Вероника Тутенко - Берлинский этап
Аня вздохнула:
— Ой, Нин, как жить будем?
Нина отыскала взглядом в траве лягушонка и ждала, куда он прыгнет: к дому или обратно в болото.
— Не елись нам там котлеты, рулеты, — блуждали по камышам, по лугу и деревне вдали лисьи Анины глаза. — И что приехали, дуры? Работали бы там, да и всё…
— Так давай и вернёмся, пока границы открыты, будем работать пока.
— А что я матери с отцом скажу? У тебя-то тётка одна в деревне, и та злая…
Аня поднялась со скамейки, сорвала зеленую гроздь, отправила в рот пару ягод.
— Горькая! — бросила рябину в траву.
Потревоженный лягушонок отпрыгнул обратно в трясину.
— Скажу, что еду устраиваться в город на работу!
Мать не возражала: всё лучше, чем в деревне голодать.
— Иди, устраивайся. Здесь сама видишь, как…
Станция, точка отчета перемен, снова привычно замаячила вагонами, спешащими куда-то пассажирами.
По тому, как испуганно и суетливо озирались две девушки, только у одной из которых был хоть какой-то багаж, проницательный наблюдатель сразу бы догадался: в Брест они прибыли перекладными поездами, то затаившись в полумраке прохладного вагона, то вжавшись всем телом в последний вагон, буквально пойманный за хвост в момент отбытия.
Но наблюдать было некому. Каждый куда-то спешил.
— А ну, девчат, дорогу, — едва не сбили с ног грузчики с ящиками, разгружавшие прибывший на другой путь состав.
— Из Германии поезд? — спросила Аня.
— Из Германии, из Франфурта- на- Одере, — ответил, гордый своей осведомлённостью, чумазый мальчуган лет пятнадцати, один из грузчиков.
По- лисьи вихляя бёдрами, Аня приблизилась к паровозу.
Машинист средних лет, но совсем седой, задумчиво курил, глядя, как на соседнюю платформу высыпали только что вернувшиеся из Германии солдаты.
— Дяденька, — обратилась вполголоса Аня. — Возьми нас с собой в Германию. У нас соли нет, хоть привезём…
Соли, действительно, не было нигде по всей стране, но машинист подозрительно посмотрел на чаровницу с глазами лисицы:
— Как я вас возьму?
— Да возьмите вы нас, — заканючила Аня. — Что вам, жалко? Пожалуйста.
— Ну ладно, — докурил папиросу. — Садись к машинистам в первый вагон. Только, как доедем до границы, залазь на полку за чемоданы. Уже проверяют пограничники.
— Не волнуйся, гражданин начальничек, — хохотнула Аня. — Мы не подведём: с собаками будет искать — не найдут.
Махнула подружке рукой:
— Пойдём.
— Постой, постой, — поймал за локоть Нину машинист. — Поедешь в паровозе кочегаром.
— Как это кочегаром? — удивилась девушка.
— А вот так, полезай в паровоз, — показал смеющимся взглядом на лестницу, ведущую вглубь важного, как вытянувший шею гусь, локомотива.
— Увидишь там сразу куртку и брюки. Переодевайся, а платье своё фильдеперсовое спрячь подальше от глаз пограничников. И кепку надень, тоже там, чёрная, где куртка и штаны. Да волосы запрячь получше! И лицо сажей намажь! — крикнул вслед со смехом. — А то не кочегар, а барышня кисейная!
Вскоре из трубы, придававшей закопчённому сходство с породой лебединых, повалил дым. Скорее даже, паровоз напоминал черногузов, только те скользят по глади величаво, в поезд знай себе стучит, да гудит истошно: «мы едем!».
Настоящие кочегары с другими машинистами и их помощниками уже развлекали в другом вагоне Аню разговорами. А Нина быстро сменила платье на робу. Рабочая одежда оказалась девушке велика, только чёрный головной убор наподобие берета пришёлся впору. Машинист, между тем, остался доволен:
— Только волосы спрячь, а то сразу видно, что девчонка. И не оглядывайся на пограничников. Зайдут — знай себе, кидай уголь, будто тебе не до них.
Нина кивнула и принялась шевелить угли, проникаясь важностью от осознания вверенной ей миссии. Она и впрямь не заметила, как вошли пограничники. А они не обратили внимания на неё: кидает уголь мальчишка — ничего особенного.
Как долго шёл поезд — если бы Нину спросили, она не смогла бы ответить: само время спрессовалось вдруг до угольков, а каптёрка с топкой и лопатой стали единственной реальностью, и даже немного странно, что когда-то поезд придёт в пункт назначения, и там-то начнётся какая-то другая жизнь.
Начиналась она, как водится, со станции — отправного пункта всех творящихся на свете перемен. По перрону расхаживали бдительноокие комиссары с красными повязками на рукавах.
Один из них заинтересовался девушками с блуждающими взглядами.
— Кто вы, девчата? — измерил строгим взглядом и тут же засыпал вопросами. — Откуда? Как здесь отказались?
— Ехали в Россию, — по-лисьи глянула из-под ресниц Анька. — Отстали от поезда.
— Пойдемте со мной, — всё так же строго продолжал комиссар.
И молчал до самой комендатуры, располагавшейся, впрочем, здесь же, на вокзале.
Офицер, сидевший за столом в аскетичном вокзальном помещении, ни о чём не расспрашивал, сразу снял большую чёрную трубку телефона.
— Две девушки здесь у меня, в Россию вернуться хотят…
На том конце провода долго объясняли обстановку, а офицер сосредоточенно слушал, время от времени роняя «Так…»
И наконец выдохнул:
— Как, совсем ничего? Ну ладно… Эшелонов пока нет в Россию, — обратился уже к девушкам. — Я вас направлю в Кюстрин, на коммутатор. Там нуждаются в телефонистках. Сейчас как раз будет поезд.
Собственно говоря, четыре сцепленных вагона, ожидавших уже отправления, поездом можно было назвать лишь с натяжкой.
В последнем вагоне оставалась лишь несколько свободных мест, как будто специально для них.
«Наверное, тоже освобождённые узники», — пронеслось у Нины в голове. Большинство пассажиров были в гражданской одежде.
Вильнув подолом, Аня примостилась у окна. Нина села рядом.
Следом в вагон вошли двое патрульных. Паровоз, фыркнув, тронулся и принялся по привычке считать деревья.
… Так иногда бывает во сне. Некоторые сны имеют тенденцию повторяться. И, может быть, поэтому Нине казалось, что она снова видит один и тот же сон: молодые солдаты с красными повязками на рукавах, строгий взгляд коменданта, чёрный большой телефон, важно засевший на столе.
— Посидите немного, — бросил девушкам комендант. — Сейчас придёт солдат, отведёт вас в порт.
Порт Нина представляла иначе: большим, с кораблями, огромными волнами. Одна за другой набегает. Где-то слышала, что самую огромную, девятую, так и называют: девятый вал.
Но не было ни волн, ни моря. И пароходы в порту не пароходы. Так, пароходики речные.
Только дома одичавшими окнами хмурились из-под обугленных крыш, да гулкое эхо караулило в подворотне: вдруг да раздадутся шаги и голоса.
— Там, на берегу столовая, и кухня вместе с ней, а здесь, девчата, коммутатор, — показал солдат на будку, наскоро сооруженную из досок, хотя и двухэтажную. — Работать будете сутками, через двое. Отдохнёте немного и опять на работу. Сейчас здесь девушка вообще одна работает, а втроем-то уж справитесь. Хорошая девушка. Клава. Она вам всё и покажет.
Солдат улыбнулся, невольно выдав, что Клава ему небезразлична. Она и впрямь оказалась милой, говорливой, но не острой на язык, как Аня. Так, балоболка. Глаза большие черные — цыганские, а нос задорно вздернут, в конопушках-монетках (у цыганок таких не бывает).
Освоить новые обязанности на коммутаторе не составило труда. Всего-то — навсего двенадцать номеров.
— Как зазвонит телефон, загорается огонёк, и с номера падает крышечка, — ввела новеньких в курс дела Клава. — Втыкаете штепсель в отверстие. Слушаете разговор, а как закончат — разъединяете. Вот и все дела.
— А чьи это номера под крышечками? — осторожно приподняла одну из них Анна.
Клава быстро пробежала пальцами по крышечкам:
— Комендатура, врач, медсестра, командир порта, связист, второй связист, катера. А вот этот номер «12» нашего командира полка связи. Запомнили?
— «Двенадцать» — командир полка связи, — повторила Аня. — Запомнили.
Глава 2. Розы на развалинах
Как смена кожи для змеи, так новое платье для девушки, женщины — обновление, новая жизнь; если хотите, новая эра. Но если нарядов так много, что каждый день — новая эпоха, женский инстинкт обновления притупляется.
И наоборот…
Старая кожа мала и нестерпимо хочется выбраться из неё, но нельзя. И вдруг разноцветным фейерверком бархат, шелка, крепдешин, крепжежет — всё, что хочешь, пожалуйста.
Сейчас, конечно, уже не так, как после освобождения: заходи в любой дом, бери, что хочешь. Но могут и перепасть остатки роскоши.
… Платье, которое принёс старшина, и впрямь напоминало змеиную кожу — зелёное, отливом зачаровывающее женский взгляд.
