Кристиан Крахт - Faserland
Впереди, на пляже, под полосатым сине-белым тентом сидят Серхио и Анна. Я сразу врубаюсь, что это они, потому что узнаю Анну. Однажды в "P-1" мне захотелось ее трахнуть, но это мое желание я в буквальном смысле просрал, потому что был здорово пьян и пошел в сортир проблеваться, а когда вернулся, она исчезла. По крайней мере, мне кажется, что дело было именно так. Карин и я направляемся к тенту. Мы говорим "хелло", но Анна меня не узнает — или делает вид, что не узнает. У них с собой две бутылки шампанского, и они протягивают нам два пластмассовых стаканчика. Карин разговаривает с Анной, и мне не остается ничего иного, как попытаться завести беседу с Серхио. Серхио относится к тем типам, которым непременно нужно носить розовые рубашки от Ральфа Лорана и к ним часы "Ролекс" старого выпуска, и если они не ходят босиком с закатанными штанинами, то на ногах у них наверняка будут шлепанцы от Алдена — это я сразу просек.
Чтобы сказать хоть что-нибудь, я говорю, что скоро пойдет дождь, а Серхио отвечает, что нет, погода наверняка останется такой как есть. Я замечаю у него акцент, и спрашиваю Серхио, откуда он родом, и он говорит: из Колумбии. На этом тема для разговора исчерпывается, Серхио больше не произносит ни слова, поэтому я зажигаю сигарету и смотрю сначала на собственный ноготь, а потом на море.
Есть одна тайна, которую всегда шепотом рассказывали нам, детям, когда мы в каникулы приезжали на Зильт: напротив Вестерланда, там, где теперь простирается гигантское Северное море, когда-то находился город, который назывался Рунгхольт. Этот город раньше был частью острова, пока — примерно лет двести назад — огромная штормовая волна не накрыла его и не утащила все в море, которое тогда называли "Белым Гансом". Все жители города утонули, а тайна заключается в том, что, когда дует западный ветер, можно ясно услышать церковные колокола Рунгхольта, которые и под водой продолжают созывать христиан на молитву. Одна только мысль об этом всегда вселяла в нас, детей, языческий страх, но мы все равно часто приходили по ночам на берег и, прижавшись ухом к песку, старались уловить далекий перезвон колоколов.
Серхио между тем достает мобильный телефон, начинает с кем-то разговаривать по-испански и все время поглядывает на меня; это меня раздражает, поэтому я поворачиваюсь к Карин и Анне. Мы трое одновременно, как по команде, отпиваем по глотку "Рёдерера", и это получается так прикольно, что Карин снова смеется. Я думаю о том, что Карин мне очень нравится.
Затем мы возвращаемся к автостоянке. Карин и я садимся в ее "мерседес", а Серхио и Анна — в тот самый "лендкруизер", рядом с которым мы давеча как бы случайно припарковались. Анна и Карин изрядно выпили и ведут машины соответствующим образом. Я говорю Карин, что сегодня мой последний день на Зильте и что завтра утром я уезжаю; она кивает головой: очень жаль, — и потом поднимает на меня глаза и улыбается. У нее чертовски приятная улыбка.
Перед самым щитом с надписью "Кампен" она едва не сбивает пенсионера, который идет себе по шоссе, не замечая приближающегося автомобиля. На старичке старомодная шляпа в рубчик и баклажанового цвета блузон, он изрыгает нам вслед проклятия как берсерк, и я говорю Карин, что он наверняка наци, и Карин смеется.
Мы сворачиваем на Виски-штрассе. Солнце стоит уже низко над горизонтом и заливает всю Виски-штрассе золотым светом. Может быть, думаю я, улица получила свое название не только из-за многочисленных кабаков, но и потому, что кажется такой медвяно-золотистой, когда солнечные лучи падают на нее косо, вот как сейчас. Я определенно пьян, если мне в голову лезет такая чепуха. Мы припарковываем машину, выходим и бежим к "Одину". По дороге ладонь Карин на секунду касается моей руки, и от неожиданности у меня начинается приступ кашля.
В "Одине" много людей, хотя еще совсем рано. Обычно здесь не остается свободных мест лишь часам к одиннадцати, к половине двенадцатого ночи, но сегодня уже сейчас почти все столики заняты. Карин знакома с хозяйкой бара, та дружелюбно нам подмигивает и посылает к нам одного из кельнеров. Я думаю о том, что официанты в "Одине" всегда выглядят отлично — с бронзовым загаром и пр., — что они всегда в прекрасном настроении, и пытаюсь понять, откуда все это берется. В заведении есть собака, темно-коричневый Лабрадор по кличке Макс, и Карин, видимо, всегда, когда бывает в Одине, дает ему кусок хлеба, пес к этому уже привык. Он бегом бросается к ней, наскакивает всеми четырьмя лапами и выхватывает кусок, который протягивает ему Карин.
После этого она заказывает две бутылки шампанского "Рёдерер", и когда их приносят, мы все выпиваем по бокалу, и кто-то за стойкой ставит на проигрыватель "Отель Калифорния" группы Eagles, и пока играет музыка, и собака Макс грызет свою хлебную горбушку, и за окном садится солнце, я вдруг сознаю, что чувствую себя абсолютно счастливым. Я глупо усмехаюсь оттого, что так счастлив, Анна замечает это и тоже усмехается, и вслед за ней усмехается Карин, и теперь даже Серхио не может не улыбнуться.
Постепенно в "Одине" становится чересчур многолюдно. У ближайшего к нам столика застряли трое посетителей и очень громко разговаривают о Тестароссе. У них у всех часы фирмы "Картье", и по их виду можно безошибочно определить, что они играют в гольф. Они все отличаются дородностью, которая бывает у мужчин старше тридцати лет, загорелых и несимпатичных. Один из них непрерывно теребит свой нос и буквально через каждые десять минут удаляется в клозет, а потом возвращается оттуда с явным облегчением, хлопает в ладоши и произносит одну и ту же фразу: "Прекрасно, господа!"
Карин и я переглядываемся, и Карин закатывает глаза. Мол, можно найти местечко и получше, пора сматываться. Мы прощаемся с Серхио и Анной, которые предпочитают остаться здесь, я плачу за две бутылки "Рёдерера", чтобы повыпендриваться перед Серхио, хотя в данный момент мне этого совершенно не хочется, покупаю еще третью бутылку, которую мы берем с собой, и хозяйка бара трижды целует Карин в щечки, в точности как француженка, и дает нам на вынос два бокала.
Карин и я направляемся к ее машине, и по пути я вижу, как некий вдрызг пьяный молодой человек блюет на дверцу своего бирюзового "порша"-кабрио, одновременно пытаясь ее открыть. Я быстро бросаю взгляд на номер автомобиля. D — Дюссельдорф. Ага, наверное, он специалист по рекламе, соображаю я. Подумать только: бирюзовый "порш"!
Несколько зевак с противоположной стороны улицы наблюдают за этой сценой и хамски ржут, и мне кажется, что среди них я узнаю Хайо Фридрихса, но полной уверенности у меня нет, потому что я слышал, будто за то время, что я его не видал, у него очень сильно отекло лицо. Я спрашиваю у Карин, не лучше ли, чтобы машину вел я, поскольку она уже пьяная, но она говорит: не надо, она пока еще в состоянии сама вести машину; и я усаживаюсь с ней рядом на переднее сиденье, в кабине опять пахнет кожей и чуть-чуть — духами.
Машина трогается с места; пока мы едем, Карин что-то рассказывает, я пытаюсь ее слушать, но мне не удается сосредоточиться, и я просто смотрю на нее сбоку. Смотрю, как ее пестрый шейный платок красиво выделяется на фоне загорелой шеи и как ее коричневая рука лежит на руле — эта рука, покрытая тончайшими золотистыми волосками; и я вдруг вспоминаю, как однажды, еще будучи ребенком, лежал рядом с маленькой девочкой на расстеленной косынке, на пляже в Кампене, мы оба лежали лицом вниз, и девочка задремала, и я посыпал ее руку белым песком и смотрел, как песчинки застревали в волосках на ее предплечье. От этого она проснулась, улыбнулась мне, и потом мы вместе строили у моря город из песка яркими пластмассовыми совочками. Мой совок был оранжевого цвета, это я точно помню.
"Мерседес" медленно вырулил к "Медному кофейнику". Шины прошуршали по гравию, и Карин выключила мотор. Я слушал шуршание и воображал, что это море, но одновременно знал, что такого быть не может, потому что мы находимся с той стороны, где отмели. Мы переглядываемся, выходим из машины и устраиваемся на одном из зеленых пригорков напротив кофейни.
Карин открывает бутылку "Рёдерера" так, чтобы не хлопнула пробка, а я думаю о том, как сильно ненавижу людей, которые нарочно выстреливают пробкой от шампанского, чтобы все стали вертеться на своих местах, стараясь от нее уберечься. Мы пьем шампанское из бокалов, которые нам дала барменша, и наблюдаем за людьми, входящими в "Медный кофейник". А потом переводим взгляд на отмели.
Карин кладет руку мне на плечо, и там, где лежит ее рука, я чувствую тепло, а дальше она целует меня в губы. От нее пахнет шампанским и нагретой кожей. Я прикрываю глаза, но тогда у меня начинает кружиться голова, так как я слишком много выпил, и я снова их открываю. Мы целуемся, и при этом я смотрю в ее голубые контактные линзы, хотя на таком близком расстоянии мне трудно сфокусировать зрение. Я думаю, у Карин тоже слегка кружится голова. Мы кончаем целоваться. Тогда она смотрит на меня совершенно серьезно и говорит, что мы должны встретиться завтра вечером, в "Одине". Она в самом деле это говорит. Хотя я ей объяснил, что завтра уезжаю. Ну ладно, может, она уже забыла.
