Зуфар Гареев - Хроники сексуальных неврозов
– Ну, тварь! Тварь, и нет других слов! В хлам тварь!
В самом деле, это чудит пациент Максим Рожков. Его одноместная палата располагается на третьем этаже. Не прошло и пяти минут, как явились сюда бравые парни Стас и Влад. Дверь в палату открыта настежь, дверь в туалете высажена. Крепкие ребята выводят из номера полного молодого человека со слипшимися волосами.
Максим Рожков безутешно всхлипывает:
– Нету других слов, нету!
Стас рассуждает:
– Макс, е-мое, ну будь ты мужиком! Забей – понял?
Влад успокаивает:
– Все в жизни бывает, не парься! Чего ты с этой лахудрой связался?
– В сердце она у меня была! Вот тут!
К ним торопится психолог – молодая девушка-практикантка.
– Макс, бежим? Бежим, мой хороший?
Максим безнадежно машет рукой:
– Бежим… А что еще остается?
Дорожка в парке полита дворником, бежать по ней – милое дело. Впереди бежит психолог, сзади Макс.
Макс вдруг свирепеет:
– Почему кому угодно, а не мне – близкому человеку?
Он нервно взвинчивает темп бега и устремляется вперед, психолог испуганно пытается не отставать.
И вот по парку летит дикий крик Макса, кровоточащая рана оскорбленного сердца:
– Она сосала всем втихаря! Втихаря от меня!
На кортах оживляется Рита, заслышав довольно знакомые слова.
– Девочки, Вы флыфали? Флыфали?
Но никто не откликается. Теннисный мяч опускается ей на голову, Рита падает от неожиданности.
Садится.
– Да я же пвосто так сказала! Пвосто! Уве и сказать ничего нельзя!
4. Маленькая анальная тряпочка
В Безбожном переулке глубокая ночь, хотя освещен он хорошо. По переулку поднимается пара – плотный мужчина Зайцев Валерий Романович и Юлия Петровна Тополь. Похоже, они возвращаются из ресторана, во всяком случае, они в приподнятом настроении.
– Мы не виделись семь лет… – с умилением бормочет Валерий Романович. – Целых семь лет… Где Вы были, Юлия все это время? Что вы делали?
– Отвечайте прямо на поставленный вопрос! – перебивает Тополь.
– Какой вопрос?
– Если Вы хотите хоть чем-то заинтересовать меня, расскажите самую постыдную тайну, которую Вы носите в душе. Которую никому и никогда не расскажете, только мне!
– Но семь лет назад я был интересен и без тайн!
– Глупая я была… Итак, ждем-с!
– Ну что за привычка копаться в грязном белье?
– Я такая. Все остальное – ложь. Про чистое белье – не ко мне.
– Есть у меня одна тайна, которую никто не знает. Она вполне педерастичная.
Тополь смеется, не верит:
– Это непедерастично, Зайчик. Я уверена! Ничего педерастичного Вы не можете мне рассказать. Ни-че-го!
Зайцев обижается:
– Ну, почему сразу непедерастично? Почему?
– Непедерастично – и все!
– Далась Вам эта педерастичность! Вы как ребенок, Юлия Петровна!
– Держите!
Она оставляет ему свою сумку и кружится.
– Да, я влюблена! Как последняя тварь дрожащая… Как драная кошка на исходе своей жизни!
– Кто он?
– Не скажу, зачем Вам это?
Остановившись, спрашивает:
– Это бешенство климакса? Ну, скажите, как бывший психиатр.
– Психиатры не занимаются климаксом. Тем более, его бешенством.
Тополь снова кружит:
– А в 41 год бывает климакс?
– Бывает и раньше. Подождите Тополь, ну что Вы порхаете прямо как девочка!
Его душа опять наполняется пафосом:
– Посмотрите на наш Безбожный переулок. По этому тротуару ходил Бог – Окуджава… Вас здесь не было семь с половиной лет.
– А почему меня сюда занесло снова, я не знаю. Это мистика. Но я чувствую – не зря.
– За это время я снял несколько дерьмовеньких сериалов, и ни одного полного метра. Снимаю седьмой.
– Зачем?
– Такова доля продюсера, долго объяснять.Между прочим, я думал все эти годы о Вас… И эта случайная встреча…
– Бросьте, Зайчик… соловейчиком… бросьте…
Зайцев поет, его душу в самом деле теснят сентиментальные воспоминания, что тут сделаешь:
– …Я в синий троллейбус Сажусь на ходу, В последний, В случайный…
Тополь раздражена, она не верит ни единому слову Зайцева.
– Какой у Вас противный чувственный голос… Окуджава так не пел.
Так они поднимаются до трамвайной остановки.
– Окуджава был маленький, сухой, как листик… – вздыхает мечтательно Тополь, помахав вслед синим окнам полупустого трамвая.
– Иногда из этого трамвая он выпархивал как птичка… Нет, как мышка… И быстрей к подъезду…
– Сегодня я влюблена и в этот трамвай, и в этот тротуар, по которому летел Окуджава, и в дождь, который падал ему на плечи… Прошу все это не путать с Вашим пенисом, Зайчик.
– Ну так Вы хотите послушать мою тайну?
– Все Ваши тайны – тупые! Мне нравится женственные мужчины: мягкие, вкрадчивые и ускользающие… А Вы большой и плотный.
Они входят в подъезд очень старого трехэтажного аварийного дома, который прилепился к Астраханской бане.
Помолчали…
– Так и быть…. Хотя мне противно копание в грязном белье… У меня есть маленькая анальная тряпочка. Это педерастично? Она рыжего цвета. Об этом не знает никто. Только мама.
– Зачем Вам эта тряпочка?
– Я же сказал: а-наль-ная… Это маленькое такое полотенчико. Я, как культурный мужчина, считаю что для протирки заднего места должно быть отдельное маленькое полотенчико. От-дель-ное.
Тополь безнадежно вздыхает:
– Ну, хорошо. Маленькая анальная тряпочка… Как это мерзко, кстати!
– Ну вот видите, вот видите! Я же говорил!
5. Очередная потеря девственности
В комнату Зайцева Тополь входит почему-то поеживаясь как от холода:
– Бр-р… Я действительно здесь когда-то была…
С любопытством озирается.
– Почему у Вас всегда такое порочное, чувственное лицо?
– Разве? Я бы не сказал.
– За семь лет здесь ничего не изменилось…
– Ну почему же? За семь лет я пошел на дно. Пришлось продать свою квартиру на Чистопрудном – она была шикарная! Теперь снова обитаю здесь – надеюсь, временно. Эта комнатка досталась от бабушки, давно еще… Здесь прошло мое детство, юность…
– А что с Вами случилось?
– Долго рассказывать. Я прогорел дотла. У меня долгов – шестнадцать миллионов. Такова продюсерская доля. Все время начинать сначала.
– Вы что ни разу не вытирали пыль с тех пор? И эта книга… Гете «Фауст»…
Она открывает по закладке:
– 142 страница… Послушайте, семь лет назад было то же самое.
– Я медленно читаю, признаться.
Тополь с удивлением цитирует:
– «Не стой, не стой, Не жди с тоской У двери той, Катринхен, пред денницей! Не жди, не верь: Войдешь теперь Девицей в дверь, А выйдешь не девицей!» Интересно, что бы это значило, Зайцев?
– Ну… Не понимаете, что ли?
Тополь усмехнулась:
– Кстати, тогда все исполнилось. Я, действительно, вышла не девицей.
Она положила книгу на место, пожала плечами:
– Да и вошла не девицей, между прочим.
Зайцев нежно берет ее берет за руку:
– Семь лет назад я здесь познал удивительную роскошную женщину… Услышал шорох ее скользящего платья…
– Зайцев, хватит пошлить. Скажите просто – трахнулись.
Она коротко рассмеялась:
– А помните, как этот старый диван развалился и мне в задницу впился гвоздь. Я орала как кошка. Помните?
Она заглядывает под диван.
– Самое смешное, этот ужасный гвоздь на месте. Прошло семь лет, а гвоздь на месте. Интересно, он помнит мою задницу?
– Не только он… – многозначительно отвечает Зайцев. – Ну, не будем о пустяках…
Он цитирует:
– Когда мне невмочь пересилить беду, Когда подступает отчаянье, Я в синий троллейбус сажусь на ходу…
– Не надо больше стихов, умоляю…
– Семь лет назад еще был жив Булат Шалвович… И Вы плакали, когда слышали эту песню.
– Булат Шалвович… Да, Булат Шалвович… И грудь моя на семь лет была моложе…
Зайцев снимает со стены гитару.
– Мне иногда кажется, что он захаживал сюда… Вы знаете, сколько было шагов от его желтого жигуленка на стоянке до моего окна?
– Сорок один.
– Сейчас мне кажется всего 39.
Он негромко поет:
– Тьмою здесь все занавешено, И тишина, как на дне... Ваше величество женщина, Да неужели – ко мне?
Слышатся какие-то стоны.
6. Явление гинеколога в полночь
Тополь прислушивается:
– Подождите… Что это?
– Марью Николаевну помните?
– Так это Марья Николаевна? Ей плохо?
– Помните ее внука Рому? Тогда ему было лет 12. Это был рэппер. Теперь он тоже рэппер, но идиот.
Стоны усиливаются.
– Это он стонет.
– Женским голосом?
– Вернее, не он… А то, что под ним.
– А что под ним?
Валерий Романович опять пытается петь.
– А, поняла! А как же Марья Николаевна? – Хихикнув. – Она третья?
– Это совсем не смешно, Юлия Петровна. Она спит за ширмой и ничего не слышит. Как ныне Маргарет Тэтчер.
Зайцев раздраженно стучит ладонью по столу:
– Но мы-то слышим! Кстати, какая это пошлость – чужая любовь!
– Почему? – злорадно отвечает Тополь. – У них все прекрасно. А вот наша любовь – настоящая пошлость.
