорошо бежать», — в который раз убеждал себя Вадим. Он давно мучил себя этой мыслью, но сомневался и боялся.
В этот ненастный день он победил свой страх.
В бараке раздавался храп, в таз капала протекающая с потолка вода. Капли звучали все звонче и чаще. Контролеры, обходившие бараки с проверкой каждую ночь, не появлялись.
Вадим вышел на крыльцо барака, накинув только куртку и не взяв больше ничего, чтобы не вызвать подозрений у ночного дневального. Он подошел к сетчатому забору, разделявшему бараки, стал расплетать проволоку, которой была стянута старая дыра. Быстро нырнул в нее и — остолбенел. Как призрак, стояла перед ним черная фигура Прошки. Мокрый, посреди лужи, он впервые открыто смотрел в лицо Вадима.
«Что тебе, дурак?..» — пробормотал Вадим, испуганный его взглядом.
Прошка молчал и вдруг громко и ясно сказал:
«Не надо!»
«Что не надо? Что ты кличешь, колдун…» — Вадим зло прошипел, махнул рукой и решительно побежал.
Мозг работал быстро и ясно, план побега был продуман давно, по советам опытного Риверы. Забор, деливший колонию на жилую и производственную зоны, был опутан колючей проволокой. Вадим схватил несколько картонных коробок, лежавших в мусорном баке, смял их, набросил на эту проволоку и перелез в разделительный коридор. По этому коридору водили осужденных в штрафной изолятор.
Выдрав доску во втором заборе коридора, он попал в производственную зону, по которой без труда пробежал между пустующих цехов. Возле последнего цеха вытащил из-под бетонного блока давно припрятанные ножницы по металлу и тяжелый железный прут. Осторожно дошел до штабного здания и остановился перед освещенной площадкой у входа в здание. Сквозь шум дождя было слышно гуденье лампы. Ни одно окно в штабе не горело, казалось, все спало, спрятавшись от дождя. Однако не спала охрана: вдоль линии здания, в ста метрах от него, стояла вышка, и Вадиму даже показалось, что он видел красный огонек сигареты у охранника.
«Впереди надежда, позади тебя — пропасть», — настраивал себя Вадим.
Кошачьей крадкой он пробежал освещенный полукруг до угла штаба, раздвинул прутом ряды колючей проволоки, натянутой между столбами, ограждающими взрыхленную следовую полосу, прижался к мокрой земле и пролез вплотную к столбику, на котором был установлен датчик охранной сигнализации. Подлезать к этому бетонному столбику нужно было с обратной от датчика стороны, и обязательно с массивным металлическим прутом, направленным от земли в сторону датчика, тогда он не будет срабатывать. Так рассказывал ему наблюдательный Ривера и оказался прав — датчик промолчал.
Этой стороне штаба охрана не уделяла столько внимания, так как было маловероятно, что кто-то решится бежать в месте самого оживленного движения работников колонии. Вертикально по углу здания полой спиралью свисала проволока, обвитая особой режущей лентой с очень острыми, прорезающими все краями. Внутри, вдоль этой колючей трубы был протянут толстый жгут электрических кабелей, цепляясь за которые Вадим должен был подняться на карниз здания. Худой и гибкий, он надеялся пролезть внутри тесной спирали. Что было на той стороне штаба, какие могли быть препятствия, Вадим не знал.
Он долго возился с проволокой, раздвигая и разрезая ее ряды, делая вход в спираль. Ножницы, подаренные Риверой, вначале резали хорошо, но потом разошлись, стали заминать проволоку, и Вадиму пришлось их выбросить. Руки покрывались царапинами, в какой-то момент больно обожгло глубоким разрезом. И это был только первый разрез из сотен, полученных на семи метрах колючего пути. Наконец он проник внутрь спирали, ухватился за кабели. Их было три: два тонких и один толстый, гладкий. Рука скользила, но, цепляясь за скрутки проволоки, соединявшей кабели, он стал медленно подтягиваться, упираясь ногами в стену и проволоку. Нога сдвинула кольца проволоки вниз, перекосила всю спираль, проволока прижалась к спине и впилась в кожу.
Кабель был скользким от дождя, руки онемели от сильных сжатий, работал каждый палец, каждый ноготь, цеплявшийся за скрутки проводов. Всякое движение вверх давалось страшной болью. Режущая лента полосовала его куртку и впивалась в тело. То ли кровь, то ли дождевая вода стекали струйками, и он чувствовал движение каждой из них. Шипы проволоки впились со всех сторон, как стальной осьминог с тысячью режущих когтей. Осьминог не пускал вверх. Но и вниз двигаться он уже не мог. Спираль схватила его одежду и держала на весу.
«Господи! Помоги, Господи… Не оставь висеть здесь…»
Он представил себя повисшим в проволоках и хохочущих офицеров внизу, рассматривающих его. Сила отчаяния двинула его вверх, он с ожесточением перебирал руками по кабелю, чувствуя, как сдирается его кожа.
Очумевший от боли, он добрался до карниза, прижался к мокрым доскам фронтона, посмотрел в сторону вышки. Часовой, похоже, ничего не замечал. Вадим с трудом передвинулся вдоль карниза и, держась за все тот же протянутый кабель, прошел на другую сторону здания. К ней примыкал невысокий бетонный забор. Эта территория осматривалась уже с другой вышки, но с этой стороны свет прожекторов был слабым. Вадим держался за край шиферного листа, смотрел на асфальтную площадку, стоящую на ней легковую машину, потом посмотрел в темную даль, где были видны огни поселка, за которым должно быть озеро, немного постоял и обреченно прыгнул вниз.
* * *Дождь перестал стучать. Вадим лежал под лодкой на берегу озера. Он дрожал от холода, болела ударенная нога, рубаха прикипела к исчерченному ранами телу и не давала ему возможности шевелиться. С трудом разгибаясь, он выбрался на свет.
То, что он увидел, заставило забыть о боли: прохладная волна простора и тишины окатила его. Рассвет набирал силу, розовая пелена туч стягиваемым одеялом уходила от него на темный запад. Водная громада озера была удивительно неподвижной. Вдоль чистой линии берега взмахивала крыльями — и было слышно как — одинокая чайка. Сосны впивались иголками в свежесть солнечного утра, отдавая в утреннее безмолвие запах смолы. Всё — деревья, трава, камни — дышало свободой.
Это то, чего он искал. Идти на север или юг, в горы или по берегу — всё тебе вольно, все дороги покорны твоим ногам. С детства его глаза любили всматриваться в даль, в горы и поля, за которыми, казалось, было что-то необыкновенное, красивое, что звало и обещало самые лучшие перемены в жизни. Высшим счастьем ему представлялось взобраться на самую высокую из гор, вдохнуть в грудь небесного воздуха и объять взглядом землю — всю, огромную и несотворенную человеком.
