Йордан Радичков - Жаркий полдень
Та, та, та-та, та!
Ожидание набухало, набухала загадка, и все громче звенели колокольчики, стучал аппарат Морзе, не получая ответа.
Только жара ленивым облаком висела над станцией, раскаленная и зыбкая, как пустыня, усиливая ощущение пустоты и напрасности ожидания.
Кочегары изредка бросали в топку по лопате угля, еле-еле поддерживая ленивое попыхиванье огня. Паровозы устали, кипящий пот высыхал на их телах, и казалось, они теперь спали, лишь время от времени испуская протяжный вздох.
Живой бег дрезины уносил ее от ленивого и жаркого покоя станции Н. Офицеры в одних майках работали рычагами, и сквозь жгучую пелену пота, застилавшую глаза, дорога перед ними колыхалась и розовела от соли. Колеса, радуясь жизни, весело тарахтели.
Железнодорожное полотно два раза пересекло шоссе и побежало с ним рядом. Движения на шоссе не было, асфальт блестел и грозил растечься по кюветам, залить поля, затопить дубовые рощицы. Пассажиры дрезины смотрели то на шоссе, то на поля, местами сжатые, местами обремененные тяжестью колосьев; черные проселки дремали, утонув в раскаленной пыли.
— Словно вымерло все! — сказал капитан и снова поднял бинокль.
Горы придвинулись, и он увидел, как над ними серым чубом клубится туча: быть может, шла гроза.
Сзади завыла сирена. Вой нарастал, взвивался над полями, снова прижимался к земле и снова взмывал вверх, точно пытался, изгибаясь, пробить себе путь сквозь этот зной.
Люди в дрезине обернулись. По шоссе с включенной сиреной мчалась пожарная машина. Пожарники стояли, прильнув к цистерне, их блестящие медные каски покачивались. Машина пронеслась мимо дрезины, оглушив людей своей сиреной, и они увидели, как хлопают на ветру куртки пожарников.
— Пожар в такую жару — страшное дело! — сказал капитан.
— Страшная жарища! — отозвались сзади.
Офицеры сняли уже и майки и работали по пояс голые, но прохладней от этого не становилось.
Капитан стал рассказывать, как в прошлом году во время осенних маневров из-за непогашенной спички вспыхнул пожар, и вся армия и население полночи боролись с огнем; вот что может наделать одна спичка!
— Вполне вероятно, что поезд стоит в поле, — сказал дежурный. — От искр иногда возникает пожар. Глядите, какая пшеница пересохшая. Если пожар, поезд останавливается, и пассажиры бегут тушить.
— Это возможно, — обернулся к нему капитан. — Вот и пожарная команда проехала. Да, да, наверно, они тушат пожар.
Офицеры сильнее налегли на рычаги, и раскаленное поле с пшеницей и дубовыми рощицами быстрее побежало вдоль полотна.
Рельсы входили в густую тень канадских тополей.
— Там река, — сказал дежурный.
Полотно выгнулось, подыскивая место, где удобней было пересечь реку. Вот и мост, высоко поднявший свои металлические ребра, заброшенное, заросшее травой караульное помещение и возле него маленькая пристройка, сколоченная еще во время второй мировой войны, когда мосты охранялись военными.
Пока дрезина с грохотом шла по мосту, капитан смотрел вниз на прозрачную и тихую воду.
— Эх, искупаться бы в такую жару, — сказал капитан.
В реке отражались мост и бегущая по рельсам дрезина. У краев прохладного потока можно было разглядеть птах, которые низко проносились над водой, задевая ее грудью.
За мостом офицеры и дежурный вдруг увидели остановившийся поезд, паровоз был нем; а впереди него, словно чему-то удивившись, застыла мотодрезина.
Все соскочили на землю, офицеры стали натягивать на себя одежду, а капитан, на ходу одергивая гимнастерку, сбежал с насыпи и на своих длинных кривоватых ногах зашагал к паровозу. Он остановился у лесенки и, всматриваясь в полумрак за топкой, крикнул:
— Алло!
Никто не отзывался.
— Эй, алло! — повторил капитан.
Товарищи уже стояли позади него.
— Никого нет? — спросил дежурный.
— Похоже, что никого. Эй, алло!
Вместо ответа паровоз выбросил из-под поршней облачко пара. Дежурный вскарабкался по лесенке, но наверху, если не считать замасленной куртки, висевшей возле манометров, никаких следов присутствия человека не было.
Офицеры и дежурный пошли вдоль вагонов. Зияли распахнутые двери, окна были открыты, в купе на сетках лежали чемоданы и корзины, тут же висели плащи и сумки. Один из офицеров поднялся в вагон и прошел по всему коридору.
— Пусто, — сказал он. — Пусто, как во время воздушной тревоги.
В поле кричали дергачи.
— Когда-то мы так спасались из Софии, — вспомнил капитан. — Поезда довозили нас до тоннелей в Искырском ущелье, и мы прятались в этих тоннелях. Но тогда была война, бомбежки, а тут я ничего не понимаю!
Они покрутились возле мертвого поезда, капитан что-то обдумывал, потом решительно двинулся к паровозу. Поднимаясь по лесенке, он сказал товарищам, что надо кого-нибудь позвать, не могут же они целый день торчать здесь, необходимо доставить военные материалы, не то все маневры полетят кувырком.
Продолжая думать о маневрах, он карабкался по лесенке, а дежурный думал в это время о своем. Он вспомнил, что оставил все на станции открытым, что все двери распахнуты и аппараты стоят на виду. Надо было хоть аппаратную запереть!
Капитан дернул несколько раз паровозную сирену. Над примолкшим полем понеслись прерывистые гудки. Тит, тит, тит, тит — так гудели паровозы при тревоге или когда теряли терпение, промаявшись слишком долго перед семафорами перегруженных станций. Призыв разнесся по округе еще несколько раз, и капитан спрыгнул на землю.
Он снова поднес к глазам бинокль и стал рассматривать окрестные холмы. Над одним из холмов он увидел маленького комара. Комар отвесно спустился на землю, поднял облачко пыли и замер на холме.
— Вижу вертолет генерала, — сказал капитан и передал бинокль другому офицеру.
Тот направил бинокль туда, куда показывал капитан.
— Там вышка номер три — командный пункт, — объяснил ему капитан, — Оттуда наблюдают за маневрами.
— И завтра с этой вышки будут наблюдать, — сказал третий офицер. — В низине завтра состоится контратака танковых частей. А сегодня главная операция — форсирование Черказской реки.
— Так это и есть Черказская река, — сказал дежурный.
— Именно, — сказал капитан. — Сегодня ее будут форсировать.
— А где же тогда воинские части? — спросил дежурный. — Никаких частей вокруг нет.
— Действительно, нет, — сказал капитан. — Зато есть дубовые рощицы. Вы видели по дороге дубовые рощицы?
Дежурный улыбнулся, он понял.
— Вертолет поднялся, — сказал офицер с биноклем. — Вон там.
Он отдал бинокль капитану, но и без бинокля все четверо увидели, как маленький комар взмыл в побелевшее небо и начал расти.
— Ничего во всей этой истории не понимаю, — сказал капитан.
Они сели у полотна, всматриваясь в вертолет, который продолжал расти. Зной колыхался, еще сильнее сгущаясь от крика дергачей; где-то подавал голос и перепел, точно играл на окарине.
Второй день у подножия Черказских гор и на равнине шли большие военные маневры. Вчера, перейдя в контратаку, танковые части, поддержанные авиацией и артиллерией, захватили полигон и разнесли в щепки четыреста мишеней — артиллерия, авиация и танковые части пленных не берут.
В это утро все уже выглядело так, словно «боя» и не было. Только земля зияла разверстыми ранами. Проехали крестьяне на телегах, груженных снопами; прогнали лошадей на луга; кузнечики выбрались из своих норок и прыгали, купаясь в горячем воздухе. И роса выпала ночью, и солнце напилось росы, прежде чем, собравшись с силами, подняться в небо и докалить зерно в издолах и низинах — на холмах хлеб был уже убран. Тракторы, заурчав, принялись переворачивать землю. Их гусеницы прошли по следам танков и тягачей, отлично укладываясь в широкие отпечатки танковых гусениц. Перепела, выскочившие на волю под надежным прикрытием темноты, теперь перекликались, словно уверяя друг друга, что вчерашние ад и громыхание не повторятся.
Земля восстанавливала силы и дышала, созревая в зное плодоносного лета. Но она еще и лечила свои раны и запрятывала в глубину своих недр, как прячут клад, все громыханье и жестокость вчерашних маневров, ибо она знала, что эту стихию, спокойную, но не уснувшую, она должна удержать в себе; так спокойно лежит лев, небрежно опустив на лапы золотистую гриву, устремив взгляд куда-то вдаль. Спокойствие щедрого лета чувствовалось и на аэродроме. Маленькие самолеты, вертя задами, подкатывали к ангарам, точно лошадки, готовые хоть сейчас помчаться по скаковой дорожке. Им словно еще жгло колеса, как вчера, когда они касались бетона взлетных площадок, протянувшихся по полю огромными ромбами. Ромб к ромбу — до самого края поля, словно панцирь черепахи. Стада овец бродили по траве, поглядывая на локаторы, установленные на желтых пригорках. Локаторы обыскивали небо, обрабатывали его, прощупывая каждый квадрат, но там было только солнце и небесная синева — она плавилась и стекала на землю, как смола, и земля еще сильней благоухала созреванием.
