Елена Сазанович - Перевёрнутый мир
А сейчас я рассмеялся, и мой смех затерялся в кронах пробуждающихся деревьев.
— Вы смеетесь надо мной? — надула пухлые губы девушка.
— Нет, скорее над собой. Оказывается, не только люди, но и мысли довольно стандартны. Мы с вами такие разные, а подумали об одном и том же.
— Ага, понятно, значит, вы с первого взгляда меня разгадали. И кто же я?
— Скорее всего, актриса, — не раздумывая, ответил я. — Или, возможно, модель… Хотя нет, вам, наверное, нравится постоянно во что-нибудь играть. Так, сейчас вы играете роль заблудившегося в лесу путника, внезапно встретившего местного аборигена.
Девушка рассмеялась и откинула упавшие на лицо пряди светлых волос.
— А вот это нечестно, — капризно заявила она. — Вы прекрасно знаете, что здесь находится Дом творчества актеров. Поэтому ничего вы не угадали, а просто знали.
Да, я это знал. Поскольку охранял лесной заповедник и для них, и от них. И, частенько обедая в столовой актерского пансионата, наслушался много высокопарной болтовни о блеске, порывах, вдохновении и бурной жизни. Равно как и о разочарованиях, обидах и отчаянии. И то и другое было мне чуждо. Всякий раз, когда какая-нибудь знаменитость (которую я, как правило, не знал, хотя должен был знать) говорила мне усталым тоном: «Вы знаете, я вам завидую. Всю жизнь прожить в лесу… Возможно, в этом и есть счастье. Не то что мы, грешники… Все суетимся, толкаем друг друга локтями и не находим времени побыть одному…» Я думал, что побыть одному всегда найдется время. В такие минуты мне хотелось сбежать от этого непонятного, суетливого, далекого мира в свою маленькую сторожку к верному другу Чижику, единственному, кто меня всегда понимал. К единственному, кого понимал я…
Впрочем, если быть справедливым до конца, то мне нравились многие обитатели этого дома. А с некоторыми я даже дружил. Мне доверяли тайны, зная, что дальше лесной сторожки они не уйдут.
Так, одна премилая старушка в большой яркой панаме как-то сказала, что ее мечта — сделать для меня костюм лесного бога. Она была костюмершей. Бывшей костюмершей. И не раз повторяла:
— У вас прекрасные данные для кино. Вы так естественны, молодой человек! Так просты! Как сама природа. Ведь когда мы ее снимаем на пленку, она ничего не играет. И, как правило, ее роль получается лучше всего.
Я смеялся в ответ и отчаянно кивал головой.
— Нет уж, Марианна Кирилловна, только не кино. Мое кино здесь. — Я обводил рукой свои зеленые владения. — И вы тоже часть этого фильма. Мне этого предостаточно.
— А жаль, — вздыхала бывшая костюмерша. — Город так портит людей. Особенно актеров. Они теряют ориентацию, чересчур легко разбрасываются своими мыслями и убеждениями. И в итоге превращаются в кукольных персонажей. За них приходится думать и за них придумывать жизнь. А это уже другой театр…
Марианна Кирилловна была единственным человеком, от которого мне не хотелось бежать. Напротив, каждый год я с нетерпением ожидал ее приезда. В наших местах она появлялась с точностью до одного дня. В своей огромной ярко-красной панаме. И в ее номере всегда красовался неизменный букет сирени. От меня. Как и все люди леса, я был немного сентиментален. И хотя не любил ломать кусты, для костюмерши делал исключение каждый год. В день ее приезда. Это была моя сирень, полыхающая пышными красками под окном сторожки. Эту сирень Марианна Кирилловна особенно любила. И всегда принималась искать цветок в пять лепестков в букете, неизменно находила и — по примете — съедала, чтобы сбылось какое-то желание.
— Какая варварская примета, — смеялась она приглушенно. — А как приятно. И главное, веришь, что твое желание обязательно сбудется.
— И сбывается?
— Вы знаете, Даня (она так называла меня), как ни странно, на вашей сирени я загадываю одно-единственное желание. Уже который год. И оно непременно сбывается. Так что берегите эту сирень. Она в некотором роде — мой талисман.
— А что вы загадываете, если не секрет?
— Секрет, безусловно! Хотя и довольно предсказуемый. Какое может быть желание в моем возрасте?! К тому же при моем абсолютном одиночестве.
— Если вас это утешит, Марианна Кирилловна, я тоже абсолютно одинок.
— Ну что вы, Данечка. В вашем возрасте человек не бывает одиноким, даже если он совсем один. У вас — еще много будущего и совсем мало прошлого. Тогда как у меня — все наоборот. К тому же на природе человек не бывает один. Он бывает один лишь в большом, очень большом городе. Вы не согласны?
— Не знаю, — пожал я плечами. — Я не жил в большом городе.
— В таком случае вам вдвойне повезло.
— Но ведь вы можете приехать навсегда к нам или еще куда-нибудь, поближе к природе и подальше от одиночества.
— Да, могу. — Костюмерша на минуту задумалась, слегка поморщив и без того морщинистый лоб. — Как странно бывает, Даня. Уехать из большого города, по сути, гораздо легче, чем приехать и устроить в нем свою жизнь. И тем не менее в основном все приезжают…
— Ну, будьте же тогда исключением. Счастливым исключением.
— Данечка, Даня, — Марианна Кирилловна легонько похлопала меня по небритой щеке. — Живешь в основном там, где жить привыкаешь. Даже если привыкаешь к самому дурному. И потом, — она неожиданно рассмеялась и даже помолодела, — кому мне здесь шить костюмы? Ваше зверье, ваши пернатые и эта моя сирень в костюмах не нуждаются. Они совершенны. В костюмах нуждаются люди. Вы заметили, как часто любим мы менять одежду? Это потому, что не уверены в себе. А те, кто становится артистом, не уверены и недовольны втройне. И пытаются это компенсировать игрой в чужие жизни… Зверям и птицам это не нужно. И вам, Данечка, наверно, тоже. Вы все время, сколько я вас знаю, в одном и том же оперенье. Вы, как они… И все же, право, жаль, что я так и не сошью вам костюм лесного бога.
— Идемте, Марианна Кирилловна, я вам покажу лесных богов. Они не нуждаются в костюмах. И совсем на меня не похожи.
И в который раз мы шли прогуливаться по лесным тропам. Я рассказывал о цветах, деревьях, птицах и зверях. Об образцовых лесосеках, на примере показывая, как рубить лес с минимальным ущербом для него. Жаловался на самовольные порубки, на браконьеров. С пылким убеждением говорил о том, что хорошо знал. Лес был моим домом, где я родился в семье лесника. И, наверное, умру здесь… Так мне тогда казалось. А потом я слушал Марианну Кирилловну, которая с не меньшим вдохновением рассказывал об огнях Большого города. О его кознях, его недружелюбии, его страхах. И мне казалось, она очень тоскует о нем.
— Как странно, Данечка, там выживают, а здесь живут. Хотя, казалось бы, по логике вещей и природы, все должно быть наоборот. И все-таки жить бы мне хотелось только там. А вот умереть…
Мы остановились но пригорке, усыпанном белыми ромашками. Солнце медленно уплывало вниз, за горизонт, оставляя красные полосы на мягком лиловом небе. Бабочки кружились возле цветов и звонко стрекотали кузнечики. Мне запомнился этот вечер, и этот закат, и это прощание. Тогда я еще не знал, что навсегда.
— А вот умереть, — задумчиво повторила Марианна Кирилловна, — наверно, я бы хотела здесь. Могилы людей должны быть рассыпаны по полям, лесам, возможно, морям. Это как-то естественнее. Только не в городах. На природе смерть выглядит вовсе не страшной и даже логичной. А в городе нужно жить и выживать. Вы не находите?
Я пожал плечами, собираясь уже возразить, но она прервала меня:
— Не отвечайте. Вам еще рано думать о смерти. И все же умереть здесь было бы верным. Здесь каждый день что-то рождается, что-то умирает, но это не выглядит трагедией. Напротив, это предстает панорамой вечной, беспрерывной жизни.
— Пожалуй, — согласился я. И наклонился возле зеленого лопуха, на котором уютно примостилась маленькая желтенькая букашка. — Этому жучку жить всего один день.
Марианна Кирилловна наклонилась вслед за мной, внимательно разглядывая насекомое.
— Подумать только. Всего один день! Впрочем, этого бывает достаточно, чтобы ощутить всю полноту жизни. А бывает — и всей жизни мало, чтобы ее понять.
— Приезжайте на следующий год, Марианна Кирилловна. Я вас буду ждать.
Ее морщинистые щеки запылали. И она мило улыбнулась.
— Спасибо, Даня. Как ни странно, но вы, пожалуй, единственный человек, кто меня где-то ждет. Вот видите, мне не хватило целой жизни…
Подул легкий ветерок, букашка соскользнула с лопуха и растворилась в зеленой траве. Солнце по-прежнему катилось все ниже и ниже, оставляя за собой на небе алые следы.
А на следующий год, когда я принес охапку сирени в ее номер, маленькая шустрая горничная сказала, что Марианна Кирилловна не приедет.
— Не понял, — машинально ответил я, ставя цветы в трехлитровую банку.
— Да умерла твоя костюмерша. Царство ей небесное. — Горничная проворно перекрестилась.
