Александр Житинский - Внук доктора Борменталя
Борменталь бросил взгляд на памятник, на котором было начертано: «Профессору Филиппу Филипповичу Преображенскому от Советского правительства», и легко взбежал по ступеням к дверям, рядом с которыми имелась табличка Центральной районной больницы.
На аллее показался глубокий старик с суковатой палкой, одетый в старого покроя шинель с отпоротыми знаками различия. Он шел независимо и грузно, с ненавистью втыкая палку в замерзший песок аллеи. Проходя мимо памятника профессору Преображенскому, сплюнул в его сторону и произнес лишь одно слово:
— Контра.
Старик заметил, что вдалеке с шоссе, проходящего вдоль деревни, сворачивает к больнице красный интуристовский «Икарус».
— Опять пожаловали… — злобно пробормотал он и, отойдя в сторонку от памятника, принялся ждать гостей.
«Икарус» подкатил к памятнику, остановился. Из него высыпала толпа интуристов во главе с гидом-переводчицей, молоденькой взлохмаченной девушкой в короткой курточке. Переводчица мигом собрала туристов возле памятника и бойко затараторила что-то по-немецки. Туристы почтительно внимали, озираясь на окрестности деревенской жизни.
Старик приставил ладонь к уху и слушал, медленно наливаясь яростью.
— По-русски говорить! — вдруг прохрипел он, пристукнув палкой по земле.
Туристы с удивлением воззрились на старика.
— Я… не понимаю… — растерялась переводчица. — Это немецкие туристы. Почему по-русски?
— Я знать должен! Я здесь командую! Перевести все, что говорила! — потребовал старик, вновь втыкая палку в землю.
— Я говорила… Про профессора Преображенского… Что, несмотря на многочисленные приглашения из-за рубежа, он остался на родине. Правительство построило ему этот институт…
— Так бы его и пустили, контру… — пробормотал старик.
— Что вы сказали? — спросила переводчица, но ее перебила туристка, задавшая какой-то вопрос.
— Она спрашивает, почему для института было выбрано место вдали от города? — спросила переводчица.
— Собак здесь много. Бродячих, — смягчившись, объяснил старик. — Он собак резал. Слышали, небось, — «как собак нерезаных»?.. Из Дурынышей пошло.
Переводчица перевела на немецкий. Старик напряженно вслушивался, не отрывая ладони от уха. Последовали дальнейшие вопросы, на которые старик, почувствовав важность своего положения, отвечал коротко и веско.
— Что здесь сейчас?
— Больница. Раньше собак резали, теперь людей мучают.
— Правда ли, что у профессора Преображенского были проблемы с советской властью?
— Контра он был, это факт, — кивнул старик.
— Мы слышали, что в этом институте проводились секретные опыты по очеловечиванию животных, в частности, собак… — сказал пожилой немец.
Старик, услыхав перевод, вдруг мелко затрясся, глаза его налились кровью.
— Не сметь! Не сметь называть собакой! — почти пролаял он, наступая на немца. — Он герой был!
Переводчица поспешно объяснила гостю по-немецки, что слухи о таких операциях не подтверждены, это, скорее, легенда, порожденная выдающимся хирургическим талантом Преображенского. Старик подозрительно вслушивался, потом, наклонившись к уху переводчицы, прошептал:
— Полиграф собакой был, точно знаю. Этого не переводи…
И, круто повернувшись, зашагал к дверям больницы.
Борменталь в своем кабинете отодвинул занавеску, взглянул в окно. «Икарус» медленно отъезжал от больницы. Доктор вернулся к столу. Медсестра Катя возилась с инструментами у стеклянного шкафа.
— И часто ездят? — спросил Борменталь.
— Последнее время зачастили. Раньше-то никого не было… — ответила Катя.
Распахнулась дверь кабинета, и на пороге возник знакомый уже старик. Он был уже без шинели и палки, в офицерском кителе без погон, но с орденской планкой.
Борменталь поднял голову от бумаг.
— Понятых прошу занять места! — четко произнес старик.
— Как вы сказали? — не понял Борменталь.
— Дмитрий Генрихович, это Швондер. Не обращайте внимания, он всегда так говорит. Привычка, — чуть понизив голос, спокойно объяснила Катя.
— Катя… — Борменталю стало неловко от того, что Швондер может услышать.
— Да он почти глухой, — Катя подошла к Швондеру, громко прокричала ему в ухо: — Проходите, Михал Михалыч, садитесь! Это наш новый доктор!
Старик сделал несколько шагов и опустился на стул перед столом Борменталя.
Борменталь нашел историю болезни.
— Швондер Михаил Михайлович, девятьсот третьего года рождения, ветеран КГБ, персональный пенсионер союзного значения… — прочитал он на обложке. — На что жалуетесь, Михаил Михайлович, — обратился он к Швондеру.
— Здесь спрашиваю я, — сказал Швондер. — Фамилия?
— Моя? Борменталь, — растерялся доктор.
— Громче. Не слышу.
— Борменталь! — крикнул доктор.
— Статья пятьдесят восьмая, пункт три, — подумав, сказал старик. — Неистребима гнида.
Борменталь не находил слов.
— Опять заскок, — привычно сказала Катя, снова подошла к Швондеру. — Не дурите, больной! Не старый режим! — крикнула она ему в ухо.
Швондер сразу обмяк, жалобно взглянул на Борменталя.
— Суставы у меня… Болят…
— Артроз у него, Дмитрий Генрихович, — сказала Катя, помогая Швондеру пройти к накрытому простыней топчану и раздеться.
— Диагноз ставлю я, запомните, — Борменталь мыл руки.
Он подошел к лежащему в трусах и в майке на топчане Швондеру, ощупал колени.
— Снимок делали? — спросил он.
— А? — отозвался Швондер.
— Полно снимков, — Катя протянула доктору пакет черной бумаги.
Борменталь вынул рентгеновский снимок, посмотрел на свет.
— Борменталь… Иван Арнольдович… Не ваш родственник? — слабым голосом спросил старик.
— Это мой дед.
— Враг народа, — доверительно сообщил Швондер.
Борменталь оторвался от снимка.
— Иван Арнольдович посмертно реабилитирован в пятьдесят девятом году, — веско сказал он. — А вы что, его знали? — спросил он, снова ощупывая колени старика.
— Громче, — потребовал Швондер.
— Знали его?! — наклонился Борменталь к старику.
— Как же. Доводилось. Контра первостатейная.
— Да как вы може… — Борменталь смешался.
— Не обращайте внимания, Дмитрий Генрихович. У него все контры, — сказала Катя.
— Да, да, да… — кивал старик. — Вы заходите ко мне, я вам кое-что покажу интересное… Внук за деда не отвечает.
Коттедж Швондера, где старик жил в одиночестве, помещался на самом краю бывшего поселка сотрудников профессора Преображенского. Темный дом, в котором светилось лишь одно окно, заброшенный двор с каменным гаражом-сараем… В деревне выли собаки, кричали кошки.
Борменталь с дочерью добрались до двери коттеджа и постучали. Дверь тут же бесшумно распахнулась, и на пороге возник Швондер с пистолетом в руке.
— Стоять! Ни с места! Стрелять буду! — прокричал он.
Алена в страхе спряталась за спину отца.
— Это я, Борменталь, Михал Михалыч! И дочь моя, Алена! — громко произнес Борменталь.
Швондер опустил пистолет и указал другой рукою в дом. Они прошли темным коридором и вошли в комнату, поражавшую аскетизмом. Железная крашеная кровать, заправленная по-солдатски тонким одеялом, рядом грубая тумбочка. В изголовье кровати, на стене висел портрет Дзержинского.
Швондер был в пижамных брюках, в которые была заправлена гимнастерка с прикрученным к ней орденом Красной Звезды. Он положил пистолет на тумбочку и повернулся к гостям.
— Михаил Михайлович! — собравшись с духом, громко начала Алена. — Наша школа приглашает вас на встречу. Мы просим рассказать о вашей биографии…
— Ей директриса поручила, — словно извиняясь, сказал Борменталь.
— Правнучка, значит… Благодарю… Правнучка за прадеда не отвечает… — бормотал Швондер, кивая.
Борменталь осматривал комнату.
— Вы давно здесь живете? — спросил он.
— Да лет шестьдесят. Как институт построили… этой контре.
— Вы у Преображенского работали?
— Работал, да. При нем… Пойдемте, я вам покажу, у меня тут целый музей…
Старик пошаркал в соседнюю комнату. Борменталь с дочерью двинулись за ним.
Там и вправду был музей. В центре, на специальной подставке, стояла бронзовая собака на коротких обрубленных лапах. По стенам висели фотографии в строгих рамках, именная шашка; на столе, накрытые толстым стеклом, лежали грамоты.
Алена с удивлением рассматривала музей.
— Собака… с памятника? — с удивлением догадался доктор, указывая на бронзовую тварь.
Швондер вытянулся, глаза его блеснули.
— Не сметь называть собакой! Это товарищ Полиграф Шариков, красный командир!
— Позвольте… Но ведь это — собака, — смущаясь, сказал Борменталь.
