Фарли Моуэт - Женщина и волк
Шли дни, и с каждым из них солнце оставалось в небе все дольше и поднималось все выше. Так и утекало время меж непрестанно движущихся собачьих лап, пока буйство весны не разбудило тундру. Снег растаял, проснулись реки и с грохотом ринулись к морю. Стаи воронов кружились, как вихри обугленных листьев в ослепительно белом небе, и на оттаявших озерах рядом с пронзительно кричащими чайками появились первые утки.
Жизнь пробуждалась в глубоком мху, где сновали лемминги, и на каменистых гребнях, где петушки куропаток гордо выгибали грудь перед курочками. Весна будила всех и проникала повсюду. И в лоне Арнук она ласкала будущую жизнь. Позади остался долгий путь, от множества порезов об острые камни подушечки собачьих лап покрылись коркой засохшей крови. Ее шерсть свалялась и не блестела под весенним солнцем. И все же, влекомая неукротимой волей, она шла и шла вперед, пока не достигла западных равнин.
Теплым июньским днем, изможденная, с воспаленными глазами, закончила она свои поиски. Одолев край каменной гряды, Арнук увидела перед собой сверкание солнечных бликов в ревущих волнах реки и узнала родное место.
Скуля от возбуждения, она неловко сбежала вниз по склону — в последние дни ее тело стало неуклюжим. Скоро она оказалась среди исхлестанных непогодой валунов, сложенных кругами, — здесь когда-то по летней поре стояли крытые шкурами палатки людей.
Теперь же не было ни одной палатки. Некому было выйти навстречу и приласкать вернувшуюся собаку. Только недвижные каменные столбики на ближнем гребне каменной гряды, зовущиеся Инукок — Каменные люди, стояли, молчаливо приветствуя Арнук. Она поняла, что стоянка покинута, но еще какое-то время отказывалась этому верить. Арнук металась от каменного круга — пола стоявшей здесь некогда палатки — к месту, где, она знала, хранились прежде запасы мяса, втягивала в отчаянной надежде ноздрями воздух, но ничего обнадеживающего не находила. Уже в сумерках она свернулась в ямке рядом с тем местом, где старик Мактук держал ее когда-то на коленях, и покорилась великой усталости.
Однако это место не было совсем необитаемым, как могло показаться. Арнук была слишком поглощена своими тщетными поисками, чтобы уловить, что за ней следят. Если бы она взглянула на берег реки, то могла бы заметить гибкий силуэт существа, следившего за каждым ее движением глазами, в которых светился не голод, а какое-то иное, непонятное чувство. Приглядевшись, она узнала бы в нем волка, и тогда шерсть на ее загривке поднялась бы, а зубы обнажились в оскале. Ибо пути домашних собак и собак дикой природы разошлись, и они стали враждовать как братья, забывшие о своем родстве.
Волк был молод. Рожденный прошлым летом, он оставался со своей стаей до тех пор, пока ранней весной этого года его не охватила страсть к бродяжничеству и он не покинул охотничью территорию своей стаи. Многое ему пришлось пережить. Он усвоил ценой порванных боков, что каждая волчья стая защищает свои земли и не приветствует чужака. Каждый раз, когда он робко пытался приблизиться к одной из трех обосновавшихся здесь волчьих семей, его встречал оскал зубов. Наконец ему удалось найти незанятое место вблизи реки.
Это было прекрасное место. Недалеко от опустевшего лагеря иннуитов река разливалась по неглубокой долине, окаймленной зубьями острых камней, чтобы затем дать начало необъятному озеру. Именно здесь олени столетиями переходили мелководье во время своих миграций. Два, а то и три раза в году несметные стада шли через реку, и не все животные вырывались невредимыми из бурунов речных порогов. Туши утонувших оленей застревали среди камней и обломков скал вблизи устья реки и служили пропитанием множеству лисиц, воронов и чаек. Окрестные волки не наведывались сюда, потому что этим местом владели люди, а все, на что претендует человек, вызывает инстинктивную неприязнь у больших диких собак — волков.
Ничего не зная об этом табу, молодой волк-бродяга устроил свое логово у реки, но теперь еще острее переживал свое одиночество, потому что волк гораздо больше, чем собака, нуждается в общении с себе подобными.
Когда молодой волк увидел Арнук и ощутил ее запах, его переполнили противоречивые чувства. Никогда прежде он не видел собак, но почувствовал, что покрытый золотистой шерстью зверь там, внизу, непостижимым образом близок ему по крови. Запах был чужим — и все же знакомым. Очертания тела и цвет также удивляли, но отзывались в нем почему-то теплой волной воспоминаний и желания. Однако его столько раз прогоняли, что теперь он стал осторожным.
Когда Арнук проснулась, ее нос учуял рядом оленье мясо, но пришельца она не увидела. Чувство голода целиком завладело ею. Она вскочила и набросилась на изорванную заднюю часть оленьей туши, которую кто-то подтащил совсем близко к месту, где спала Арнук. Только утолив острый голод, она смогла наконец оторваться от мяса и поднять голову… чтобы встретиться глазами с пристальным взглядом молодого волка.
Он сидел неподвижно в сотне футов от нее, и ни единый мускул его не дрогнул, когда на загривке Арнук поднялась шерсть и угрожающее рычание заклокотало у нее в горле. Волк продолжал спокойно сидеть, готовый, однако, отпрянуть в любой момент, и после долгой напряженной минуты Арнук снова опустила голову и занялась мясом.
Такой была их первая встреча, и вот что из нее получилось.
Арнук не могла больше противиться требованиям своего отяжелевшего тела. И снова она подчинилась таинственной силе в глубине ее существа. Не замечая молодого волка, по-прежнему осторожно державшегося в отдалении, Арнук обошла знакомую ей долину. Она тщательно изучила остовы пяти утонувших оленей и отогнала от них кричащих чаек и резко каркающих воронов; теперь это мясо принадлежало ей по праву сильнейшего. Затем, удовлетворенная обилием запасов пищи, она отошла от реки и потрусила прочь, туда, где выступающую из берегового склона скалу прорезала неглубокая расщелина. Здесь еще щенком Арнук устраивала игры с другими собаками становища. Теперь она обследовала эту пещерку с более серьезными намерениями. Место было сухим и защищенным от ветра. Не устраивало только одно — запах. Исходившее из расщелины резкое зловоние заставило ее приподнять верхнюю губу от ярости и отвращения — тут зимовала росомаха.
Нюх Арнук подсказал ей, что росомаха ушла несколько недель назад и вряд ли теперь вернется прежде, чем зимние ветры и метели заставят ее искать пристанища. Арнук набросала земли и песка на грязный пол пещерки, затем принялась таскать мох в самый дальний угол. Там она и укрылась, положившись на волю природы.
Щенки у Арнук родились утром, когда в весеннем небе громко зазвучали крики белых гусей. Настало время всеобщего рождения, и семь копошащихся комочков, греющихся под теплым боком собаки, не были одинокими в свой первый день жизни. На песчаных гребнях за рекой земляные белки вскармливали крошечных голых бельчат, а в логове у откоса, за милю от реки песец поднимал настороженную мордочку над землей, заслышав слабое повизгивание облизываемых его подругой щенков, которое напомнило ему о новых обязанностях. Все живое подчинилось требованиям вечного цикла обновления жизни. Все живое кроме изгоя-волка.
Пока Арнук оставалась в укрытии, молодой волк испытывал муки терзаний и не находил покоя. Взбудораженный, он бродил поблизости от пещеры, тоскуя и стремясь постичь неведомое ему. Он не осмеливался подходить слишком близко, но каждый день оставлял кусок оленины в нескольких ярдах от входа в пещеру, а затем садился поодаль в надежде, что его дар будет принят.
На третий день, когда он лежал у пещеры, щелкая зубами на вьющихся вокруг его морды мух, его тонкий слух уловил новый едва доносившийся звук. Волк мгновенно вскочил на ноги, вскинул голову и напрягся, внимательно прислушиваясь. Звук повторился; чуть различимый, он скорее угадывался, чем слышался. Это было тихое повизгивание, призывное и преодолевающее вековечные барьеры. Он резко встряхнулся и, бросив быстрый хозяйский взгляд на вход в пещеру, затрусил по долине. Но теперь уже не одиноким изгоем, а самцом, выходящим на вечернюю охоту, чтобы прокормить свою самку и щенков. Вот так просто, по внутреннему зову всего своего существа, молодой волк заполнил пустоту, не дававшую ему покоя долгие недели с начала весны.
Арнук же не так легко смирилась с новой ролью волка. Несколько дней она щерилась при попытках волка подойти ближе, хотя и поедала оставляемую им у входа пищу. Недели еще не прошло, а она уже ждала поутру свежего мяса — нежной бельчатины, зайчатины или жирного мяса куропатки. От этого уже совсем было недалеко и до полного признания волка, приносившего дичь.
Арнук пришла к окончательному согласию с ним к исходу второй недели со дня рождения щенят. В то утро, приблизившись к выходу из логова, она увидела приготовленного для нее совсем недавно убитого олененка, а рядом, всего лишь в не скольких футах, — спящего молодого волка.
