Адольф Рудницкий - Белая
Ясь обратил внимание на эти слова.
— Прикажете? — надулась Флора. — Интересно, кто кому в этом обществе вправе приказывать.
Гольдман не сводил глаз с Яся.
«Он знает, — подумал Ясь, — и изучает меня. Почему у него такое странное выражение глаз?»
— Я вернусь через полчаса, — вдруг сказал Гольдман и встал.
— Гольдман вернется через полчаса, — подтвердила Флора. — Ты слышал, Бернард, мы уезжаем с театром, — обратилась она к своему соседу.
— Когда?
— На второй день праздника.
— На гастроли?
— С чего ты взял, что на гастроли? Навсегда.
— На веки веков, — засмеялся Бернард.
«Он тоже знает», — подумал Ясь.
— Муж просил, чтобы ты не пила столько, — произнес он; это были первые слова, которые он смог из себя выдавить.
— Какой муж? — она демонстративно повернулась в сторону Яся, словно только что заметила его. — Чей муж?
Она смотрела на его губы, а не в глаза. Упорно смотрела на его губы, потом подняла глаза, затуманенные чувственностью, что всегда поражало его. Она не была чувственна, ее страстность была не страстностью тела, а страстностью мозга, рождавшего идеи, которыми она мучила его. Раньше ему казалось, что такие рассудочные женщины не знают настоящей страсти. Теперь благодаря Флоре он понял, что только такие любят до безумия. Мысль сопротивляется сильнее, чем тело, ее труднее успокоить, разрядить ее напряжение.
— Ну скажи, какой муж?
Ясь молчал.
— О ком он говорит, Бернард?
«Они сговорились, — подумал он. — У нее нет секретов от него. Они были близки или близки сейчас?» Сердце у него сжалось.
— Бернард, — продолжала она, — о чем он говорит?
Они оба смеялись над ним, их забавляло его растущее смятение; а он падал все ниже. Они чокнулись.
— А что же ты, Ян, не выпьешь сегодня, даже сегодня, в сочельник? — Она снова посмотрела на Яся затуманенными глазами.
— Ты губишь себя, тебе нельзя столько пить, — глупо сказал он с мрачным видом. Он знал, что смешон, и помрачнел еще больше.
— А ты губишь людей, Ян, — серьезно ответила она, но тут же рассмеялась: — Ну, выпей же, ты — славянский овощной суп.
— С петрушкой? — спросил Бернард.
— С петрушкой, — тихо подтвердила Флора. — Ты слышал, чудак, что я послезавтра уезжаю?
— Может быть, — ответил Ясь. Он перестал понимать, что в нем сильнее — гнев или боль.
— Хорошо он это сказал, ты слышал, Бернард? Может быть, — она передразнила Яся; она удивительно ловко передразнивала.
— Хорошо, — подтвердил Бернард; он восторгался всем, что говорила Флора, глаза блестели у него за очками.
Флора повернулась к Ясю:
— Мы едем вместе со всем театром, поезд отходит в шесть.
— Ну и что?
Ему хотелось плакать, он с трудом сдерживал слезы.
— Ну и что? — подхватила она. — Так вот, если хочешь, Ясь, приходи в три минуты шестого — и я буду твоя. Ну как?
— Меня это не волнует, — ответил он; он был уже на самом дне. Бернард, рыча от смеха, целовал Флоре руки.
— Бернард, его это не волнует. Тогда, может быть, ты? Хочешь, я приду к тебе на всю ночь?
— Флора, я ведь женат.
— Ах, женат — ну, тогда на полночи!
Бернард держался за живот от смеха; для него это был спектакль. Ясь чувствовал, как у него кровь стынет в жилах.
— Сотрем в порошок Яся, да, Бернард?
— Тебе это будет трудновато, — ответил он, как дурак.
— Э нет, я вижу кое-что другое, — сразу изменив голос, сказал Бернард.
— Ты уже вернулся? — приветствовала Флора мужа, который глядел на Яся так, будто это он задал ему вопрос.
«Он знает», — снова подумал Ясь.
— Как ты себя вела? — Вопрос был обращен к Ясю.
— Безупречно, развлекала нас по-царски, — торопливо ответил Бернард.
— А вы держались молодцом, — повернулся Бернард к Ясю, когда Флора с мужем ушли. — Как она была великолепна, когда сказала, что отдастся вам в три минуты шестого, потому что в шесть уходит поезд. Я думал, что это куколка с ямочками на щеках, с голубенькими глазками, реклама для мыла, а она… девушка с характером. Умная, тонкая. Оказывается, бывают такие. — Как-то иначе, чем до сих пор, он посмотрел на Яся, у которого сердце все еще обливалось кровью и который не чувствовал себя в силах произнести ни одного слова.
Он обрадовался как ребенок, когда после праздников по чисто деловым обстоятельствам должен был поехать в Лодзь. Ясь считал, что им пренебрегли и выбросили за ненадобностью, как ветошь, и чувство собственного достоинства не позволило ему поехать туда без повода, ему был нужен повод по крайней мере для самого себя. Кроме того, он просто боялся, что, почувствовав, до какой степени он от нее зависит, Флора так его проучит, что ему не поздоровится.
Со своими делами он управился быстро. Оказалось, что они даже не требовали его приезда. Кто-то в чем-то усомнился, кто-то с кем-то поделился своими сомнениями, и, так как никому не хотелось разбираться в этой путанице, вызвали его. Через пятнадцать минут все разъяснилось, к общему удовольствию всех заинтересованных лиц, к тому же деньги на поездку давали не они, за все платило государство. Итак, Ясь был свободен и шел по улице, восхищаясь неразрушенным, уцелевшим городом. Каждый раз, уезжая из Варшавы, он словно впервые осознавал, в каком разрушенном городе живут варшавяне. Он не мог отделаться от ощущения, будто целые годы жил в конторе на территории огромной стройки, там же спал и ел, годами не выходя из нее и не подозревая, что живет в конторе, но стоило ему уехать, как он понимал, что эта контора стоит среди развалин. Лодзь вообще-то считают одним из самых некрасивых городов мира, но по сравнению с Варшавой Лодзь со своими целыми домами, целыми улицами, без апокалиптических площадей и огромных пространств, на которых нет ничего, кроме руин, казалась теперь райским уголком. Глядя на дома, насчитывавшие в лучшем случае несколько десятков лет и казавшиеся старыми по сравнению с варшавскими домами, Ян вновь убеждался в том, что все эти годы каждый день он оплачивал издержки войны и, видимо, не перестанет платить их до конца жизни. Варшава по сравнению с Лодзью производила впечатление города, пережившего атомную катастрофу.
Он вошел в кафе, где, как ему сказали, собирается местный театральный мирок, и сразу же увидел Флору. Она сидела у входа в обществе незнакомой ему женщины и какого-то молодого человека, огромного, как дом. Увидев его, Флора что-то сказала «дому». Гардеробщик энергичным жестом пояснил Ясю, что нужно раздеться, и не дал даже номерка, буркнув, что и так будет помнить. Ясь снимал пальто у нее на глазах, но Флора даже не кивнула ему, не пригласила сесть рядом. Он нашел место за соседним столиком, перед его глазами оказались их спины. «Это ради него она вычеркнула меня из своей жизни». Его терзала ревность. Флора и ее знакомые болтали, разглядывая входящих. Один раз Флора схватила «дом» за руку, но тотчас же отпустила. Сидели они недолго. Перед уходом Флора бросила Ясю улыбку, от которой он преобразился. Но медлительность официантки и гений гардеробщика задержали его, и он не догнал Флору. Он искал ее на улицах, заглядывал во все кафе — безуспешно. Через час он вернулся на то же место и у входа увидел Флору, она разговаривала с какой-то женщиной. Заметив его, она быстро попрощалась со своей собеседницей.
Они вошли в кафе и сели в задней комнате, которая постепенно пустела — приближалось время обеда. Флора дотронулась до его руки. Она сразу заговорила об их последней встрече. Сказала, что в сочельник напилась с отчаяния.
— Ведь ты не знаешь всего! Ты не можешь все знать! Да и откуда? Разве ты когда-нибудь был женой Гольдмана?
Напилась она потому, что был сочельник, и потому, что должна была уехать. Она думала, что он уже забыл ее, и обрадовалась, когда неожиданно увидела его в клубе. Даже Бернард заметил, как она изменилась в лице. Она многое хотела ему сказать и сказала бы, ведь она была сильно пьяна, но сперва помешал Бернард, а потом Гольдман увез ее домой. Она заснула, ведь она здорово устала, проснулась в половине седьмого и сейчас же позвонила ему. Ей так хотелось поздравить его с праздником; он единственный человек, которого ей хотелось поздравить с праздником.
— Ты даже не знаешь, как это важно… если ты можешь кому-то пожелать счастья… Ведь для того и существуют праздники. А где ты был? Где ты был в половине седьмого?
Ясь вспомнил, что как раз в это время вышел на минутку из дому, а до этого и позже как пес сторожил телефон.
— Наверно, сидел в своей конуре, смеялся и нарочно не поднимал трубку. Так было или не так?
— Флора! Флора!
— В первый и во второй день праздника, перед отъездом, я тоже звонила, не так часто — неоткуда было, все заперто, а дома был он.
Ясь лукаво попросил сказать, в котором часу это было. Опять совпадение — он вышел на минутку, она позвонила. «Совсем другие были бы у меня праздники, если бы она хоть раз застала меня».
