Сергей Саканский - Сбор образа (сборник)
Правда, эти и подобные им мысли Мешок, то есть – тьфу! – конечно же Угрюм – гнал прочь из своей головы, пытаясь заместить пустое место образом Учителя, но они возвращались, дразня, мелко играя языками… К тому же – весна, время желаний, время бурных игрищ на свежем воздухе, время Великого Поста, ну это уже для Мешка, а тот действительно постился, исключая кофе, он ел картошку, капусту, лапшу и лепешку, он ел овощи, фрукты, колбасу, то есть, это, конечно, один лишь раз, в гостях, согрешил, впрочем, там же он и напился, но водки, а водка, как известно, пища постная, поскольку делается из зерна…
Мешок не был поэтом-песенником в онтологическом смысле – он был просто поэтом и, как считали в определенных кругах, неплохим: он выпустил уже две книжки, время от времени его приглашали выступать на вечерах, дважды он записывался на радио и т. д., но поскольку человек представляет собой не то, что он на самом деле есть, а то, чем он зарабатывает на жизнь, мы и называем Мешка поэтом-песенником, со всеми вытекающими…
Песни были основной статьей дохода Мешка, если не считать продажу по книжным лавкам как своих, так и чужих книжек, да еще вещей, оставшихся после смерти жены, а также неких псевдодоходов: небольших субсидий и льгот, которые он имел как член Союза писателей Москвы… Год назад Мешок, отчаявшись, решил начать собственное дело, пытаясь продать партию турецких трусов и лифчиков, но прогорел и теперь остался должен тысячу долларов местным бандитам… Вчера один из них позвонил и назначил встречу на сегодняшний вечер, даже не удосужившись поинтересоваться, свободен ли будет Мешок. Он был, конечно, свободен, но для солидности промямлил что-то, как бы совершая отметки в воображаемом календаре.
– Слушай, так дело не пойдет, – сказала телефонная трубка. – Я зря базар не держу. В десять вечера, у кинотеатра. Увидишь желтую девятку – подходи и садись.
Будучи должником, Мешок не имел права возражать. Он чувствовал, что влип в неприятную историю. Теперь ему предстоит каким-то образом поработать на них, компенсируя долг. Он слышал об этом новом способе отдачи долгов, когда должника на несколько месяцев загоняют, скажем, на какую-нибудь стройку, или сажают за кусок хлеба в палатку. Может быть, работать придется очень и очень долго… В принципе, продав телевизор, холодильник, player, все оставшиеся книги и вещи жены, Мешок мог бы компенсировать долг и проценты по нему. Без холодильника будет тяжело в свете грядущего лета, но он справится. От мысли, что ему, может быть, придется продать компьютер, Мешок похолодел. Это был его рабочий инструмент, окно, через которое он высовывал голову в мир из своего черепашьего панциря, чтобы бросить несколько веских слов на разные доски, пользуясь многочисленными никами, известными в сети так же, как его настоящее имя – в миру… В компьютере у Мешка было всё: он вел дневник и записывал сновидения, он писал литературоведческие статьи и диссертацию о Цветаевой, последнее время он научился прямо в компьютер закатывать и стихи, которые прежде казалось святотатством писать даже на машинке – все от руки, от руки…
Проснувшись и, пока не увидев, но ощутив за окном звонкое солнечное утро, Угрюм улыбнулся, собравшись было полностью отдаться так называемой радости бытия, но вот будто легкий укол в затылок его души: что-то было не так, какая-то тревожная мысль, с ней он и заснул вчера, чего-то ожидая, даже пугаясь в темноте…
Открыв файл с песней, которую он начал мучительно сочинять третьего дня, Мешок поставил рыбу и с грустью посмотрел в потолок… Рыбой в нашем деле называется запись мелодии будущей песни, состоящая из ля-ля, на-на и т. п. Мешок всегда сочинял по рыбам, как бы разгадывая кроссворды; сопротивление материала доставляло ему профессиональное удовольствие – незабываемый принцип Делакруа – ведь надо было втиснуть свои слова не только в заданный ритм и рифмы, но и в определенные паузы, более того, голос рыбы указывал точки эмоций, линии чувств, да что там – порой просто проскальзывали в рыбе уже готовые слова, напетые лидером группы, сочиненные им на ходу, под гитарные переборы, в манере степного акына. Под утро приснилась замечательная мажорная концовка, и надо было лишь вспомнить ее, прочитать в узоре мутных пятен на потолке…
День обещал быть теплым, светлым, но какая-то заноза все-таки сидела в сердце Угрюма: что-то необычное произошло вчера, и что-то еще ожидалось… Угрюм не вставая размялся. Он сделал птичку, бобра и петушка – лежа, просто скинув на пол одеяло. Упругие сильные мышцы радостно приняли сладкую ломоту первой физической нагрузки. Хорошо! Хорошо сказано.
Через полчаса угрюмого сидения Мешок понял, что уже не вспомнит своей мажорной концовки. Эфемерная материя сна, как всегда, расползлась прямо на его глазах. Теперь ему оставалось только одно – покурить.
Он вышел на балкон. Низко над домом нависли мрачные облака, взгляд, путаясь в голых ветвях тополей, увлекался вдаль, где красовалась рвано-лиловая кромка леса, которым со всех сторон был окружен этот дремучий город. Тоска. Песню желательно было отправить уже завтра. Нарушение сроков автоматически оборачивалось задержкой гонорара. Мешок вернулся в комнату и стеклянными глазами уставился в монитор…
Он уже возненавидел свою песню о любви и разлуке – это было самое гнусное, что могло случиться: теперь слова и вовсе окаменели. Он отодвинул клавиатуру и принялся кататься лбом по столу – таким нехитрым способом Мешок обычно перемешивал в голове слова. Подняв глаза, он снова увидел свою песню. В ней, естественно, не прибавилось ни единого слова. Внезапно ему в голову пришла спасительная идея…
Он вспомнил! Вчера Угрюм согласился на дело, выгодное, пустяковое, оно должно было принести ему сто долларов за каких-нибудь два часа, и тогда он сразу решит свои проблемы, в частности, купит самый дорогой, самый лучший player… Правда, с некоторых пор, все чаще думая об Учителе, Угрюм стал понимать, что не все поступки равны между собой, и есть такие поступки, которые Учитель бы не одобрил… Последнее время, отмеченный почему-то особым вниманием Учителя, Угрюм чувствовал, что растворяется в его образе, и свет, от Учителя исходящий, властно пронзает его, взрывая каждую клеточку, и все его клеточки переполнены светом, словно жизненным соком, и вот уже весь он сияет на солнце, как шар золотой, как в воздух подброшенный апельсин…
Вчера, незадолго до закрытия палатки, подъехал хозяин. Отчитываясь в делах, Угрюм чувствовал, что назревает разговор. Он ждал самого худшего: узнали про водку… Эту «водку» у себя в гараже готовил бывший одноклассник Угрюма, понемногу спуская ее через друзей, так же сидящих по всему городу в палатках, как в серебристых паутинах сидят веселые паучки. Но дело оказалось в другом. Был человек, слегка задолжавший хозяину, и надо было с него получить.
Мешок по-детски обрадовался собственной спасительной идее… Как бы кто-то услужливо шепнул ему, что надо сделать, чтобы сдвинуть его несчастную песню, почти загубленную этим мрачным застоем комнаты… Мешок вытащил рыбу, вставил ее в player, проверил – батарейки работали. Через десять минут он уже бодро шел по лесной дороге, чеканя мелодию сапогами. Время от времени, с ловкостью фокусника, он заменял кассету – с рыбной на рабочую – и быстрым шепотом наговаривал новорожденные слова.
– Закроешь палатку и ждешь меня на улице, – сказал вчера хозяин. – Посадим пассажира, отвезем на озеро, там с ним и поговоришь. Потом поедем к нему, погрузим кое-какие вещички – компьютер там, телевизор… Десять процентов от реализации получишь. Полтинник сначала, остальное – как продадим.
Учитель не одобрил бы этот поступок, потому что он ненавидел деньги. Деньги, говорил учитель, есть тело твоей души. Значит, деньги нужны лишь для поддержки тела, поэтому ты не должен думать о них, а должен просто их делать. Все, что ты делаешь для души, не должно приносить деньги, иначе тело в тебе постепенно заменит душу. Так золотистый одуванчик, солнышка беспечное дитя, превращается в бесплодный сухой шар, к ветру весьма нестойкий.
Мешок не боялся заходить далеко в лес, где могли шататься злобные токсикоманы или мстительные чеченцы. Прожив на свете более сорока лет, Мешок хорошо изучил механизм собственной защиты. Казалось, какие-то внешние силы всю жизнь оберегали Мешка от трагических случайностей, он всегда выходил сухим из воды, и это происходило лишь потому, что некие могущественные силы берегли в Мешке поэта, значит, кому-то, кто был неизмеримо высок, необходимы его стихи… Мешок знал, что не может погибнуть ни под колесами автомобиля, ни от руки случайного убийцы… Правда, последние месяцы, примерно с тех пор, как он стал писать песни, с ним стали происходить вещи, происходящие с каждым простым смертным, как если бы защита внезапно отпустила его: то он чуть было не отравился дешевой водкой, то какие-то люди, устроив на улице перестрелку, едва не зацепили его… Похоже, что как только он продался за деньги на потребу публике, то сразу перестал интересовать вездесущего Собирателя Стихов. Впрочем, Мешок думал обо всем этом с известной долей иронии: он все-таки не полностью был уверен в Его существовании, а больше тешился Им, считая Его плодом собственной фантазии.
