Вероника Тутенко - Берлинский этап
На коммутаторе девчонок ждал сюрприз, по каким-то важным делам пожаловал их общий знакомый, вернее, не совсем знакомый, поскольку знали они не его самого, один только голос…
— Кто дежурит сегодня? Это ты, Нина? (… Аня, Клава…)
Борис не ошибался никогда, знал всех по именам и голосам.
Нина, Аня, Клава о нём знали немного. Только то, что связист — сибиряк, что зовут его Борис и фамилию носит смешную — «Тараканов».
«Усатый, наверное», — хохотали как-то девчонки, сплетничая о связисте.
По голосу, созданному не иначе для того, чтобы разгонять тоску, угадывался весельчак и балагур.
«Ой, девочки, как же я соскучился по девчатам, — даже вздыхать у него получалось как-то особенно, легко и радостно. — Так бы и прижался к вам!»
Борис оказался симпатичным подтянутым блондином. Грудь в орденах, на вид лет двадцать пять.
— А ну признавайтесь, девчата, кто здесь у вас Нина, кто Аня, а кто Клава? — застал с порога девушек врасплох. — Да я и сам по голосу угадаю. Ты Аня, наверное…
— Аня, — засмеялась Аня.
— А я Борис, который вам всё время надоедает. Вызвали в Кюстрин по делам, дай, думаю, к девчатам зайду.
— Ничего не надоедаете, — улыбнулась Нина. — Всё равно мы здесь скучаем целыми днями.
И снова почувствовала на себе чей-то взгляд, под которым хотелось съёжиться, как от холода. За спиной, как тень, снова стоял Чиграков.
Надоедливый, как призрак в старинном доме, — от него хотелось избавиться и выйти на свет.
— Товарищ замполит, направьте меня, пожалуйста, в Россию. Может, братья уже вернулись в деревню, очень беспокоюсь за них живы ли, — не раз просила Нина, но он только сдвигал брови и отделывался коротким «Не время еще». А время тянулось очень медленно.
…. Скользят по Одеру трофейные пароходики и катера, привыкают понемногу к миру. Всё же уболтала Нина зануду-Аньку посидеть на берегу, а она как будто и не рада, оглядывается то и дело, как украла что-то.
— Толку, Нин, от твоих молодых, — хмурилась Аня. — Если муж намного старше, больше любить будет.
— Он же в отцы тебе годится, — в который уже раз удивлённо повторила Нина. — Какая может быть любовь?
— Последняя любовь сильнее всего, — пожимала плечами Аня.
— У него, может быть, и последняя. А ты?
— А что я? — хмыкнула Аня. — Это даже лучше, если любят тебя, а ты нет, тогда мужчина для тебя всё, что хочешь, сделает. Разве плохо, когда есть защита?
По-кошачьи мурлыча, пристал к берегу катер. Возвращался с рыбалки старшина.
— Держите, девчонки!
Сам смеётся, а в каждой руке не то змея, не то рыбина по полметра.
— Что это? — удивилась Нина. — Змеи?
— Какие змеи? Угря что ли никогда не видела? — засмеялся старшина, протянул девушкам добычу. — Поджарьте на сковородочке этих двух змей. Да не волнуйтесь, с ними работы мало, даже чистить не надо.
Угря жарили вдвоем с Аней. И Нина снова заметила, что подруга стала неразговорчивой, будто и не подруга вовсе.
И расспрашивать бесполезно — всё в шутку обратит. Хотя и без объяснений ясно в чём, вернее, в ком тут дело.
Дверь визгливо попятилась к стене, на пороге кухни возник майор. Распрямил плечи, как на параде.
И Аня тоже сразу стала как-то выше и статнее.
Взгляд Чигракова скользнул по помещению и прилип к сковородке с истекающими жиром угрями, затем остановился на Нине.
— Иди на коммутатор, — отдал приказ.
Угря досталось каждому по крошечному кусочку, но гвоздём ужина было не столько само диковинное блюдо, сколько рассказ старшины о том, как он изловил длиннохвостых.
— Смотрю, змея на крючке, — сошлись лучиками первые морщинки в уголках глаз. — Не сразу понял, что это угорь, хотя до войны переловил их столько на Волге…
… Нина не дослушала, выскользнула на улицу. Кюстрин кутался вдали в мрачную скуку — униформу чужбины.
И снова нестерпимо захотелось с гармонью и берёзками в вагоне ехать на родину.
«Может, и Толик уже вернулся», — цеплялись мысли за надежду. — И хлеб, наверное, уже есть в России настоящий.
… В вагоне было весело и тесно, как и месяц назад, когда возвращались в Россию с Аней и ещё одной милой чернявой девушкой, имени которой Нина не помнила.
Теперь же Нина была одна и не искала попутчиков.
Под сердцем свербело, назойливая такая тревога, как тихая струнка.
И желание стать незаметной всё сильнее и сильнее.
На этот раз в вагоне была и гармонь; то частила частушками, то протяжно вздыхала и будто торопила поезд новыми военными песнями.
Нина прижалась к стене товарного вагона.
Рядом одна девушка подсаживала на плечи другую, похудее и поменьше ростом. Обеим было весело и не терпелось поскорее добраться хотя бы до границы.
— Ничего не разобрать, — дотянулась до крошечного окошка та, что пониже. — Одни поля и деревья.
Но поезд вскоре встал.
— Ваши документы, — навис над Ниной пограничник, и то, что свербело в груди, оказалось пойманной птицей.
— У меня нет документов… — пробормотала растерянно.
— Откуда едете, девушка?
— Из части…
Голос спокойный и строгий, почти равнодушный, а взгляд как будто хочет достать до потаённых глубин души, извлечь, как рыбу, оттуда сокровенное.
— Так, девушка, — стали глаза ещё строже. — Вылазьте из вагона и возвращайтесь назад, пока не попали, куда следует.
«Куда следует» произнёс, чуть понизив голос.
Только голос и взгляд. Его самого как будто и не было.
Нина остановилась у дороги, которая теперь, как течение реки, пролегала только в одну сторону.
— Куда тебе, красавица? — остановился ехавший со стороны границы грузовик.
Водитель оказался разговорчивый, но больше рассказывал сам, чем слушал.
Нину это устраивало вполне. Говорить совсем не хотелось.
Беды, впрочем, ничто не предвещало. До дежурства оставалось целых восемнадцать часов. Никто ни о чём не спрашивал, и к дежурству допустили. А через пару недель Нина и вовсе забыла об инциденте…
…Чёрный автомобиль с берлинскими номерами подъехал быстро и легко, как будто не касался асфальта, остановился неожиданно и мягко.
Дверь легковой машины, новой, по всей видимости, немецкой модели, неслышно открылась, и на улицу деловито и решительно шагнул человек в военной форме.
Несколькими быстрыми шагами он приблизился к стоявшим внизу солдатам и стремительно взлетел вверх по ступенькам.
— Аксёнова, поехали.
Два слова прогремели для Нины громом среди ясного летнего неба.
От самоуверенной фигуры незнакомого человека с безупречной военной выправкой, от безразличного взгляда его глаз цвета льда исходила угроза.
Девушка не знала, чем именно была вызвана внезапно обрушившаяся на нее тревога.
Летнее утро померкло. В памяти вдруг всплыло всегда беспечное, улыбающееся лицо дяди Фёдора. «Это конец», — пронеслось в голове.
— Куда? — девушка старалась спросить спокойно и уверенно, но голос дрогнул, оборвался, и короткое слово прозвучало тоскливо и тускло-обречённо.
— В Берлин.
Какими дорогами колесит по земле обречённость?
Нина знала теперь, ни на разбитой телеге в бездорожье и хляби — обречённость ездит в автомобиле чёрном-чёрном, как крылья ворона.
Чёрный ворон разносит горе по земле. Чёрные перья кружатся в воздухе и опускаются на чёрный снег.
Нина вспомнила, как молилась во время бомбёжки, и как хоронили отца.
Человек в военной форме подождал, пока девушка сядет на заднее сидение, и опустился на переднее, рядом с шофёром.
Зловещее карканье, чёрный снег и брошенный гроб взорвались визгом мотора.
Мелькание домов немного успокаивало, но мысль о том, что будет, когда остановится автомобиль, не отпускала, стучала в висках.
Берлин… Нина с грустью вспомнила, как мечтала увидеть город славы и поражения, как любовалась его сверкающим небом, когда казалось, что этот необъятный в своей красоте и величие салют виден из любого уголка земного шара.
И вот мечта обрела очертания развалин и геометрически правильных свежевыкрашенных новых стен, новой гладкой дороги, но эти стены, эти дома и дорога как будто тонули в густой чёрной дымке.
Только цветы… Их так много в этом городе, откуда началась и где окончилась война. Красные, розовые и нежно-нежно голубые звёзды в темнеющей августовской зелени газонов.
Нина цеплялась взглядом за эти цветы, как будто они могли остановить несущийся куда-то автомобиль. Они не могли…
Автомобиль остановился у серого трехэтажного здания.
В голове девушки молниеносно пронеслось: «Бежать!», но офицер уже вышел из машины и предусмотрительно пропустил Нину вперёд.
— Прямо! — сухо приказал он.
Теперь всё происходящее казалось Нине страшным сном — таким бесконечным был узкий коридор. Прошлое и настоящее рассыпалось со звоном под ногами, и этим звоном было будущее.
