Сергей Саканский - Сбор образа (сборник)

Кончив, Сысоев тщательно вымыл посуду.

– Я скоро вернусь, – кивнул он куклам и, замотавшись длинным розовым невообразимо давно покойной женой связанным шерстяным шарфом, вышел на воздух, на солнце, на свой крестный путь.

Надо было сперва дом обогнуть.

Обойдя, он приблизился к гаражу, достал из-за стенки фанерку, принялся откапывать от набежавшего снега дверь… И тут его сердце заколотилось бешено, испарина выступила на лбу, ноги его подкосились, поскольку увидел: на ржавчине двери, белая, прилеплена бумажка, а на ней – написано!

Очки для близи-то он не взял, глазами к бумажке приник, очки для дали то снимет, то наденет, голову то так, то эдак повернет… А на бумажке написано:

– Снимешь ты, снимешь, – злобно прошипел Сысоев, – жопу ты снимешь, прости, Господи, вырвалось, сука, прости Господи, вырвалось опять…

Он осторожно огляделся по сторонам. Улица была безлюдной. Неподалеку валялся кусок ржавой жести, тот самый, что гремел ночью на крыше, в сне… Сысоев с трудом отпер гараж и вошел внутрь.

Посреди гаража стоял Горбатый, соучастник и невольный пособник убийцы. Машина посмотрела на Сысоева из-под толстого слоя пыли. Хозяин подошел, провел безымянным пальцем по капоту, оставив полоску. Прошлая полоска уже подернулась пылью, как и предыдущая. Отметины прежних лет уходили в пыль, словно древние ступени в мутную воду.

Этот давно мертвый «Запорожец» был еще того архаичного дизайна шестидесятых, который предполагал явное сходство машины с круглым человеческим лицом. Горбатый был похож на ребенка, вот-вот готового разреветься, у него были выразительные, сложенные горьким пирожком губы.

Сысоев промокнул платком глаза, высморкался и, кряхтя, стал разбирать вещи, сваленные в углу. Он достал и встряхнул большую грибную корзину, затем сложил в нее детский совок, баночку черной нитрокраски, ацетон, маленькую деревянную скамейку и вьетнамский веник.

Как всегда, его поджидала местная галлюцинация, которую условно можно назвать призраком, потому что проявлялась она только здесь, в гараже. Теперь мальчик стоял сзади, туманно выглядывая из-за стекла. Если бы галлюцинация умела расти, подумал Сысоев, то голова давно бы уже возвышалась над крышей машины, уже не та белобрысая детская голова, а взрослого человека голова, за сорок уже, и наверняка лысого…

– На могилку иду, на могилку, – покойно сообщил Сысоев, кивнув.

Он недолго постоял у машины, внимательно разглядывая призрака, затем, опять же, кряхтя, полез в подвал.

Тусклая тридцатишестивольтовая лампочка освещала подземное помещение с кирпичными стенами, бетонным потолком и песочным полом. Налево были пустые ниши, направо – полусгнившие картофельные закрома.

Сысоев взял детский совочек, сел на скамеечку и принялся грести песок. Через несколько минут работы он расчистил небольшой жестяной лист, на котором показались блеклые буквы:

Все это было похоже на непомерно увеличенный в размерах, традиционный детский «секретик».

Помолившись, Сысоев достал из корзины краску, затворил ее ацетоном и подновил надпись. В ожидании, когда краска высохнет, он сидел на скамеечке над могилой и вспоминал мальчика, который прожил здесь, на цепи, почти три месяца, питался сырой картошкой, срал в ямку. Казалось, что здесь до сих пор стоит этот неуютный запах застарелой канализации, именно от ямки, которую мальчик выкопал руками в углу.

Помнится, когда прошло пять недель с тех пор как мальчик исчез, Витька, его отец, вышел как ни в чем не бывало во двор – постучать в домино.

– На Кавказ забрали, точно на Кавказ, в рабы, – бодро объяснял он с папироской в углу рта. – Вот, вернется лет эдак через двадцать, женатый, лысый как я… – Витька стукнул себя по лбу ладонью, полной черных костей домино, и те вдруг рассыпались по всему столу, по земле…

Проиграв тогда сорок копеек, Сысоев зашел вечером в гараж.

– Дядь Саш, – попросил мальчик, – я никому не скажу, дядь Саш. Я скажу, что к тетке в Ковров убежал, а по дороге хулиганы напали. А ножка, ладно, я и без ножки дальше поживу, дядь Саш…

К тому времени Сысоев уже сорвал с мальчика ногти и вставил ему в мочеиспускательный канал бенгальский огонь. Три месяца, вероятно, показались мальчику значительно длиннее всей его предыдущей жизни. Сысоев приходил каждый вечер и занимался с ним около часа: больше они не выдерживали оба… Чтобы продлить мучения мальчика, Сысоев применял новокаин в ампулах, умело накладывал повязки с различными мазями… Мальчик был умным, он часто менял тактику поведения, испробовав все: то осыпал Сысоева проклятиями, угрозами, поминая даже весьма немодного в те годы Бога, то становился очень хорошим, покладистым – ни о чем не просил, делал все, что ему приказывали, даже подмахивал бритве или игле… Последние дни мальчик уже ничего не говорил членораздельно, а только выл, складывая свое негромкое «у-у» в популярные тогда мелодии: Жил да был черный кот за углом, Оранжевое небо, Солнечный круг…

Солнышко вышло, осветило могилку… М-да. Откуда ни возьмись – в этом старом сыром подвале вышло вот солнышко…

Сысоев завалил надгробье песком, заровнял и затоптал. Сложив свои предметы обратно в корзину, он выбрался из подвала, вышел из гаража.

Прямо напротив ворот, шагах в десяти, образовалась проталина, которой не было еще полчаса назад. Сысоев подошел, волнуясь. Снег стаял, обнажив небольшую трещину в грунте, откуда валил пар. Было ясно, что где-то в глубине прорвало трубу отопления.

– Ну и дела, – проговорил Сысоев.

Солнце освещает Землю никогда прямо, а под неким вымышленным углом…

– Ну и дела, – повторил он, уже вернувшись домой и с высоты глядя на столбик голубого пара.

И сразу, будто затверженную молитву – не построчно, а целиком – представил Сысоев давно ожидаемую мглу: ведут его через двор, где он родился, вырос и хотел умереть, таинственного монаха с узелком на груди, и Витька Красовский, отец, старый, больной, с клюшкой своей в толпе – смотрит.

Сысоев помолился. Кончив, он прошел на кухню и вновь обратился к куклам:

– Может быть, это и есть ад? Может быть, я давно умер, и все это – домашний мой монастырь, гараж под окном, снежная пустыня вся в следах тракторов… Все это и есть неизбывный ландшафт Плутонии…

Он выглянул в окно. Прямо перед гаражом образовался острый, как подростковый прыщ, холмик, над которым полыхал гейзер. Высокий конический столб голубого пара растворялся в воздухе, напоминая о тленности, непоправимой тупости нашего бытия. А рядом уже стояла машина, и суетились рабочие в касках, сверху маленькие, и чуть поодаль – еще меньше – мальчишки.

Весной 1977‑го года жену Сысоева, Марину Сысоеву, обнаружили мертвой в парке, в пятистах метрах от дома, изнасилованной и задушенной, вернее, сначала задушенной, а потом… Убийцу так никогда и не нашли: погубив сходным образом еще двух женщин, он свою деятельность прекратил – или не решился стать сериалом, или уехал куда-нибудь, или околел внезапно, в безвестности. Таким образом, маньяк стал как будто бы вечным призраком окрестных лесов, навсегда поселившись в сознании горожан.

Марина вышла погулять с собакой, с эрдельтерьером Грантом. Насильник сначала убил собаку, а женщину оглушил палкой. Потом забил ей рот ее собственными трусами и землей, привязав Марину к поваленному дереву, дереву, дереву.

Спустя неделю после похорон Сысоев увидел в роще за гаражами мальчика. Тот стоял на коленях и, высунув от наслаждения язык, пытал кошку, привязанную к доске. Как видите, всегда кто-то кого-то привязывает в этой печальной истории.

Мальчик был в больших, наверное, отцовских перчатках. В руке у него был специальный инструмент: длинная, сделанная из вязальной спицы и рукоятки напильника – игла. Сысоев скрытно наблюдал, затем тихо, на цыпочках, отошел, что было непедагогично. В тот же день он сделал и себе точно такой же инструмент.

Мальчик часто вертелся за гаражами, на небольшой свалочке. Он мало водил компанию с дворовыми ребятами, предпочитая гулять в одиночестве. Однажды Сысоев, хорошо посмотрев вокруг, поманил его пальцем.

– Хочешь покататься на машине? – прошептал он заговорщически.

– На вашей-то? – мальчик не скрывал своего презрения к Горбатому, но видно было, что очень ему хочется, хоть на такой.

– Только ты сначала помоги мне перебрать картошку…

Оглядевшись, Сысоев плотно закрыл ворота гаража. Мальчик недоверчиво подошел к Горбатому, затем оперся руками на капот и покачал машину на рессорах. Сысоев подошел с другой стороны и тоже покачал. Так они некоторое время играли, глядя друг другу в глаза и улыбаясь, раскачивая на рессорах губастого Горбатого, а потом спустились в подвал, перебирать картошку в закромах.