Владимир Соколовский - Старик Мазунин

— Ко мне?

— К тебе, Альберт Леонидыч! — степенно ответствовал старик.

— Слушай, посиди еще! В кузнечный теперь побегу. Через — сорок минут, а? А то — в цех свой ступай. Нина! — крикнул секретарше. — Я пропуск ему велел выписать, скажи. — И растворился.

Старик же потопал к цеху. В дверях огляделся и, шустро лавируя между станками, направился к своему дружку Ване-Ване — Ивану Ивановичу Торопову, чья сутулая спина маячила в другом конце цеха.

В тридцать восьмом Торопова, щуплого мальчишку, определили к Мазунину учеником. И сделал тот их него рабочего добросовестного, обстоятельного — вроде себя. А дальше у Вани-Вани та же судьба пошла, что и у Мазунина: война, а после нее снова цех. Из всех, кто на фронт из этого цеха ушел, только Торопов и Мазунин обратно вернулись; правда, еще Мишка Воробьев, да этот долго не прожил — помер в пятьдесят втором. А те двое, что инвалидами пришли, в цех не возвратились; какой тут, к черту, станок: у одного руки, а у другого — обеих ног нету…

Торопов же с Мазуниным после войны задружили крепко — старались больше друг возле друга держаться. Когда Мазунин вышел на пенсию, дружба приутихла. Так, встречались иногда, но разговоры были уже не сокровенные, а какие-то бестолковые: похоже, и разговаривать-то не о чем стало. Мазунин, стыдясь своей праздности, резко покрикивал на Ваню-Ваню, и тот, виновато сутулясь, торопился уйти.

Увидав Мазунина, Ваня-Ваня выключил станок и крикнул, обтирая руки ветошью:

— О, Степан Игнатьич! Сколько лет, сколько зим! (Хотя не далее чем вчера раскуривал с ним папироски на крылечке мазунинского дома.).

— Да вот, к Юности заглянуть надо.

— Что, вызывает? — насторожился Ваея-Ваня.

— Хо! Нужон он мне! — бодро воскликнул старик. — Ай он мне указ теперь? Так, свои дела.

— Слышь, Степанко! — Торопов схватил друга за локоть и притиснул к станку. — Правду нет в цехе сказывают, что ты… дурить больно стал? Я еще вчера спросить хотел, да постеснялся, вишь.

— А хоть бы и так! — выдернул локоть Мазунин. — Тебе что за дело?

— Дурь-то какая, господи, — покачал головой Ваня-Ваня. — Навтыкал бы тебе, будь ты помоложе. Жених!

— Ох ты, втыкало! — задохнулся старик. — Видал я таких, понял? Всю жись тебе неймется — и здесь-то сунуло, шпиена! Погляжу, что ты лет через десять запоешь — не так завоешь небось. Втыкало!

— Да обожди, Степан, — загудел Ваня-Ваня. — Ты это… тихонько мне скажи, что к чему. На ком жениться-то хошь — гулеванку завел, что ли?

— Да не! — остывая, махнул рукой Мазунин. — Так… душно что-то, Вань…

— Можа, запить бы тебе? — осведомился Торопов. — Помогает иногда.

— Мне не поможет, я знаю. Ну, прощевай пока. Пошел я Юрку устраивать.

— Стой, Степ! — крикнул вдогонку токарь. — Вместе пойдем!

Выйдя из цеха, Мазунин буркнул:

— А ты-то зачем?

— Ххех, зачем? Я по заводу твой первый ученик считаюсь, а ты свово углана неведомо кому хошь отдать? Неладно так, мил человек.

Юность сидел в кабинете, смотрел какие-то чертежи. Отвлекся:

— Слушаю, Степан Игнатьич. Что у тебя?

— Парня надо пристроить, Альберт.

— Парня? Сына, что ли? А я при чем?

— Да вишь, ходил он, да отказали — мест, мол, нету.

— В принципе такой вариант возможен. — Юность почесал бровь. — Ждем кой-кого. Но парня твоего приму. Скажи, чтобы прямо ко мне зашел. Или ты, постой, не живешь уже с ними? Говорили, будто женился ты снова?

— Врут! — рубанул рукой Ваня-Ваня. — Врут! Что он у нас — обалдел? Ну-ко, кто вам сказал такую пакость? — дознаюся я у него…

Юность пожал плечами: не помню.

— А углана его, Юрку, к себе забираю, — продолжал Торопов. — Сделаю токаря — будь спокоен!

— Ладно. Начальнику цеха передай — я распорядился. Что еще у вас? Все? Бывайте здоровы, мужики, и поговорить некогда с вами, не вовремя забежали, ей-богу! — И схватился за телефонную трубку.

Когда вышли из кабинета, Мазунин сказал недовольно:

— А ты что суесся? Вранье, вранье, а он небось и поверил. Дергает тебя лешак за язык.

— Дак ты верно уходить задумал? — оторопел Ваня-Ваня.

— А ты думал — шутейно, что ли? — зло передразнил его Мазунин.

— Э, дундук ты! — плюнул Торопов и ушел, не оглядываясь.

5

Жил теперь Мазунин тихо, приглушенно. С домашними вел себя смирно: не ругался, не шумел, лишних разговоров избегал. Питаться, правда, стал отдельно: купит булок да консервов или сыру и жует у себя в комнатушке. Большее же время лежал на кровати, думал о жизни. Ворочался, шумно вздыхал.

Однажды пошел на базар и вернулся с толстой тетрадью в клеенчатой обложке. Сел в горнице за стол, цыкнул на старуху:

— Тише ты!

— Чего? — не поняла она.

— Не чевокай мне тут! — рассвирепел старик. — Сказано: не мешай! Писать теперь буду. Всю жись напишу.

Старуха обидно засмеялась: ну, писатель! — и ушла к соседям. А Мазунин посидел немного и взялся за ручку.

Родился я 3 марта 1912 года в деревне Клесты, теперь Спицынского сельсовету, а раньше была волость. Отец мой Мазунин Игнатий Афаеасьевич да мать Анна Федоровна были не бедные, имели лошадь и две коровы, но и семья была большая — четверо братьев и две сестры. Из них один брат, Иван, погиб в японскую, Гриша пал в Отечестченную, а брат Лева еще раньше пропал безвестно. А две сестры, Фекла и Мария, живы и сейчас, одна живет в Клестах, а другая в Ереване.

Стояло у нас в деревне 18 домов, из них Мазунины были только мы, потому что отец был пришлый, а половина деревни были Морозы. Из них самый потешный был Ваня Мороз, он занимался все кражей. И вот он украл у одной женщины холсты, и эта женщина подала на суд. А Ваня взял повестку и поехал с женой к той женщине, и потом рассказывали, как Ваня просил ее, чтобы она простила и он не будет больше воровать.

Когда в деревню пришли белые, они зашли на двор к Ваське Коренку и спросили, были здесь красные или нет. Он им ответил, что люди проходили, но шапок не снимали, потому он сказать точно не может, красные они были или белые. И с белыми ушел тогда мой старший брат Левонтий.

Много было кругом деревень, теперь некоторых уж нету, в некоторых живут по два, по три жителя, а в Клестах стоит четыре дома, и в одном живет моя сестра Фекла.

Когда мне было шесть и семь лет, кругом в лесах было много дезертиров, нас ими пугали, а мы не боялись, часто их встречали, они с нами разговаривали и просили картошки.

Три зимы я бегал в школу в деревню Голованы, за три километра, где нас учил Яков Трофимович Пьянков, раненый солдат германской империалистической войны. Он был строгий, и мы его боялись. А потом не было возможности получить образование, дальше в деревнях ребят не учили, а в город не посылали, было дорого. Другой раз уж я пошел в школу после дайствительной, когда работал на заводе и подал заявление в вечернюю школу. Отходил год в четвертый класс, а в пятом проучился полгода и был снова призван в Красную Армию.

Когда в 1927 году помер отец, я ушел в город. Здесь жил брат Иван, работал на лесобирже коновозчиком и снимал квартиру. Он хотел, чтобы я пошел к ним, но я сказал, что хочу работать на заводе, потому что люблю всякую металлическую штуку, да мне и нравятся заводские ребята, они дружные и хорошо одеваются. Брат сходил со мной на завод, меня приняли туда чернорабочим и дали койку в общежитии. А Ивана на другой год взяли в армию, он там служил в кавалерии, остался на сверхсрочную. После был убит на Халхин-Голе. Когда его призвали, я перешел жить вместо него на квартиру. Там дорого брали, зато всегда был сыт. Скор меня определили в ученики к токарю Федору Васильевичу Коркодинову, он участвовал в гражданской войне и много нам рассказывал, но был строгий, а с 1930 года мне самостоятельно дали станок, и я работал на нем до призыва в 1934 году. Служил я на Дальнем Востоке в пограничных войсках, где имел заботливых командиров и хороших друзей. Служба была трудная, все больше на ногах, но опасности на своей заставе не видел, а на других заставах были и нарушения границы, и нападения на наших красных бойцов. Когда я демобилизовался, то приехал сюда и снова устроился на завод. Иван служил на сверхсрочной, Гриша выучился на ветеринара и работал в Удмуртии, сестры вышли замуж, а старший брат Лева жил со своей семьей в Клестах. И вот, скоро после того как я пришел из армии, с этим моим старшим братом Левой случилось несчастье…

Мазунин поднялся из-за стола и заходил по комнате. Вышел на кухню, прикурил, жадно затягиваясь. С братом Левой дело обстояло не так просто…

6

Тем жарким, душным летом всех заводских комсомольцев собрали однажды в комитете комсомола завода. Был среди них и Степка Мазунин, недавний красноармеец. Через неделю у него начинался отпуск, мечтой о котором Мазунин жил последние месяцы: замой получил письмо от армейского друга Сеньки Шелеста — тот шибко звал в гости на Черное море, в Одессу. Степан согласился с радостью, написал письмо другу, сразу же начал копить деньги и прикопил изрядно.