Томас Гунциг - Что-то было в темноте, но никто не видел

Короля Норвегии Олафа.

Королеву Нидерландов.

И герцогиню Йоркскую, которая походила на огромного омара, пускала слюни и передвигалась в инвалидной коляске.

Собор был уже на три четверти полон. Гости рассаживались в отведенные им кресла, орган начал разогреваться токкатами.

А инфанты все не было.

Отец и протоиерей совсем извелись от тревоги.

И решили позвонить на виллу еще раз.

Шофер тоже мало что понимал в видеомагнитофонах.

К тому же присутствие инфанты волновало его сверх меры.

Аппаратуры он и не видел толком. Он видел только кусочек инфантиной груди, высунувшийся из-под пеньюара и словно звавший на помощь. Шоферу страшно хотелось помочь ему выбраться. Так хотелось, что он отдал бы за это свое место шофера и даже жизнь.

Было слышно, как внизу горничная орудует пылесосом. Он подумал, что под этот шум и грохот ничего не будет слышно, если швырнуть инфанту на кровать и показать ей кое-что, достойное ее.

Шофер встал. Очень довольный тем, что принял решение: он изнасилует инфанту, а потом можно и умереть.

Он сказал инфанте, подойдя к ней вплотную, что в Play, Rec, Ffrw, Rew и Pause он ни черта не понимает, зато кое в чем другом очень даже силен.

Но не успел он договорить, как дверь открылась.

В спальню вошел охранник виллы — в плечах шириной с дамбу, а ростом с две многоэтажные башни, поставленные друг на друга.

Шофер отступил на шаг, другой, третий и слегка пошатнулся — его план изнасилования растаял как туман на горизонте. Охранник шагнул вперед и извинился перед инфантой за беспокойство. Ему только что звонил ее отец, он не смог дозвониться до горничной. Из-за шума пылесоса та ничего не слышала. Так что отец позвонил ему, охраннику, в будку и попросил передать дочери, что все — гости, журналисты и публика — уже собрались. И ждут только ее.

Вихрь гнева взметнулся в ответ в глазах инфанты, яростный и страшный вихрь, готовый вырваться прямо на охранника.

Шофер, со своей стороны, решил, что ему пора вернуться к машине.

Охранник же очень тихо и очень ласково спросил у инфанты, может ли он ей чем-нибудь помочь. Его тихий и ласковый голос инфанте понравился, и буря в ее глазах начала стихать.

Она объяснила ему, что с самого утра бьется, пытаясь понять, как работает видеомагнитофон. Никто не может ей помочь, все как сговорились против нее, все — от кухни до гаража.

Охранник улыбнулся ей улыбкой дофина, исполненной нежности. Он-то вырос среди такой аппаратуры, и она представляла для него не больше тайны, чем содержимое его собственных карманов.

В глазах инфанты еще напуганные пронесшейся грозой незабудки робко раскрыли лепестки. А на ее щеках, подобно ранней заре, вновь заиграл стертый ненастьем легкий румянец.

Охранник наклонился над устройством, осмотрел его со всех сторон и обернулся, нахмурив брови.

— Ну что, ну что?.. — спросила инфанта.

— Ну что, кабеля-то нет. Без кабеля никак не записать.

Телефон в соборе надрывался довольно долго, когда протоиерей, наконец услышав его, бегом кинулся снять трубку.

Звонил охранник виллы. Он сказал, что инфанта вот-вот будет готова и приедет в собор через полчаса, не позже.

Протоиерей почувствовал, как к нему возвращаются силы. Он возблагодарил Господа за милосердие Его и поспешил с радостной вестью к отцу инфанты.

Тем временем на вилле инфанта попросила охранника оставить ее ненадолго одну. Стоя у окна своей спальни, она смотрела на чудесный парк, окружавший виллу.

Аккуратно подстриженная трава была черна как уголь, а каменные фонтаны стали братскими могилами убитых зверей. Облака являли все мыслимые непристойные позы, предаваясь свальному греху в небесах. А воздух был напоен не ароматами миндаля и агавы, а запахом тлена и смерти, рядом с которой она так давно привыкла жить.

Из шкафа до нее донесся тоненький писк.

Она повернула ключ. Пять котов сидели там на привязи точно коллекция персидских шапок. Тот, что замяукал, был рыжий, с зелеными, странными какими-то глазами, которые казались инфанте двумя кнопками пуска бомбардировщиков.

Ей вдруг стало очень холодно. За окном больное солнце походило на четвертушку луны.

Она взяла кота на руки и вдавила оба глаза внутрь.

Небо завибрировало, где-то взмыли ввысь грозные бомбардировщики.

А видеомагнитофон без кабеля притаился в своем углу, точно жалкий кастрат.

Длинная машина инфанты въехала на паперть собора.

Разгоряченная толпа аплодировала что было сил. Даже жандармы, санитары «скорой помощи», пожарные-тореадоры и сам протоиерей забили в ладоши, когда инфанта вышла из машины в подвенечном платье, красивая, как никогда. И ее отец, несмотря на свой давешний гнев, не удержался и захлопал дочери, признав, что она ему, несомненно, удалась.

Орган играл во всю мочь, звуки Баха, Моцарта и Штрауса бились о стены собора, и те содрогались от счастья. А когда инфанта вошла в центральный неф, все гости встали, приветствуя ярчайшую звезду испанского небосклона.

Инфанта держалась очень прямо, стоя рядом с женихом и внимательно слушая, как протоиерей бормочет на латыни.

Ей было все холоднее. Гораздо холоднее, чем полчаса назад, когда она вдавила глаза коту.

За словами протоиерея, за звуками органа она отчетливо слышала глухой гул двигателей приближающейся к городу армады бомбардировщиков.

Протоиерей сказал, что новобрачные могут поцеловаться.

Инфанта увидела, что у ее жениха рыжие волосы и зеленые глаза, и подумала, что это ей еще пригодится.

Одна в большой гостиной виллы, горничная закончила пылесосить.

Она достала из кармана передника кабель от видеомагнитофона. Улыбнулась и спрятала его в свой шкаф под стопку простыней, пахнувших мускатным орехом.

Естественный отбор

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

042103308. Это был мой номер. Главный приз: десятидневный круиз на два лица.

Сразу уточню, что второго лица у меня нет, как нет и желания связываться с каким-нибудь неженатым коллегой, с которым еще и разговаривать придется целых десять дней.

Так что я сказал, что беру с собой свою подружку Иезабель, — вообще-то ее не существует в природе, однако она оказала мне большую услугу, обеспечив круиз без попутчиков и без пустой болтовни.

Сослуживцу Бобу я сказал, что она рыжая, сослуживцу Фреду — что брюнетка, сослуживцу Мишу — что блондинка. Кажется, напуская туману, я малость перестарался, и они почуяли, что дело нечисто, но мне-то какая разница. Я получил что хотел: круиз в одиночестве и первостатейный покой.

На посадке фифа, которая встречала пассажиров, спросила, где же Иезабель, она, видите ли, хочет пожелать ей приятного путешествия. Я ответил, что ей стало нехорошо, тошнит, пошла в туалет проблеваться, сейчас придет, тогда и желайте ей всего, чего хотите. Фифа заохала и залопотала, мол, надеюсь, что тошнота у Иезабель пройдет, но в случае чего, на борту есть прекрасный врач, которому не привыкать лечить от морской болезни.

Короче, она подождала немного, но тут пары за мной стали выражать недовольство, так что она забыла про Иезабель с ее рвотой и занялась своим делом.

А я, не будь дурак, под шумок смылся в свою каюту, разложил вещички и опробовал санузел.

Пассажиры-то не знают, что я не такой, как они. Они билеты купили, все, кроме меня, — я свой выиграл в лотерею. Но что мы не из одного теста, знаю только я и не собираюсь кричать об этом на всех углах. Не хватало только, чтобы меня не приняли в игру или лишили сладкого, если обнаружат, что я — всего лишь полчеловека, то бишь живой, но больше похвалиться нечем, а стало быть, наполовину мертвый. Мало ли, на что способны все эти люди голубых кровей, узнай они, что с ними на борту деревенщина. Они-то как раз отвалили бешеные деньги, чтобы уплыть в брюхе навороченной машины подальше в море, где забывается земля с ее простецкими запахами.

Уж наверно, эти франты схватили бы меня за шиворот и под аплодисменты расфуфыренных девиц выкинули за борт. Или капитан сказал бы, мол, сиди в своей каюте и носа не высовывай все две недели, если не хочешь перебраться в закут без душа и сортира, это тебе больше по чину. Нет уж, лучше не рисковать. Я никому не скажу, кто я такой и каким чудом попал сюда.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

А морю и дела нет до тех, кто по нему плавает, плевать ему на нас.

И на то, что его загрязняют, морю тоже плевать, это видно сразу. Пожалуй, даже наоборот.

Наоборот, чтобы не сказать больше — морю просто нравится, что его загрязняют.

Извращение это, в каком-то смысле.

Я всегда думал, что морю отвратительны тонны помоев, которые сбрасывают в него люди, но, понаблюдав за ним несколько недель плавания, так сказать, в тесной близости, убедился, что оно любит всю эту грязь.