Нэнси Хьюстон - Обожание
Наш отец чувствовал себя зажатым в тиски, жизнь угнетала его. Принято считать, что люди строят свою жизнь сами, основываясь на ясном, хорошо осознанном выборе, но для большинства смертных было бы правильнее говорить именно о сложившейся жизни: она собирается вокруг нас, как наше собственное дерьмо, липнет к коже, мешает двигаться вперед, иными словами — каждый наш выбор добавляет очередной кол в изгородь, которая постепенно вырастает вокруг нас, мешая видеть остальной мир, не позволяя пожалеть об упущенных возможностях… Тем, кто покинул родные места, точно известно, что другой мир существует и они от него отказались. Пресловутые колья прорастают через их сердце. Ностальгия повергает их в ярость. Она, эта ярость, была хорошо знакома моему отцу, вот что я пытаюсь вам объяснить.
Я люблю его. Думаю, вы тоже любите своего отца, человеку это свойственно. Я рад, что могу рассказать о нем здесь, оживить его образ. Но продолжим: наступил момент, когда отец, вместо того чтобы подкарауливать щегла на берегу пруда или медяницу на краю поля, принялся ставить ловушки и капканы. Раньше он фотографировал, чтобы запечатлеть на пленке то волшебное мгновение, когда человек и животное встречаются взглядами, он пытался уловить убегающую красоту цапли, взлетающей с болотной глади, или хитрые глаза любопытного кролика… Теперь же его интересовал один только панический страх попавших в капкан зверей, их судороги, их смерть. Окровавленные куницы, разинувшие пасть в беззвучном крике, в отчаянии бьющиеся на земле мускусные крысы, лисицы и бобры с переломанными лапками, молодые лани с перебитым хребтом… глаза, из которых уходил свет жизни. Чем явственнее было страдание живых тварей, тем больше радости оно приносило отцу. Нет, я не знаю, кому он продавал эти снимки. Но когда наша мать случайно наткнулась на них, убирая фотолабораторию отца, она была потрясена. Она рыдала, ее рвало, ваша честь, и я, из уважения к вам, не стану повторять те слова, которые она выкрикивала. Прости, дорогая мама, но смотреть на тебя в тот день было страшно.
Вскоре после этого между родителями начались ужасные ссоры, и через год они развелись. Я смотрю на вещи холодно и отстраненно, ваша честь, и так же холодно и отстраненно излагаю их. Я не мучаю животных, но я — сын своего отца и беру на себя ответственность. Женщины не способны это понять. Прошу меня простить: я говорю с вами как мужчина с мужчиной, хотя вы вполне можете быть и женщиной, в наши дни женщин-судей становится все больше. Но за долгие годы судебной практики вы многое повидали и, как и я, знаете, что мужчинам свойственно смотреть правде в глаза, а женщины чаще всего морщат носик, отворачиваются и хихикают. Фиона — исключение. Я сам ее воспитывал и сделал все, чтобы моя сестричка не выросла дурочкой. Наша мать витает в облаках, но мы с Фионой живем реальной жизнью.
Все живые твари умирают, так или нет? Умирают. Это захватывающий процесс, так или нет? Лично я, ваша честь, понимаю, сколь завораживающим может быть угасающий огонек жизни в глазах существа, соскальзывающего в смерть. Как это возможно — некто здесь, с нами, на этом свете… а мгновение спустя его уже нет? Это ведь просто ужасно, невероятно. Все это ощущают. Даже слизняк сопротивляется, если кому-нибудь вздумается поднести зажженную спичку к его оранжевому резиновому тельцу; он возмущенно корчится изо всех своих ничтожных силенок: Эй! Вы что? Прекратите! Я имею право на существование!
Мой отец должен был уехать, и он это знал. Он должен был нас оставить. Чтобы освободиться, ему пришлось отгрызть себе лапу, как делают попавшие в капкан лисицы. Он оставил нас здесь, Фиону и меня. Однажды он сказал мне: я искалечен, но свободен. Я хромаю, но иду, куда хочу. Что до остального…
Я видел последние снимки отца: они потрясают душу. Лань смотрит огромными круглыми глазами, вы можете погрузить свой взгляд в самую глубину ее зрачков, и то, что вы там видите, завораживает… Все Брижит Бардо нашего мира «отдыхают», понимаете, о чем я?
Космо? Всегда его терпеть не мог. Чертов шут, лицемер, задавака. Клоун-развратник, худший из всех клоунов. Проклинаю тот день, когда наша мать встретила его.
Я проклинаю Космо. Да, секретарь хорошо расслышал и может занести в протокол: я проклинаю Космо. Ха!
ЭЛЬКЕ
Мои дети еще слишком молоды, чтобы понять, ваша честь. Они поймут позже, я в этом уверена. Прошу вас об одном: выслушивая их показания, не забывайте, что они совсем молоды. Молодость любит крайности, она непримирима, не так ли? Если вспомнить наши молодые годы…
Вы наверняка понимаете, как много, как ужасно много я должна рассказать вам о Космо но, поскольку нужно с чего-то начать, я бы предпочла описать, что чувствовала, когда он прикасался ладонями к моей коже. Они заставляли меня таять, ваша честь. Стоило ему ко мне прикоснуться — в любом месте, — и словно маленькие ручейки растопленного весенним солнцем снега вырывались на свободу, стремясь заполнить каждую ямку, впадинку, канавку, трещинку в земле, а иногда мне казалось, что это кровь — понимаете, сладкая кровь течет у меня изо рта или из потаенной пещерки, да, прикосновение Космо и правда напоминало кровь или снег, окровавленный снег, снег, ставший водой… Он раздевал меня — постепенно, нежно целовал обнаженную кожу, согревал дыханием тело под одеждой… Каждая часть тела становилась открытием, чем-то таким, чего я прежде никогда не видела и не ощущала, я вскрикивала, обнаружив, что у меня, оказывается, есть затылок или колено! О, ваша честь, я и до Космо знала наслаждение, но никогда не испытывала такой поразительно сладкой радости, которой он одаривал меня как манной небесной, пока я не принималась журчать от счастья, как ручеек…
Насколько мне известно, Космо никогда не снимали, не фотографировали, не записывали и не интервьюировали, когда он, например, исследовал языком лопатку или ключицу, но он и такие веши делал восхитительно.
Нет, зачеркните «восхитительно»… Ах да, зачеркивать ничего нельзя… Тогда запишите так: выступление на сцене и любовь — разные вещи. Я без конца ему это твердила, но…
ЭКСПЕРТ-ПСИХИАТР
Выражение исследовать языком весьма показательно, хочу это подчеркнуть. Артист относился к родному языку особенным образом: он как будто «отставал в развитии», пользуясь только устной речью и отказываясь от письменной. Нам совершенно точно известно: Космо никогда, ни в каком виде, не записывал свои бредни. Он каждый вечер импровизировал, заново придумывал свой спектакль, утверждая, что слово не может быть отделено от живого голоса.
Мне показалось важным, ваша честь, чтобы вы с самого начала процесса были в курсе этой странной заторможенности.
ЭЛЬКЕ
Я могу продолжать? В конце концов, я ведь ключевой свидетель этого слушания… Миллионы людей видели Космо по телевизору, сотни тысяч — на сцене, тысячи гордятся тем, что пожимали ему руку или взяли у него автограф… Некоторые, подобно мне, познали великое счастье быть любимыми этим человеком, но никто в мире — никто, слышите, ваша честь? — не знал Космо так, как знала его я.
ФРАНК
Ха-ха-ха! Это просто смешно. Десятки женщин тешат себя теми же иллюзиями, что и моя мать. Они переминаются с ноги на ногу от нетерпения там, за дверью, жаждут дать показания, каждая уверена, что была единственной Избранницей космического сердца… Не впадите в заблуждение, ваша честь: Космо был ненасытным соблазнителем, закоренелым Дон-Жуаном; девственницы, мужние жены и вдовы, красавицы и уродины, молодки и старухи — женщины пачками поддавались его чарам, да что там пачками — роями. А в самом конце… слова застревают в горле, но присяга вынуждает меня прилюдно заявить: в конце жизни аппетиты клоуна-развратника не ограничивались женщинами…
Признаюсь, ваша честь, меня это шокирует. Не слишком приятно видеть собственную мать и игрушкой чьей-то похоти, но истина заключается в том, что Эльке попалась в ловушку не первой и далеко не последней. Даже сегодня, после всего случившегося, она продолжает, как та лань с фотографии моего отца, смотреть на своего палача влюбленными глазами…
ДОН-ЖУАН
Нет, право, ваша честь, сделайте же что-нибудь, остановите это безобразие! С чувством глубочайшего возмущения я категорически опровергаю все сказанное выше. Мне невыносимо слышать, как мое имя вновь и вновь поминают рядом с именем ничтожного бабника. Так происходит уже много столетий, мой образ подают под разными соусами и все время принижают и опошляют…
Как вам, конечно, известно, мои притязания были высокими, благородными, метафизичными: я бросал вызов Богу, боролся с лицемерием общества и никогда не был тем жалким типом, что чешется всякий раз, когда у него засвербит в гульфике; я олицетворяю собой одно из ярчайших проявлений западной свободы личности!
