Юрий Буйда - Львы и Лилии
Поэты и красавцы... среди них был один... он вдруг решил приударить за мной... мне было пятнадцать, а ему, наверное, сорок... или около того... грустный, тощий, очкастый... все время курил... немножко странный... мать его принимала за компанию и называла человеком без имени... он был поэтом... она над ним подтрунивала, но беззлобно... мы вдвоем, он и я, уходили в дальнюю комнату, он читал стихи, мне нравилось, когда он шепотом декламировал:
И на путь меж звезд морозный Полечу я не с молитвой Полечу я мертвый грозный С окровавленною бритвой...
Ох, от этого Хлебникова меня дрожь пробирала... а он меня потихоньку лапал... то за руку возьмет, то за коленку... как бы случайно... а однажды вдруг обнял и поцеловал... Вот это и был мой первый поцелуй... я думала, он сожрет мои губы... засунул язык мне в рот... язык толстый, желтый, прокуренный, горький... рычит, сопит, рукой залез под юбку... в трусики... пальцами там шурудит... я бедра сжала, вспотела, молчу... господи, и страшно, и весело, и отчаянно... и любопытно: а что еще? А дальше что? Он стал сосать мое ухо... боже мой, мочку уха... меня колотит, а он — чмокает... щекотно...
И вдруг вошла мать и сказала:
“Милочка, у него двое детей, и жена беременна третьим”.
Милочка...
Она говорила: милочка, зеленое тебе не идет... милочка, тебе не идет хмуриться... милочка, это так пошло... милочка, не горбись... милочка, смотри мне в глаза... милочка, тебе рано это читать... милочка, этот мальчик родился неудачником... милочка, он тебе не пара... милочка, ты должна нести себя по жизни, как знамя победы, как милость и наказание Господне... милочка, женщина никогда не выбирает между добром и злом, она выбирает только между злом и большим злом... милочка, не забудь закрыть тюбик с пастой... я пью чай — милочка, смерть таится в третьем куске сахара... она всюду... не горбись, не хлюпай, не надевай это, не стой как дура, закрывай дверь, отстань...
Милочка! Милочка! Милочка...
Иногда хотелось бежать от нее куда глаза глядят... спрятаться... я и пряталась... пряталась в стенном шкафу, в коробке из-под телевизора, под кроватью... под кроватью было лучше всего... самые счастливые ночи я провела под кроватью... самые счастливые и самые несчастные... Я так хотела, чтобы меня хватились... чтобы испугались, бросились искать... где Лилечка? Ау, Лилечка! О боже мой, Лилечка!
Но никто меня не искал... никогда не спохватывались...
В школе меня дразнили, называли Милочкой... Лилечка, милочка, девочка, дурочка... ну ладно, что ж... но ведь и на работе, в издательстве... на работе я сразу стала Лилечкой... Откуда они узнали, а? Откуда эти суки узнали, что я — Лилечка? Я пришла на работу, и уже через день все называли меня только Лилечкой! Лилечка и Лилечка... ну и милочка, конечно... Как сговорились! Я думала, что хуже этого ничего нет... как-то я случайно подслушала, как они меня называют за глаза... Мисс Извините. Мадемуазель Простите. Госпожа Виновата. Ну да, я всегда извиняюсь... иногда, наверное, без повода... не знаю... может быть... ну и что? Ну и что тут такого?
Мне хотелось взять что-нибудь... нож, пулемет, гранату... Когда же нибудь должно это кончиться! Когда же нибудь должна умереть, сдохнуть, провалиться эта Лилечка, эта Мисс Извините! Не хочу... ну не хочу! А хочу быть Мисс Пошли Вы Все К Черту! Мадемуазель Налейте Еще! Госпожой Весь Мир У Моих Ног! Мне надоело спать под кроватью!..
Конечно, я пыталась бунтовать... я постоянно бунтовала... в детстве, в юности... красила волосы в немыслимые цвета... вообще красилась — ужас! Глаза, губы... Бр-р! И сочиняла романы... о да, порнографические романы! Жозефина прижалась к нему, и его мускулистая волосатая рука скользнула... Жозефина! Боже мой, Жозефина!... Жозефина... эта чертова Жозефина прославила меня на всю школу... у нас был один мальчик... ну, в общем, он мне нравился, и я дала ему почитать... а он дал еще кому-то... и пошло, и пошло... я написала продолжение... каждая часть занимала ровно одну тетрадку в клеточку... эта Жозефина почти на каждой странице кому-нибудь отдавалась... мужчинам, женщинам, ослам... и даже троим горбатым карликам одновременно... и все персонажи бешено матерились... сквернословили без удержу... успех был — боже ты мой! Я упивалась славой... на меня показывали пальцем, за моей спиной шептались: это она, она! Мальчики провожали меня до дома... а тот мальчик, который мне нравился, однажды поцеловал меня... он постоянно сосал леденцы, и его сладкие липкие губы на секунду, на миг приклеились к моей щеке... какое счастье... небывалое счастье... эти его сладкие глупые губы, приклеившиеся к моей щеке... это незабываемо... чмок! Смешно и незабываемо...
А потом мою мать вызвали к директору... она познакомилась с моей Жозефиной и сказала: милочка, это написано так плохо, что ты даже не заслуживаешь наказания...
Но она все-таки меня наказала...
Моя порнографическая эпопея завершилась позором... библейским позором и ужасом... испепеляющим ужасом...
Мать устроила громкую читку... было много гостей, они крепко выпили... а потом позвали меня... меня никогда не приглашали к столу, а тут вдруг — нате... их там было человек десять... меня усадили за стол, слева и справа сидели двое каких-то мальчиков... крепкие мальчики... красавцы и поэты... они сдвинули стулья и зажали меня с обеих сторон... но я сперва не поняла, в чем дело... а мать вдруг достала тетрадку, открыла и начала читать... про Жозефину... эта сука стала читать про Жозефину... это была как раз сцена с ослом... Жозефина и осел... Жозефина думает о том, какую позу ей принять, чтобы ослу было удобнее, и тут осел сгибает задние колени... у меня так и было написано: осел согнул задние колени. Задние колени! Задние колени... Что тут, Господи, началось... Как же они смеялись! Как они хохотали! Просто выли! Ржали! Ревели! Визжали! Один толстяк так смеялся, что не удержался и пукнул... я думала, их там всех разорвет от смеха... какие у них были лица... какие рожи... какие рыла... красные, потные... а эти их рты... никогда не думала, что человеческий рот может выглядеть так непристойно... срам, а не рот... у матери потекли ресницы... глаза превратились в грязные пятна... бесформенные, черные... вся пятнами, вся красная, вся глупая... я не могла встать и уйти, потому что эти двое держали меня... я сидела между ними в своем свитере... у меня был свитер с медвежатами... я его надевала только дома... голова кружилась, я уже ничего не понимала, а они хохотали и хохотали... казалось, они сейчас начнуть блевать... вот-вот начнут... заблюют весь стол, все вокруг... наблюют мне на свитер, на медвежат... я схватила что-то со стола, сунула в рот, и тут меня вырвало... прямо на соседа... на его шелковый пиджак... синий шелковый пиджак... он вскочил, я оттолкнула его, пнула стул, споткнулась, упала... на мне была короткая юбчонка... я упала, юбка задралась... трусы наружу, боже... поползла, вскочила, побежала, с разбегу на что-то наткнулась — и все, потеряла сознание...
Когда я очнулась, рядом был Андре...
У матери тогда был роман с этим Андре... она говорила, что это ее осенний роман... последний... врала, конечно, как всегда, но так она тогда говорила: осенний роман... она называла его Андре... его звали Андреем, а она называла его Андре... пошлость какая... он был моложе ее лет на двадцать или на пятнадцать... она вообще обожала молодых... даже иногда называла себя Федрой, а всех этих мальчиков, которых тащила в свою постель, — Ипполитами... Федра и Ипполиты... закатывала глаза и декламировала: “Давно уже больна ужасным я недугом”, — и вдруг начинала хохотать... пошлая Федра... Ипполиты были не лучше... но Андре был очень красив... смуглый, кудрявый, с яркими черными глазами... такой итальянистый парень... тупой, но красивый... он всем нравился, этот Андре... он был таким беззлобным, покладистым, веселым... а как он улыбался! Мать говорила, что он напоминает ей Льва... Льва Страхова...
А я была толстоватой, неуклюжей... девочка-подросток... грудь мешает, ноги мешают, руки мешают, задница кажется слишком большой, а глаза — слишком маленькими... слишком густые брови, слишком толстые губы... доктора это называют дисморфоманией или синдромом Алисы в Стране чудес... ну да, обычное дело... в общем, я была в него влюблена... он об этом не знал, конечно...
Когда я упала в обморок, этот Андре взял меня на руки и отнес в спальню... мать прибежала — Андре ее прогнал... мы остались одни... я не хотела, не могла говорить — говорил он... нес какие-то глупости, но у него был такой голос... завораживающий голос... пленительный... обволакивающий... я могла слушать его час, другой... хоть всю жизнь... он говорил, говорил... держал мою руку в своей, склоняясь к моему лицу... от него так пахло... мне так хотелось плакать... обнять его, прижаться, задушить... так хотелось его поцеловать... он наклонился надо мной... от него веяло медом и мятой... одеколоном, коньяком и похотью... обольстительно пахло... конечно, если бы вместо меня там вдруг оказалась такса или даже резиновая грелка, было бы то же самое — красота и похоть... бессмысленное, безмозглое, будничное обольщение... он обольщал по привычке, машинально, не задумываясь... такса, грелка, девочка — ему было все равно... но тогда — тогда я думала иначе... он гладил мою коленку... мне так хотелось схватить его, завладеть, не отпускать... ну да, по сравнению с матерью я была как прачка перед царицей... но и у прачки бывает минуточка... может, это и была моя минуточка... он говорил что-то ласковое, гладил мою коленку... и вдруг я испугалась... а вдруг его рука поднимется выше... а у меня, боже мой, очки, веснушки, этот дурацкий свитер с дурацкими медвежатами... эта Жозефина... а главное, конечно, — трусики... они были мокрыми, эти чертовы трусики... я обмочилась, когда потеряла сознание... мороз по коже... вот сейчас его рука скользнет и коснется... но второго позора я бы не пережила... я вдруг поняла, что мне никогда не завладеть этим богом... что ночью, как всегда, он будет трахать мою маман, а она будет орать на весь дом... нарочно орать — чтоб я слышала... а я останусь с Жозефиной и мокрыми трусиками... я ничего не могла поделать... отчаяние было таким сильным... отчаяние и злость... помрачение ума... на меня вдруг что-то нашло... я оттолкнула Андре, схватила со столика ножницы и ударила его в лицо... куда-то еще... кажется, в плечо... зажмурилась и стала размахивать ножницами... я стояла на коленях... на кровати... вопила что-то несуразное, бессмысленное и била, била вслепую, наугад... меня корежило... в комнату ворвались люди... кто-то попытался меня схватить — я ударила, попала... еще... крики, крики... они все кричали разом, наперебой... орали, визжали... стоял такой крик... меня наконец повалили, вырвали ножницы, чем-то накрыли, кто-то навалился на меня... я билась в каком-то припадке...
