Тони Дювер - Портрет человека-ножа
Белое лицо приближается, словно мотылек, и огибает цветы. В заборе есть калитка, тоже с сеткой, натянутой на металлическую рамку. Чья-то ладонь быстро опускается на ручку, но та не поворачивается: заклинило из-за ржавчины. Чтобы добраться до моей реки, мальчишки обычно перелезают через эту калитку, хотя они вполне могли бы проделать отверстие в старой решетке или привести в исправность ручку - достаточно поскрести ее перочинным ножом и слегка смазать.
Я прохожу через весь сад, которого еще не нарисовал. Внизу листа - дом.
Теперь я вижу его: жирный кончик моего карандаша, с силой надавливая на бумагу, проводит толстые блестящие линии. Это общий план этажа: пропорции не совсем точны, количество комнат до конца не определено, входы, выходы, окна, начала лестниц, ведущих наверх или вниз, почти неразличимы, но это не важно. Все располагается вокруг меня удобным, утешительным образом, я нахожусь здесь, каждому месту отвечает свой жест, все совершается и легко следует друг за другом, так что я не колеблюсь.
Итак, даны улица, дом, луга, вода - и кое-что незримое.
Скоро стемнеет. Я зажигаю плоскую плиту, покрытую белым лаком. Два огонька. Кастрюля стоит на меньшем. Над нею завивается воздух.
У окна - стол из рыжего, почти не пахнущего дерева, с выдвинутым ящиком. Рядом с ковром висит пыльный охотничий трофей, засиженный мухами, а в оконное стекло глухо и однообразно бьются шмели. Голые стены изрыты глубокими трещинами, где укрываются пауки и натянута мягкая, ватная, комковатая паутина. Под поленья, аккуратно разложенные в глубине камина, забились плоские черные насекомые.
Перед рвами - стволы, растущие так близко, что между ними едва протиснется один человек, а дальше - бамбуковые заросли, лианы, древовидные папоротники и крошечный мох нежно-зеленого цвета с синеватым отливом и рыжими пятнами.
Под моими ногами бегают насекомые
я шагаю вдоль деревьев, задевая плечами стволы - кусты, молодые ясени, буксы, дикие вишни.
Едва возвратившись домой, замечаю в окно бегущего по улице мальчугана.
Решетка, просевшая внутрь, обозначает дальнюю границу сада или парка; на противоположной стороне - дом. Две другие стороны обнесены настоящими стенами: вдоль одной, с тяжелой железной калиткой, похожей на тюремную дверь, проходит улочка. Один ее конец ведет в поля, где она переходит в дорогу, а другой - к улице, с которой она сливается.
Рядом - деревня. Или ни единого дома. Леса, люцерновые поля.
Начинается город с закруглениями железнодорожных путей, рекой, аэропортом и старыми жилыми домами на холме, где стоит больница.
Высокие окна выходили на улицу, кованые железные прутья защищали их от взлома. Меня они тоже ограждали, и я всегда находился там, за ними, выглядывая наружу, но не решаясь выйти из-за страха: никто никогда не проходил мимо.
Спуститься, повернуть круглую дверную ручку, хлопнуть дверью.
Заметить его на улице.
Прислониться к стене и смотреть Смотреть, вернуться домой, запереть засов Сердито хлопнуть дверью и наконец выйти ~ разбивающееся стекло.
И солнечный свет на осколках с другой стороны - будь то бетонный порог или розовый песчаник большого зала. Закрыть или открыть дверь, смотря по тому, с какой стороны блестят осколки, - солнечный свет, - если дверное стекло разбилось, если я это сделал, как открывают глаза, как их таращат, несмотря на страх - благодаря ему.
Перед домом прошла группа детей. Мальчики, девочки - счастливая и развинченная толпа. Они устремились по улочке вдоль одной из моих стен и поспешили к лугам, изборожденным мшистыми ручьями, где полно маленьких зеленых лягушек, которых они будут ловить руками - точнее, охотиться и играть с ними. Прекрасный день каникул, столь светлый и теплый, никогда не принесет счастья, если кого-нибудь не помучить. Им это по плечу, ведь память у них короткая.
Толпа детей направляется по улице, и на мою стену ложатся их тени. Возбужденные, живые тела с пульсирующей кровью - и этот радостный солнечный свет, заливающий им щеки.
Никто не проходил по улице, никто не бегал в полях: я сидел в своей комнате и разводил огонь - выходящие на улицу окна были заколочены, а на стекло входной двери наклеен большой лист желтой бумаги.
Я выхожу, следую вдоль решетки, сворачиваю в проулок, шагаю через поля, направляюсь ко рву, останавливаюсь у ржавой калитки, пересекаю клумбы, огибаю бамбуковые заросли, добираюсь до принадлежащего мне дома и выхожу из него, дабы проследовать вдоль решетки, прошагать через поля, добраться до
В школьной столовой сидят дети в одинаковых синих фартуках, одинаково остриженные наголо. Утро: дневной свет такой же темный, как и деревянные столы с рядами мисок из тяжелого белого фаянса. Просторная, холодная и суровая комната, похожая на подвал большого дома, едва освещенный маленькими окошками.
Большие вытертые скамьи вдоль столов.
Я боюсь долго подсматривать: меня тотчас изобличили бы крики, возгласы, повернутые головы - кто-то шпионит у окна.
Дождь - однообразный, травянистый.
открытое море, туман
снаружи все напоминает стройплощадку.
Ночь такая душная, что дождя даже не чувствуется, но приходится огибать лужи в аллее и камни, вымытые дождем из земли: теперь, когда они выступили, немудрено и споткнуться.
Я ищу другую стену, где качаются длинные стебли бузины. Там очень живые, алеющие, непостижимые отблески.
Под ветвями я заметил силуэт: кто-то спрятался от дождя. Но здесь больше никого нет. Возможно, просто ощущение присутствия, как от только что угасшего света, вынуждает меня оставаться, несмотря на дождь и темноту.
Вжимая голову в плечи, я жду в паре шагов от чащи.
Маленький силуэт не шевелится: я чувствую, что он наделен тонкой жизнью и не боится. Это я сам не отваживаюсь приблизиться.
Днем иногда обрушиваются ливни, когда погода резко меняется - теплое солнце светит еще ярче, но дело тут не в лучах, а в состоянии неба. Так всегда бывает весной. Под навесом у порога остается сухой прямоугольник - если не считать следов моих (или его) подошв.
Сразу видно, что днем прошел ливень.
Нужно довести рисунок до ума: план сам по себе неплох, но слишком многого не хватает.
Например, парк: в глубине ров с местом для стирки белья, или забетонированным участком - там быстрая вода даже летом (этой ночью бесшумно пробивается согнутая, склонившаяся трава, водяные насекомые взбираются по ней и удерживаются, наперекор течению).
Открытое окно: света нет - лишь красные отблески пламени.
Лак на двери потрескался. Белая древесина с первым слоем синей краски, смытой скипидаром: в вертикальных прожилках остались грязно-синие линии.
Все это не обозначено. Я забыл о рвах или реке. Ряд крашеных либо лакированных плиток - кроваво-красных. Остальные плитки были серыми, пористыми, покрытыми накипью после мытья. Этими плитками был выложен порог или пат комнаты, либо подвала.
Что-то вроде большого зала во всю глубину дома, мне следовало бы его начертить, до самого конца сада, или парка, до лестницы, спускающейся лицевой стороной во двор, с балюстрадой спереди, на которую можно опереться и полюбоваться зеленой водой, отсвечивающей внизу меж деревьями.
Улица соединялась с дорогой, где ехало множество автомобилей, в основном - грузовики. Улочка огибала дом и была столь узкой, что, если на ней сталкивались два человека, они могли лишь вежливо отпихнуть друг друга. Там проходили дети, отправляясь на фермы за свежим молоком, овощами и яйцами. Я забыл сказать, что они часто зарабатывали на этих покупках монетку.
Но дом совершенно разрушен, я должен буду нарисовать то, что мне нравится, и вспомнить, как в детстве мы большой толпой ходили играть в этот сад: хозяин нам разрешал, он был человеком общительным.
Я терпеливо затачиваю карандаш перочинным ножом, рисую простые геометрические фигуры: бумага неплотная, и графит продавливает в ней колеи, протыкает дырочки. Но я хорошо вижу, что нарисовано: дом занимает угол, образованный двумя перпендикулярными улицами. Одна широкая, несколько сотен метров в длину и соединяется с автотрассой, а другая улочка тянется на полкилометра, после чего распадается на тропинки, расходящиеся к лесу, лугам и фермам вдалеке.
Это старинное поместье, прозванное «Усадьбой со рвом» из-за грязной, судоходной, возможно, местами забетонированной реки, текущей вдоль западной границы парка. Этот аварийный, развороченный ненастьями дом с гниющим деревянным корпусом остается необитаемым. Возвращаясь из школы, дети любят бросать здесь своих товарищей, которые этого боятся.
Ну вот. Я прикрепляю рисунок к двери и не свожу с него глаз. Бумага приколота булавкой: торчит лишь металлическая головка величиной с красное пятнышко - чешуйка засохшей крови, оставшаяся на пальце после прокола.
