Александр Попов - Хорошие деньги
По команде сели за столы, по команде поднялись. Василию пришлось на ходу доедать пончик, потому что он еще не умел так быстро есть.
Детей привели в музыкальный класс. Строгая, но красивая, с высокой прической тетя стала разучивать с детьми песню. Василий быстро запомнил слова и прилежно пел. Старались все, даже усердствовали, тянули слова до тончайшего фальцета, но музыкальный руководитель досадливо прицыкивала и строго говорила:
– Плохо. Еще раз. Бодрее. С улыбками. – И била длинными белыми пальцами по клавишам.
Спели раз, спели два, три, четыре. Дети устали, ссутулились. Солнечные блики запархивали из палисадника и забавно, зазывающе шевелились на стенах и потолке. Детей тянуло на улицу, хотелось играть и бегать.
– Через несколько дней наш музыкальный монтаж придет смотреть комиссия, – сообщила недовольная тетя, – если так плохо будем репетировать – опозоримся. А ну-ка, бодрее!
Что такое "монтаж" и "комиссия" Василий еще не знал, но он почувствовал, что тетя не отстанет, пока дети не споют так, как ей представляется. Василию очень хотелось на улицу, и он старался петь хорошо. Его усердие руководитель заметила:
– Молодец, мальчик, – погладила она Василия по голове. – Все свободны, а ты останься.
Дети сорвались с мест, но возле двери вытянутой рукой их остановила воспитательница, велела вернуться, сесть; потом велела встать, выстроиться возле двери и тихо выйти.
– Ведь вы меня похвалили, почему же не отпустили? – Василий был весьма огорчен.
– Не отчаивайся, дружок. Наиграешься за свою жизнь. Ты великолепно поешь – попробуем исполнить сольную партию.
Василий отвернулся и прошипел:
– Не буду петь.
Ему сдавалось, что с ним поступают крайне несправедливо.
– Какой ты, оказывается, бука.
Василий молчал.
– Смотрите-ка, какой обидчивый! – засмеялась руководитель. – Ладно уж – иди, гуляй.
В пятницу за Василием пришел отец. Рита Николаевна взяла его за локоть, отвела в сторону и, значительно-осуждающе посматривая на Василия, долго что-то говорила ему. Отец, прикусив губу, угрюмо слушал. На улице он сказал сыну:
– Ты дрянной мальчишка.
Василию от великой обиды хотелось разреветься, но он сдержался и стал, проявляя независимость, отставать от отца. В его сердце отчаянно-ненавистно билось – почему им всем хочется обижать его?! Что он сделал скверного, что воспитательница наябедничала на него?!
Два дня Василий пробыл дома, и с каким скрипом и непокорством в понедельник он возвращался в детский сад. Ему хотелось чувствовать себя свободным, вольным человеком, который может выбирать, ему хотелось, чтобы рядом с ним всегда находились родные, любимые им люди – мать, отец и сестра. Василию было тяжело и грустно в чужом, незнакомом обществе, хотелось уединения, тишины, хотелось ложиться в постель со своей любимой игрушкой – плюшевой собачкой, хотелось – когда дома никого не бывало – варить из сахара петушков и с упоением их сосать, хотелось каждый вечер встречать маму, прижиматься лицом к ее ногам.
Утром, когда мать спешно застегивала на Василии пальто, он угрюмо буркнул:
– Не пойду в детсад.
– Что за выдумки, Вася?
– Не пойду, не пойду, не пойду! – закричал он, вырываясь из рук матери. – Мне там плохо.
– Прекрати! – Мать хлопнула сына по голове. – И без тебя хватает в жизни нервотрепки.
Василий не ожидал, что мать ударит его, раньше она никогда его не наказывала. Больно было единственно потому, что самый родной, любимый человек не захотел понять его и посочувствовать. Василий непокорливо-медленно побрел за матерью; молчали всю дорогу.
На прощание мать обняла его и шепнула на ухо:
– Прости меня, маленький мой: твоей маме страшно тяжело.
Василий покачал головой, но взгляда на мать не поднял…
Окладников устало закрыл глаза с желтовато-синеватыми веками: почему он сейчас вспоминает свое детство? Может, потому, что именно тогда выковалась его душа? Себя, ребенка, ему почему-то хочется назвать волчонком, который, сколько его не корми, все равно смотрит в лес. Дети играли, веселились, а он отчего-то смотрел в окно или за ограждение. Смотрел на свободу! Василию представлялось, что за окном или за ограждением протекает свободная, без унижений и насилия жизнь.
Он уже тогда был человеком – правильнее, становился таковым, – который что-то задумал. Нет, он еще ничего серьезного, с перспективой на всю жизнь не задумал, это произойдет позже, но все детсадовское заставило, вынудило его кое-что замыслить.
3
С ребятами в детском саду Василий так и не сдружился, но потянулся к Александре, или Саше. Она была тихой, бледной, застенчивой девочкой.
Петя как-то раз придумал игру: он – царь на троне, его друзья – придворные, бояре, стоящие возле него, все остальные, в том числе Василий и Саша, объявил Петя, – слуги. Все подчинились, одна лишь только Саша тихонько возразила:
– Я не буду служанкой.
– А кем же, царицей, что ли? – усмехнулся Петя.
Дети засмеялись. Василию стало обидно за Сашу – он крикнул:
– Я тоже не буду слугой: пусть другие тебе прислуживают!
Петя что-то шепнул одному своему другу и подошел к Василию. Придется драться! – сжал Василий кулаки.
– Ты сейчас же будешь валяться в моих ногах: я одним мизинцем тебя уложу, – возвестил Петя.
– Нет, никогда!
Он толкнул Василия в грудь, не кулаком, а всего лишь пальцем. Василий вдруг стал размахивать руками и упал затылком на пол: оказалось, что под его ногами сзади лежал друг Пети. Кто-то пнул Василия, и он бросился на мальчиков с кулаками. Вмешалась воспитательница, всех драчунов поставила в угол, в том числе и Василия. Ему было невыносимо горько.
Потом он привел Сашу в кладовую, где хранились матрацы и подушки.
– Тебе хорошо в саду? – спросил Василий.
– Плохо.
– А мне аж гадко! Знаешь что?
Но он замолчал, потому что вдруг испугался мысли, которую хотел произнести.
– Что?
Василий ощущал в жилах холодок, молчал.
– Говори же!
– Давай убежим отсюда. Далеко-далеко, – шепнул он в самое ухо девочки.
Саша от него отодвинулась; он разглядел в полумраке ее заострившийся взгляд. И теперь не холодок, а огонь разлился у него внутри. Ему вообразились романтические картины – он скачет на коне, летит на аэроплане, лезет на скалу, охотится на льва, – такой привиделась ему свободная достойная жизнь.
Саша молчала, испуганно смотрела на Василия.
– Что же ты – бежишь? – Он потянул девочку к выходу.
– Н-нет, – прошептала она.
– Не трусь!
– Боязно. Придет мама, а меня нету.
– Пустяки! Дети все равно когда-то уходят от пап и мам. – И он решительно потянул ее к двери.
– Н-нет, – снова шепнула она, но как-то неуверенно, с трепещущим сомнением. – Куда мы побежим?
– Сядем в поезд и-и-и!.. Хочешь в Африку?
– Там львы и крокодилы.
– У меня припасена рогатка. Изготовлю лук.
Не дожидаясь ответа Саши, он вытянул ее в раздевалку; там никого не было. Мятежное сердце Василия словно бы падало и вновь взлетало. Мальчику было до головокружения страшно, но чувство неизведанного тянуло и подталкивало вперед. Саша была бледнее, чем обычно, и дрожала. Скорее умчаться из этого скучного дома! Василий беспорядочно хватал из кабинки одежду, кое-как одевался, толком не застегивал и не зашнуровывал. Успевал и Саше помогать, сердито шептал:
– Живее, копуша!
Подбежали к дверям – закрыты на внутренний замок. Василий застонал от досады.
– Что делать, что делать?!
Отчаяние сжало его сердце, он повалился на пол, уткнул голову между коленей. Услышал тихий голос Саши:
– Можно окно открыть.
Василий вскочил на ноги и обнял свою подругу. Крадучись, на цыпочках пошли в другой конец коридора. Кто-то вышел из игровой комнаты – беглецы метнулись за кабинки, прижались к полу.
– Где эти поросята? – услышали они Риту Николаевну.
Наконец, дверь захлопнулась, установилась тишина. Василий с трудом отодвинул ржавые щеколды на рамах и распахнул окно – прекрасный холодный ветер бросился в его жаркое лицо. Оба тихо засмеялись. Он затянул Сашу на подоконник, и они вместе, взявшись за руки, выпрыгнули на улицу и во весь дух побежали.
Они часа три бродили возле железнодорожной станции Покровки – небольшого зеленого дома. Наблюдали, как сцепляли и отсоединяли вагоны, как, поднимая гигантские вихри, проносились по восточно-сибирской магистрали электровозы с бесконечными составами. Не дождавшись пассажирского поезда, решили уехать на остановившемся на минуту-другую товарняке, однако никак не могли забраться на платформу вагона, – первая ступенька находилась высоко. Василию все же удалось ухватиться за какую-то скобу, но внезапно с грохотом и скрежетом состав тронулся с места. Василий ударился головой о металлический уголок и полетел вниз. Его рука упала рядом с колесом, которое медленно катилось по рельсу. Мгновение – и он мог бы остаться без кисти. Отдернул руку, ударил ладонью о верх колеса и с испугу побежал что было сил, забыв о подруге. Она закричала, и он остановился. Ему стало совестно за трусость. Они молча побрели, куда глаза глядели. Мимо проносились, леденяще обдувая лица, поезда. Стало понятно, что пассажирские, скорые не останавливались на этой захолустной станции.