Юрий Красавин - Холопка

Раиска провожала его взглядом, слегка озадаченная: ишь, плащ в кармане носит! Что это за плащ такой, который умещается в кармане?

Слышно было, как дождевые капли барабанят по прозрачной оболочке этого странного человека; потом дождь стал так плотен, что совсем скрыл удаляющуюся фигуру. А когда прояснело немного, кремовый господин был уже на опушке Яменника. Мелькнул еще раза два за можжевеловыми кустами и исчез вовсе.

Два эти факта — ночной костер и появление нездешнего человека — были явно взаимосвязаны. Что-то стало яснее, но добавилось загадок. Прежде всего: он один там такой — или их несколько? Что они там делают? Почему он так одет, словно не в лесу живет, а отдыхает на курорте?

Об этой встрече Раиска ничего не сказала матери, а вечером, уже в сумерках, не поленилась сходить до Кукуя — это поле, примыкающее к Яменнику, через которое кукушки окликают деревню Сутолмино. И оттуда опять увидела в чертовом леске костер…

Загадка эта не давала ей потом уснуть. А уснула — приснилось, что стоит среди можжевеловых деревьев, словно среди кипарисов, веселая дачка. Чистенькая, сияющая стеклами окон и оцинкованной крышей, — этакий теремок высокий, с резными наличниками; а по верхнему этажу — затейливая терраска с балясинами и решеточками, и витая лестница ведет на ту терраску. Раиска даже поднималась будто бы по витой лестнице на терраску… но тут мать ее разбудила: иди-ка, девка, окучивать картошку по холодку, пока солнце не припекает да слепни не донимают.

Вскоре она еще раз увидела того странного человека. Случилось это в поле, когда ходила Раиска доить корову в полдень. Может быть, не его видела, а уже другого?.. Потому что был он теперь без тросточки, и не в кремовом костюме, а в джинсах, в грубой рубахе с закатанными рукавами и в резиновых сапогах. И помоложе прежнего казался, помужественнее. Но кепка с козырьком та же!

Человек этот сидел на холмашке, к ней спиной. Не видя ее, оглядывал широкое поле, словно примеряясь к нему. Вдруг поднялся и пошел легкими шагами, но не к Яменнику, а в противоположную от него сторону. Однако же Раиска почему-то уверилась, что это все-таки тот же самый тип, который накануне перед дождиком облачился в прозрачный плащ. Только теперь оделся иначе.

Загадка все время занимала ее мысли, не отступая. Потому на другой день Раиска сказала матери, что пойдет пособирать землянику по канавам: небось, назрело много. Прихватила с собой баллончик газовый (на всякий случай, для обороны) и отправилась сразу к Яменнику. Из деревни шла мимо сарая с провалившейся крышей, по старой канаве, на которой, и верно, тут и там проглядывала спелая земляника. Раиска решила, что соберет ягодки на обратном пути, а теперь ею двигало иное стремление.

Чем ближе подходила она к лесочку, тем настороженней оглядывалась. Почему-то робостно становилось, однако же сладок был ей этот страх, от которого замирало сердце.

Пройти по Яменнику — уж точно, или ногу сломаешь, или шею. Повсюду густая трава, не сразу определишь, насколько глубока та или иная яма и есть ли в ней вода. По буграм сосны и елки стоят одна другой корявее, меж соснами да елями бредина переплелась, тут же и камни-валуны, некоторые из них, вроде бы, тесаные. Можжевельник растет могучий; в каждом можжевеловом кусте чудится притаившаяся человеческая фигура. Раиска пробиралась, оглядываясь зорко, то и дело прислушиваясь. Она чувствовала себя охотником, а дичью был тот нездешний человек; впрочем, если вдруг он выйдет сейчас навстречу из-за кустов — неизвестно, кому стать дичью, а кому охотником.

Она нашла тропку. Едва заметно, прихотливо тропка эта вилась среди густой растительности, то исчезая, то появляясь вновь. Исчезала там, где под елями стлался игольник, и становилась заметной в траве между кустами. От тропки этой ответвилась другая; тут на развилке постояла Раиска, решая, куда идти. Свернула на правую и пришла к ручью. Он был довольно глубок, казался даже бездонным: темно в воде, дна не видно, течение медленное. Вброд переходить страшно, и не перепрыгнуть. Но на той стороне ручья в тени кустов прислонено было к березе что-то похожее на лестницу, хотя это была вовсе не лестница.

«Мосточек, — догадалась Раиска. — Он убирает его за собой… чтоб никто не ходил следом за ним. Хитрый Митрий! Но почему, почему он таится? Неужто в самом деле уголовник?»

Открытие перекидного мосточка заставило еще сильнее забиться ее сердце. Она вернулась к разветвлению тропки, постояла тут и, не в силах совладать с усилившимся страхом, отправилась назад, домой.

Вечером она снова видела огонь в Яменнике, но разговора с матерью о том все-таки не заводила. А на следующий день не утерпела, опять решила пойти «за земляникой». Дошла до того места, где мосточек в кусте бредины, потопталась на берегу, спустилась ниже по течению и тут осторожно вступила в воду. Дно ручья оказалось довольно твердым, но неровным; один шаг оказался неверным, и хоть поднимала она подол выше некуда, все-таки замочилась. Однако перебралась на ту сторону, огляделась, запоминая место брода, потом подошла к стоявшему торчком мосточку, внимательно осмотрела его. Оказалось, он очень хитро сделан: складной, как перочинный нож, из двух секций, и на стыке этих секций — длинные подпорки. То есть, если перекинуть его на другой берег, подпорки эти будут как раз посреди ручья.

«Хитрый Митрий!» — опять отметила Раиска. И дальше пошла по тропинке так же тихо, крадучись. И оказалась у пруда. А оказавшись тут, вздрогнула: на другом берегу, как раз напротив, сидел тот человек, босой, штаны подвернуты до колен. Тросточки не было видно, а все остальное при нем: и кепка с большим козырьком, и трубка, и даже тапочки стояли на берегу, отдельно. Он, конечно же, сразу увидел ее.

— Ты кто такой? — дерзко спросила Раиска, а дерзость была от робости. — Что тут делаешь? Как сюда попал?

Сидел он Бог знает на чем, но очень вальяжно, словно в кресле, и курил. Вообще-то вживе Раиска никогда не встречала человека, курящего трубку. Разве что видела по телевизору: так делают или капитаны кораблей, или артисты, или министры — люди особые. Но чтоб в Яменнике под огромным можжевеловым кустом сидел кто-то и курил трубку… это какая-то нелепость, ей-Богу.

— Кто тебе разрешил? — спрашивала Раиска. — Чего тебе тут надо?

Он продолжал смотреть на нее все так же спокойно и не отвечал ей; только дымом легонько пыхнул — голубоватый, прозрачный завиток поплыл как раз в ее сторону. В этом было какое-то возмутительное пренебрежение, барская презрительность, высокомерие. Захотелось как-то «достать» его, чтоб он хоть что-нибудь сказал.

— Ты кто? Скрываешься от милиции? Или, может, ты сбежал из желтого дома?

Не зная, что еще спросить, она села на берегу, разглядывая сидевшего напротив, за прудом, дачного человека.

— Если ты турист, то почему здесь? — подумав, продолжала Раиска. — Иди на реку, там таких бездельников много — палаток понаставили, удочками махают.

У этого, кстати, тоже палатка поставлена, да столь искусно, что Раиска не сразу и заметила ее за кустами — довольно высокая, под нежно-зеленым тентом, у нее было даже что-то вроде крылечка… От палатки уже натоптана тропа к пруду, здесь сделан мосточек по-над водой, вроде тех, с каких полощут белье. На ветке молодой березы висело широкое полотенце с нарисованным по белому желтым попугаем.

Еще можно было видеть в траве у воды стоявшие друг возле друга блестящие посудины — котелок, сковородка, миска, чайник.

— Я тебя русским языком спрашиваю: кто такой и зачем ты здесь? Как твоя фамилия?

Он в ответ ни гу-гу.

— А-а, ты, наверное, наркоман… Кайф тут ловишь, да?

— А тебе говорили, девушка, что у тебя ноги кривые? — вдруг спросил он, картинно отнеся руку с трубкой от лица.

Раиска даже встала:

— Че-во?

— Ну-ка, повернись вокруг себя, я посмотрю. Откуда ты, огородное пугало?

Раиска мобилизовалась тотчас:

— Ах ты, карамора кривохвостая! Ах ты…

Но, как на грех, самые обидные, самые действенные слова не приходили ей на ум — те слова, которые сразили бы его наповал.

— Кто твои родители? — продолжил он вальяжно и стал выколачивать трубку о ствол можжевеловый. — Небось, отец — прачкин сын, а мать — кухаркина дочь?

Раиска задохнулась в самой настоящей злости, но опять не нашла нужных слов, кроме «кривохвостой караморы». Впрочем, отыскалось «чистоплюй стерилизованный», но дальше опять случилась заминка, хоть плачь. А вообще-то Раиска на язык была бойка.

— Наверно, выросла в коровнике или на конюшне, — сказал, словно сам себе, этот дачный тип, — любя коровий мык и лошадиное ржанье.

— До чего противный! — подивилась она. — Какой противный и отвратительный! Убила бы на месте!

Она топнула босой ногой по земле, наклонилась, подцепила у воды комок грязи и швырнула. Бросок был так силен, что грязь долетела до того берега, а крошки угодили ему как раз на кремовую штанину.