Сухбат Афлатуни - Конкурс красоты
Нависла собачья морда:
— Где дневник?
Старлаб впился в нее зубами.
Морда скомкалась, взвыла и унеслась в темноту, но Старлаб уже колотил камнем. Потом швырнул его вслед убегавшим фигурам.
Старлаб осел. Сковырнул снег, приложил к лицу, застонал.
— Я теперь буду некрасивым!
Как все люди Центра мира, он хотел быть красивым.
Облако боли прошло; глаза открылись. До первой стражи — минуты.
— Ы-ы, — он завыл, пытаясь подняться.
Вдали заиграла музыка. Их музыка, под которую выходят.
Мандарины — излюбленное лакомство жителей Центра мира. Целебные свойства мандаринов открыл Платон во время путешествия в Египет. О них ему рассказали египетские МНСы. Мандарины способствуют развитию гормонов красоты (см. эйдосы). Мандарины завозят из окраин мира в обмен на отходы из Центра мира. Старлабы и МНСы проводят свободное время в созерцании мандариновой кожуры.
От музыки дребезжал стакан.
Недопитый, с исчезающим следом от губ. НС сидел перед зеркалом в гримерке; серебряный пиджак на полу. НС его ненавидел, но до линьки еще два дня. Два бесконечных дня, разбухших от конкурсов и репетиций. И везде он, НС, в одном и том же пиджаке, одни и те же утвержденные Ученым Советом шутки, одинаковый смех в зале. А линька — только через два дня. Он попросит себе золотой пиджак с ватными плечами. Новое нижнее белье и прическу НС пока не обдумывал. Целых два дня. Стакан дребезжал. Звенели баночки с молодостью, бодростью и другими кремами и лосьонами. Ложь. Морщины начинают и выигрывают. Вот эта, на подбородке. И вот эти, притаившиеся у рта. Поскорее бы линька. Первым делом морщины, сжечь пиджак и сплясать вокруг. Перекрасить волосы в цвет веры, надежды, любви. Глаза скользили по зеркалу: спинка стула, чешуя пиджака. Но нужно смотреть на лицо. В этом — цель медитации. Только лицо. Стакан продолжал истеричную песню. Привычно шумела музыка. Поблескивал ненавистный пиджак. Обычная ежедневная медитация, три часа труда перед отражением. Пока эти, на улице, занимаются своим делом.
НС трудился, созерцая себя. В тысяча семьдесят второй раз, он подсчитал. Двести семьдесят два раза получалось увидеть в своем лице отражение идеи красоты. Эти разы были отмечены в списке красным цветом. На полях, дрожащей рукой: «Я узрел космос на своем лице». «Я познал идею целиком, созерцая свой подбородок». В другие, тусклые дни, идея красоты не посещала подбородок НСа. Подбородок оставался подбородком. Нос — носом. Правда, другие НСы ловили идею красоты еще реже. Тщательнее линять надо, коллеги. Привычная, деловая музыка первой стражи. Скоро второй конкурс. Подготовиться. Снова и снова влезать в ненавистный пиджак.
2
— Эй!
Старлаб перестал бормотать статьи Филословаря и поднял голову.
— Эй, ты! Сдурели, а? — Над ним стоял тот самый, аллергический. Шапка, пунцовые прыщи. — Сдурели, хотите, чтобы они вас на отходы, а? А ну шли! — Аллергический схватил его за руку и потащил в сторону обсерватории. — Быстрее звездуй, академик!
— Я Старлаб, — бормотал Старлаб, передвигая побитое тело.
— Ты — худак. Щас эти нас раз-раз — и за ящик мандаринов. Че застыл? — Добежали до обсерватории. Аллергический сдвинул щит, пролез, затащил Старлаба. — Сюда они не ходят, мокнут, здездяры. Не потей, академик, сейчас тебя водой.
Карабкались по разбитым ступеням. Что это за труба?
— Телескоп! — кричал аллергик изнутри. — Я здесь живу! Сейчас водицы спущу.
— Эй, — крикнул Старлаб в трубу, в которой лез этот, как его.
— Что?
— Как тебя… вас зовут?
— Кого, меня? Обезьяна. Я — Обезьяна, понял?
Обезьяна застрял на нижней ступени эволюции.
В то время как его сверстники бодро переходили из Рыб в Земноводные и так далее, Обезьяна с недетской силой цеплялся за свое детство.
Нет, тогда он еще не был Обезьяной, но те имена он забыл, о чем иногда жалел, грызя ногти. Звали его тогда по имени тех самых ступеней эволюции, из которых его с трудом переводили из-за неуспеваемости.
Три года (вместо одного) он проторчал в классе Рептилий. Его устраивало быть Черепахой. Он плавал в Большом канале, вылезая раз в год, чтобы отложить яйца и порыдать над ними, как это делают все нормальные черепахи. Жители Центра мира даже привыкли к тому, как мокрый подросток вылезает на заплеванную набережную, качаясь под тяжестью невидимого панциря, как долго ползет среди луж и машин. Как, пряча голову в панцирь, ищет нежный экваториальный песок. Как один из вызванных воспитателей несет тазик с песком. Долгожданная горка возникает на пути Черепахи. В песок откладываются яйца. Потом он ползет обратно в Канал, всплеск воды.
Результат: неудовлетворительно.
Объект, отмечалось в отчетах, слишком доволен своим существованием в качестве рептилии. Совершенно не пытается обрасти перьями и попробовать подняться в воздух.
Черепаху вылавливали из Канала, разбивали панцирь, электрошоком стимулировали рост перьев. Объясняли, как приманивать песней самку и вить гнездо. Понял? Понял.
Результат: неудовлетворительно.
Песни выходили похабные, одноклассницы по биологическому классу шарахались. Осенью пытался улететь на юг, его ловили целым родительским комитетом. С горем пополам его дотянули до высших приматов, и здесь уже махнули рукой. О том, чтобы доучиться хотя бы до абитуриента, не говоря уже о Старлабе — об этом, как заявил наблюдавший его МНС, «не может быть и речи, понятно?»
«Понятно, не потей», — сказал Обезьяна, почесываясь. Свою обезьянью участь он воспринял легко, только обнаружилась аллергия на мандарины. Лицо превратилось в костер, даже во рту чесалось.
Он поселился в парке и занялся непонятно чем. Иногда его нанимали организаторы конкурсов. Обезьяна прыгал по сцене, показывал расчесанный зад и кидался мандаринами. Еще у него сохранился — что редко среди приматов — тонкий нюх, как у какой-нибудь собаки. Его он тоже иногда демонстрировал. Этим и жил.
Пару раз ему привозили самку; она курила и ждала любви. Тоже залипла в высших приматах за неуспеваемость. «Они говорят, что науке такие, как я, не нужны», — загадочно улыбалась девушка, раскачиваясь на ветке. Пепел с ее сигареты летел прямо на Обезьяну. Обезьяна нахмурился и плюнул вверх на свою новую знакомую. «Ты такой необычный», — сказала девушка, вытирая плевок. Спустилась, поцеловала Обезьяну в свитер и стала выискивать у него несуществующих насекомых.
Случки Обезьяне понравились. Стали меньше гореть прыщи. Она научила его материться, подарила сворованный где-то шарф. Но потом ее перестали приводить. Обезьяна задавал вопросы. МНС, наблюдавший его с детства, молчал и отворачивал лицо. Лицо МНСа было лицом крокодила, и вообще он был типичным крокодилом. И как самого МНСа не тормознули в рептилиях? Умел, значит, притворяться, маскироваться под следующий класс эволюции. Так и дорос до МНСа, теперь прячет крокодилью тушу в белом халате. Почему Обезьяна никогда не мог притворяться? Сидел бы сейчас тоже в мятом халате и не мучился экзистенциальными вопросами.
«Короче, академик, где она? У меня брачный сезон, нам с ней побазарить надо», — говорил Обезьяна, дергая МНСа за халат.
«Отстань, придурок», — огрызался МНС, не церемонившийся с питомцами. «Из-за тебя мне все зарубили, я бы уже НСом был. Да! Поднатужился бы ты немного и стал человеком! Главное — стать человеком, а там… Там всегда можно выкрутиться. Ну, встань с пола».
«Не встану… Ну, академик, ну не порть мне брачный сезон. Ну, она где?»
«На звезде!» МНС прошелся по кабинету. «Усыпили ее».
Обезьяна похлопал ресницами. Стал тупо изучать линолеум и седые волосы на нем. Вдруг понял, что это — волосы МНСа, который успел поседеть за эти два-три года.
МНС подошел к нему, потрепал по голове. Протянул мандарин: «На, от этого не должно чесаться. Из теплицы. Ну что ты на меня так смотришь? Я голосовал против. Она подавала надежды. Да и болезнь фиговая. Ну, что я мог сделать? Я же просто человек…»
Обезьяна съел мандарин. Расшвырял кожуру по кабинету, плюнул на пол и ушел.
«Нет, я не хочу быть человеком», — говорил себе Обезьяна, бредя от МНСа по снежной каше. «Я никогда не стану человеком».
Ноги скользили, тело едва удержало равновесие.
«Я не стану человеком, потому что я стану Сверхчеловеком», — громко сказал Обезьяна и улыбнулся солнцу своими гнилыми зубами.
Несмотря на решение стать Сверхчеловеком, он продолжал гордиться своим обезьяньим именем. Скорее, по привычке — как люди по привычке гордятся тем, что они люди. На вопросы об имени он отвечал:
— Я — Обезьяна, понятно? — и бил кулаком в тощую грудь.
Они сидели внутри телескопа, облокотясь на обломок линзы.
Телескоп был направлен на землю, от этого и не был виден снаружи. Последние служители обсерватории рассматривали землю.
