Жак Шессе - Обрыв
Я думал обо всем этом ночью, перед рассветом, проснувшись рядом с ее горячим, слегка отдающим потом телом, повторяя себе, что все это не имеет ни малейшего значения; что моя жена двойственна, о чем свидетельствует ее настороженный и все подмечающий взгляд, что она ведет себя по отношению ко мне жестко, скрытно – если и заговорит, то лишь для того, чтобы приказать, и всегда открыта для других, которых очаровывает и берет в полон. Но при этом очень быстро все ее покидают и забывают. Почему я не сплю, а размышляю обо всем этом? Почему не оставлю все как есть? Я тоже внутренне отдалился от нее. А время идет. Заря занимается над обрывом, зажигая его своими первыми лучами. Вскоре неназойливые мысли оставляют меня в покое, и я вновь засыпаю.
Когда я просыпаюсь, уже десять утра; лишний раз обращаю внимание на то, как не люблю просыпаться поздно: так и кажется, что день посмеялся надо мной и пошел своей дорогой без меня. Придется наверстывать. Первым делом – где Анна? Я не слышал, как она встала, как хлопнула дверь. Должно быть, позавтракала и гуляет по саду или читает газеты в гостиной. Но торопиться некуда. Этим утром в одиночестве, в покое приводя себя в порядок, я понимаю, почему столько горожан проводят здесь свои выходные. Вид из окна дивный: все живет, поблескивает, попискивает, щебечет среди листвы; пахнет свежескошенной травой. Неспешно одеваюсь, закрываю дверь на ключ, выхожу в коридор, начинаю спускаться по лестнице, и тут вдруг до меня доносятся снизу крики. Я бегом спускаюсь на первый этаж и выхожу на террасу, где жестикулирует и кричит кучка постояльцев.
– Смотрите, смотрите!
На самом краю обрыва виден силуэт Анны, такой легкий, что кажется, только и держится – не улетает за счет ухватившейся за него растительности. Да, это Анна, ее светлое платье – она замерла на самом краю обрыва, наклонившись вперед и лишь слегка запрокинув голову. Словно набирала в легкие воздух, в глаза – небо, словно ей предстояло прыгнуть, и она хотела надышаться.
Крики на террасе смолкли. Наступила полная тишина: ни пения птиц, ни ветерка, я тоже молчал, не сводя глаз со светлого неподвижного силуэта перед пустотой.
– Анна, что ты собираешься делать?
Я выговорил эти слова слабым голосом помимо своей воли.
Она медленно выпрямилась, обвела глазами окружающее, бросила взгляд в мою сторону, подняла руку и подала нам знак: так делает пешеход, закончивший свою прогулку в горах.
Легко заскользив по хребту, она, как в танце, отступила от края обрыва, маленькими шажками добралась до плоской поверхности и исчезла из поля нашего зрения. Вскоре она пройдет рощицей и появится среди нас.
Ну, вот и она. Все ее обступают. Я тоже подхожу. Хозяйка вежливо отчитывает ее.
– Разве вы не знали, что это очень, очень опасно?
– Что? – спрашивает Анна и смеется.
– Обрыв. Головокружение. Падение.
– У меня не кружится голова.
Мы сидим в столовом зале, сейчас нам подадут завтрак, мы станем есть, почти не произнося слов, а за десертом она попросит меня своим детским голоском подняться в нашу спальню и исполнить то, что обещал. Мы поднимемся. Она получит то, что хочет, а потом я смогу поспать часок или два, обдумывая то, что нужно мне. В любом случае мне все равно, что я думаю или о чем мечтаю, я спокоен, никто об этом никогда не узнает.
Примечания
