Ширли Джексон - Я знаю, кого я люблю
Другая сказала:
— Посмотрите, на Кэтти свитер собственной вязки.
Спустя несколько лет Кэтрин, наклонясь вперед, положив локти на стол и выпуская клубы сигаретного дыма, скажет Эрону:
— Я вообще не люблю одежду. И чего с ней так носятся? По-моему, человеческое тело и так прекрасно.
Когда девушки с вьющимися локонами отправлялись, стуча высокими каблуками, на балы для второкурсников и выпускные вечера, Кэтрин и еще три-четыре подруги устраивали небольшие девичники; они подавали друг другу какао с пирожными и говорили:
— Знаешь, Кэтти, если ты начнешь краситься и завиваться, то будешь ничего, правда-правда.
И Кэтрин, краснея, отвечала:
— Отец убьет меня.
— Вообще-то, у тебя хорошая кожа. А у меня на лице вечно что-нибудь высыпает.
— Да нет же, — возражала Кэтрин.
Или:
— Ну, какая же ты полная. Мне бы так выглядеть.
Однажды, когда Кэтрин училась еще в средней школе, произошла неприятная история. Одну из ее подруг пригласили поработать в спектакле местного клуба Американского легиона[3] — расхаживать в длинном платье, провожая зрителей на места. Ставилась "Микадо",[4] и некоторые члены клуба привлекли своих дочерей рассаживать публику, а если понадобится, помочь и гримерам. Эдна — так звали подругу — добилась, чтобы и Кэтрин пригласили поработать в третьем, заключительном спектакле вместо заболевшей девочки. В семь часов Кэтрин в мамином платье из синего крепа, которое плохо на ней сидело, с безобразно приметанной к плечам белой кисейной оборкой, встретила Эдну в коридоре перед зрительным залом. Миссис Винсент, приехавшая на трамвае вместе с Кэтрин, спросила Эдну:
— Позаботишься, чтобы Кэтрин хорошо добралась до дому?
— Мои родители ее отвезут, — сказала Эдна.
Миссис Винсент поцеловала Кэтрин, обвела недоверчивым взглядом зрительный зал и вышла из театра, чтобы снова сесть на трамвай и отправиться домой.
— Ну, как я выгляжу? — спросила Эдна. — Посмотри на меня.
Она кокетливо приподняла с боков длинную юбку, и Кэтрин с ужасом обнаружила, что Эдна с ее отвратительным цветом лица и прямыми волосами выглядела в тот вечер просто чудесно.
— Я накрутилась на палец и покрасила губы, — сказала Эдна.
Уже тогда Кэтрин поняла, что раз или два в жизни девушки выпадает вечер, когда она прекрасно выглядит; она еще не вполне привыкла к своей непривлекательности и не могла довольствоваться ожиданием двух-трех часов красоты, которые сослужат ей добрую службу.
— Ты выглядишь прелестно, — тоскливо выдавила Кэтрин. — А я?
Она распахнула пальто, и Эдна сказала:
— Прекрасно. Послушай, после спектакля устраивают банкет для актеров. Пойдем?
После спектакля Кэтрин вдоволь насмотрелась, как Эдна, с уныло обвисшими локонами, мечтательно танцует в объятиях тучного немолодого хориста, волоча за собой широкие юбки; он хихикал, нашептывая ей на ухо, Эдна закатывала глаза и легонько похлопывала его по щеке, а ее родители, усталые, но гордые, сидели у стены и с готовностью приветствовали случайных знакомых.
Всю дорогу домой Кэтрин шла пешком, приподняв синюю креповую юбку и не боясь, что ее могут заметить.
— Мерзость, какая мерзость, — шептала она. — Отец будет в ярости.
Потом, когда до дома оставался всего один квартал, она вдруг представила себя красивой, прославленной особой; вот она гуляет в саду, и ее длинные юбки мягко шуршат по земле, она грациозна, вокруг толпятся жаждущие автографа почитатели.
— Пожалуйста, — нежно просит она, обмахиваясь веером, — пожалуйста, не говорите, что я красива. Это не так.
Но ее голос тонет в бурных протестах, и она, тихо смеясь, уступает им.
Отец запретил ей разговаривать с Эдной и написал отцу Эдны резкую записку, на которую не получил ответа. Маме пришлось отдать креповое платье в стирку, так как подол был весь в грязи.
Позже, через много лет Кэтрин скажет Эрону:
— По-моему, обыкновенные люди не видят красоту. По-моему, обыватель попирает красоту, потому что она гораздо выше его.
— Ты всегда была неблагодарным, избалованным ребенком, — сказала мать, беспокойно ворочаясь в кровати.
— Ты ведь, кажется, живешь на мои деньги? — безразлично ответила Кэтрин. — Ешь-пьешь, и врач к тебе приходит два раза в неделю.
— В тебе нет даже искры любви ко мне.
— И все же что-то заставляет меня заботиться о тебе, кормить тебя.
Слабыми, высохшими руками мать натянула на себя одеяла.
— И за что мне только досталась такая дочь!
— Не гневи Бога, — ответила Кэтрин.
Она стояла в дверях кухоньки, опершись на косяк, и ждала, пока сварится овсянка для матери. День в конторе был длинный, унылый, приближалась зима (та самая зима, когда она могла бы купить дешевое меховое пальто, если бы не приехала мать), а мать не подавала никаких признаков улучшения или ухудшения. Кэтрин было почти безразлично все, кроме того, что ей двадцать три года, она до сих пор связана по рукам и ногам, а романтика и слава всё не приходят.
— Слышал бы тебя твой бедный отец!
— Мой бедный отец уже никогда ничего не услышит, и меня это вполне устраивает.
Мать попыталась приподняться в постели, смягчить Кэтрин заблестевшими в глазах слезами.
— Он был тебе хорошим отцом, Кэтрин. Ты не должна его плохо вспоминать.
Кэтрин рассмеялась и ушла в кухню.
Когда Кэтрин было двенадцать лет, мать решила позвать к ней гостей. В магазине, где продавались всякие дешевые мелочи, она купила маленькие пригласительные открытки, бумажные колпаки и крошечные плетенки для конфет. Еще купила мороженого, игру "Прикнопь ослу хвост"[5] и испекла торт.
— На все ушло не больше трех долларов. — сказала она отцу. — Основную часть суммы я взяла из хозяйственных денег на неделю.
— Не понимаю, зачем устраивать для Кэтрин дорогие увеселения, — сказал, хмурясь, отец. — Она моя дочь, и ее положение объясняет отсутствие мирского легкомыслия в ее жизни.
— Но у ребенка никогда не было гостей, — твердо стояла на своем мать.
— Не хочу гостей, — сказала себе Кэтрин, лежа в кровати, одна, наверху в своей комнате. — Никого не хочу здесь видеть.
Мать разослала маленькие приглашения (Кэтрин Винсент, четверг, 24 августа, от 2 до 5 вечера), и пришли почти все из двенадцати приглашенных.
Это был неудавшийся, скучнейший вечер. Кэтрин в старом платье с новым воротничком и манжетами и мать в платье, которое она надевала в церковь, встречали гостей у двери и рассаживали их в общей комнате, где на столиках одиноко торчали плетенки с конфетами. Гости брали по одной конфетке, играли в "Прикнопь ослу хвост", но не дольше, чем того хотелось миссис Винсент, а потом тихонько сидели, пока кто-то из них не догадался сказать, что пора домой.
— Но вы еще не попробовали мороженого! — весело воскликнула мать Кэтрин. — Вы не можете уйти, не дождавшись мороженого.
Для Кэтрин воспоминания того вечера были воспоминаниями о матери, как она яростно все устраивает, смеется, мурлычет себе под нос, снует туда-сюда, и ее старое платье то и дело мелькает среди выходных платьиц детей; как она восклицает:
— Ну, что за милашка!
Или:
— Ты, наверное, самая красивая девчурка в классе!
Потом за обеденным столом мать спросила ободряюще:
— Ну что, киска, ты довольна вечером?
— Говорила я тебе, что они притворяются, — ответила Кэтрин. — Не любят они меня.
— Кэтрин незачем приглашать гостей, если они не умеют вести себя с ее матерью, — сказал мистер Винсент, предаваясь тарелке с печенью и копченой грудинкой. — Ты измоталась, истратила кучу денег, а ребенку все это было не нужно.
— Помнишь тот вечер, когда ты пригласила ко мне детей? — спросила Кэтрин у лежащей в постели матери. — Помнишь тот ужасный вечер, когда ты настояла, чтобы дети пришли?
— Неблагодарная дочь, — буркнула мать, ворочаясь под одеялами. — Ты всегда была равнодушным, эгоистичным ребенком.
Однажды — Кэтрин тогда было лет четырнадцать — мать вошла в спальню, где Кэтрин разбирала ящики своего шкафа. Присев на кровать, миссис Винсент обратилась к дочкиной спине:
— Отец просил меня поговорить с тобой.
Кэтрин, замерев, продолжала складывать носовые платки и свертывать шарфы.
— О чем же он просил тебя поговорить со мной?
— Он считает, пришло время мне с тобой поговорить, — грустно ответила мать.
Пока мать говорила, неловко, как бы оправдываясь, Кэтрин сидела на полу, сворачивая и разворачивая шарф.
— А девочки у тебя в школе когда-нибудь говорили об этом?
— Все время, — ответила Кэтрин.
— Не слушай их, — горячо отозвалась мать. — Мы с отцом вооружены знаниями и можем сказать тебе правду, а твои девчонки ничего не понимают. Обещай мне, Кэтрин, что ни с кем, кроме нас, не будешь об этом говорить.
