Константин Плешаков - Старосветские изменщики
И что же, дело быстро завертелось, и то он приезжал к ней в поселок, то она ездила к нему в тот дом, который так любила, и уже зимой они наконец поняли, отчего то выходило так, а не этак, и винодел на радостях откупорил бутылку “Пино-гри”, а Вера Ивановна бестолково смеялась и взмахивала руками.
Она была дурно одета, потому что у нее не было выходного зимнего, и сейчас, когда она сидела за столом в лаборатории с виноделом, который нехотя признавал, что она, Вера Ивановна, хоть и женщина, а понимает, ей хотелось быть не только умной, но и уметь красиво выражать свой ум, и она почему-то подумала: “Надо было купить тот шерстяной отрез с огонечками”.
Было уже поздно, и все ушли домой. Тускло горели лампы; две из них были с битыми абажурами. “Ой, прелесть какая, зима, а на вас бабочка”, — вдруг сказал винодел и протянул к Вере Ивановне руку. Она вскрикнула, потому что боялась бабочек, а он сказал: “Не шевелитесь, я ее сейчас сниму”, подсел к Вере Ивановне, крепко обнял и поцеловал. От изумления она не пошевелилась, к тому же она выпила полтора стакана вина, и сейчас в голове ее вертелось одно: “Во тебе и бабочка!” Они сидели на черном кожаном диване, и все получилось очень быстро. И то ли оттого, что Вера Ивановна давно не занималась маятниковым движением, не то оттого, что она была слегка пьяна, не то оттого, что кожа винодела пахла чем-то мятным, но все вышло необыкновенно хорошо.
Когда они оправились, Вера Ивановна вдруг сказала, пряча лицо: “А вы знаете, мне муж изменяет”. И сбивчиво рассказала виноделу про Анатолия Семеновича. “Изменять такой женщине!” — сказал винодел фальшиво — сам увидел, что вышло фальшиво, и закурил.
Вера Ивановна, трясясь в автобусе по дороге домой, удивлялась, что не испытывает раскаяния, но на кухне, столкнувшись с Анатолием Семеновичем, вдруг зарделась как девочка. “У тебя температура!” — сказал он. “Простудилась немного”, — сказала она тихо и вдруг с ликованием ощутила себя ровней ему. “Сейчас малины съем”, — сказала она зачем-то и, спрятав лицо за дверцей шкафа, вдруг широко улыбнулась темноте и банкам.
Через неделю винодел приехал в поселок и поцеловал Веру Ивановну в ее кабинете. Она увернулась и повела его показывать культуры, которыми занималась. “Как жалко, что зима, — повторяла она, — совсем замерзли, бедные”. — “Совсем как вы”, — сказал винодел и назначил ей свидание в своей лаборатории.
И действительно, Вера Ивановна как-то отогрелась у него. Он был женат, и встречались они только в каменном доме, после шести, когда все уходили домой. Они пили чай, а вина больше не пили, потом садились на кожаный диван, и Вера Ивановна уже хорошо знала, как надо лечь, чтобы не попасть на выпирающую пружину. Они смеялись тишком, чтобы вахтер чего не подумал, и часто вспоминали, как он обманул ее с бабочкой в первый раз.
Всякий раз Вера Ивановна возвращалась домой как хмельная, и однажды Анатолий Иванович, который за это время слегка обнаглел, сказал: “Что-то ты в город зачастила”. Она сжала губы, а утром сказала ему: “Толя, давай договоримся: будем уважать друг друга, а жизнь у каждого будет своя”. Анатолий Иванович посерел, надолго замолчал, а потом сказал: “Это я виноват. Давай”. И — удивительное дело: после этого постепенно они снова стали разговаривать и даже смеяться, и Лидочка, которая не понимала, отчего больше года в доме было как-то тускло, и даже сама стала тусклой, как заброшенное растение, очень обрадовалась.
Они по-прежнему спали на разных краях кровати, но теперь случайное соприкосновение во сне уже не ужасало их, и они спокойно отодвигались и засыпали снова.
А потом Вера Ивановна надоела виноделу. Он стал ей грубить, и после одной невыносимой грубости Вера Ивановна сказала ему: “Надеюсь, ваша жена поступит с вами так же, как я поступила со своим мужем” — и прекратила всякие объятия раз и навсегда. Они еще какое-то время работали вместе, а потом работа кончилась, и они только равнодушно здоровались на совещаниях, и Вера Ивановна только дивилась тому, как все проходит.
Сама того не замечая, она стала задерживать взгляд на мужчинах, и однажды, когда она была в командировке в области, за ней стал ухаживать большой начальник. Он был красивый мужчина, но Вера Ивановна с сожалением отметила, что его портят короткие руки. Он пригласил ее в ресторан. В ресторане Вера Ивановна не была лет десять, очень волновалась и радовалась, что все же купила тот шерстяной отрез в огонечках. Начальник был очень забавный, беспрестанно шутил, а потом отпустил шофера и сам повез Веру Ивановну в горы, говоря, что она должна непременно увидеть рассвет. Однако рассвета она не увидела.
По дороге обратно в город начальник, подавляя зевок, спросил: “Что тебе подарить? Я хочу сделать тебе подарок”. — “Просто помните меня”, — сказала Вера Ивановна, чувствуя себя роковой женщиной. “Конечно”, — с жаром сказал начальник, и она потом думала, не воспользовался ли он необходимостью энергично ответить для того, чтобы скрыть еще один зевок.
Три года в ее жизни никого не было, кроме Лидочки и Анатолия Семеновича. Лидочка была уже барышней, Анатолий Семенович, видимо, расстался с той женщиной, потому что ходил какой-то потертый и забывал менять рубашки, а потом стирки снова прибавилось, и Вера Ивановна поняла, что Толя нашел себе другую.
И тут она встретила Петеньку. Петенька был монтером и приехал из белого города чинить в поселке электричество. Он все время работал на улице, и его начинавшее морщиниться лицо было смуглым. Он был так худ, что штаны с него падали, и он подтягивал их, улыбаясь своей замечательной улыбкой, обнажавшей желтые зубы страшного курильщика. Он долго балагурил с Верой Ивановной, и запах табака, металла, масла и кожи, исходивший от него, был ей неприятен. Но он был очень веселый, такой веселый, что она хохотала до слез, а он все уговаривал ее поехать с ним рыбу ловить. “Живете у моря — и никогда на лодке не катались, ну, вы, женщина, меня изумляете, ведь все женщины качку любят!” — и он подмигивал ей. “А вот возьму и поеду”, — вдруг сказала Вера Ивановна. “Так завтра в семь на Желтышевке”, — сказал он.
Вера Ивановна надела старенькое платье, потому что, во-первых, боялась порвать или запачкать новое, а во-вторых, монтер сам был одет кое-как. Ей очень захотелось вдруг покататься на лодке — покататься на лодке, и ничего больше. В самом деле, она и на море-то купаться ходила, только пока Лидочка была маленькой, и почему-то ей захотелось увидеть воду вблизи.
Петенька испугался, когда увидел ее. Он совершенно забыл, чту плел вчера какой-то женщине, которую толком-то и не разглядел, и сказал вчера единственную правду — что он идет на рыбалку.
Он мрачно сказал: “Ну залезайте, раз пришли”, с силой оттолкнул лодку и выгреб в море. Он стеснялся раздеться при ней, ему было жарко и неприятно, и он противно молчал. Но Вера Ивановна только купала руку в воде, улыбалась зеленому морю, щурилась на горы, прикрытые дымкой зноя, как кресла чехлами, и, в сущности, ни о чем не думала.
Петенька, злясь на все на свете, закинул в воду самодур. “Ой, какие крючочки разноцветные”, — только и сказала Вера Ивановна. Петенька посмотрел на нее волком. “Не будет рыбалки с вами, — сказал он. — От женщины на воде одна неприятность”. Вере Ивановне не хотелось ни ругаться, ни обижаться. “Больше не поеду”, — спокойно сказала она, а сама подумала, что надо будет попросить Анатолия Семеновича покатать их по морю с Лидочкой.
Рыбка тем не менее ловилась, и Вера Ивановна залюбовалась на радужную скумбрию, блиставшую, как бабочка, и гаснувшую на глазах, как экран в кино.
На берегу Петенька завернул ей в газету пять крупных рыбок и сказал: “Ваша доля”. — “Спасибо за труды”, — сказала Вера Ивановна и поехала домой. Она зажарила скумбрию, сказав, что купила ее на базаре. Ее даже повеселило, что вот она таким необычным образом сэкономила немного денег.
А через неделю в поселке снова появился Петенька. “Как у вас тут с напряжением?” — поинтересовался он у Веры Ивановны. “А у нас тут все нормально, и с напряжением, и с воспитанием”, — ответила она. Петенька взбесился, прыгнул в машину и уехал.
Где-то в августе она несколько раз ходила на Желтышевку и наконец застала Петеньку, снаряжавшего лодку.
“А я за рыбкой пришла”, — сказала Вера Ивановна. “Садитесь”, — вежливо сказал Петенька.
В этот раз они поговорили; Петенька жаловался на жену, что отбирает деньги. “Так ведь, наверно, пьете?” — спросила Вера Ивановна. “Пью”, — согласился Петенька. “А почему пьете?” Петенька задумался и загрустил.
Подгребя к берегу, он застенчиво разделся до черных сатиновых трусов, попросил Веру Ивановну подержать лодку и бережно нырнул в воду. Вера Ивановна забеспокоилась, но Петенька, пробыв под водой очень долго, вынырнул с большой горбатой ракушкой. “Выварю гада, чтоб не пах, — сказал он, — и вам подарю. Вот через неделю приходите на то же место”.
