Михаил Барановский - Последний еврей
– Анечка! На ловца и зверь бежит, – говорит, еле переводя дыхание, Ирина Семеновна. – Иду и как раз про тебя думаю. Кажется, я нашла тебе подходящий вариант.
– Кто он? – по-деловому спрашивает Анна.
– Он сын одной моей хорошей приятельницы. Зовут Илья. Илюша. Он драматург. Пишет пьесу. Фух… Надо садиться на диету.
– Что за пьесу? – Анна не дает Ирине Семеновне времени на передышку.
– Называется «Жизнь – говно».
– Пьеса что, автобиографическая?
– Ну, нам-то как раз это и нужно, – лукаво замечает соседка.
– Боюсь, что да, – соглашается Анна.
– А я про что?
– Пьеса, наверное, такая же, как и жизнь?
– Вполне возможно. А зачем тебе Шекспир?
– У меня тоже вроде как вот-вот появятся претенденты. Я весь город уже на уши поставила.
– Ну, теперь от женихов отбоя не будет.
– Ладно, нашелся бы хоть какой завалящий. Еврей – не роскошь, а средство передвижения.
– Ну, так что? Договариваться?
– Да, наверное.
– Чем ты рискуешь? Познакомитесь, поговорите, а там, дай бог, все и устроится.
– Ну, давайте попробуем.
– Вот и ладушки.
* * *– Я злая и расчетливая, – решительно говорит Анна своему отражению в зеркале. – Настоящая стерва.
Знаете, если долго зализывать раны, горький привкус обид и разочарований надолго оседает в шершавости языка, становится привычным и забивает собой все другие ощущения. Дегустаторы определяют это термином «послевкусие».
– Вот и ладушки. Вот и ладушки. Я хочу выйти за вас замуж… – репетирует Анна. – Я хочу сделать вам предложение… от которого вы не сможете отказаться… Я хочу сделать вам хорошее предложение… Я хочу сделать вам коммерческое предложение… Вы будете полным идиотом, если откажетесь… Вот и ладушки…
* * *За столиком одного из летних кафе сидят Нина и уже заочно знакомый нам Сурен. Столик заставлен яствами и напитками. Нина разговаривает по сотовому телефону.
– Я подыскала тебе идеальный вариант, – говорит она. – Правда, сведения могут оказаться не стопроцентными, потому что добыты через третьи руки. Итак, ему лет тридцать пять, живет с мамой, в смысле без жены. Собирался уехать в Израиль, но маме из-за климата туда нельзя, а в Германию можно. Он писатель, так что единственная статья доходов – мамина пенсия. Короче, влачат жалкое существование. Жизнь – говно? О чем ты говоришь? Жизнь – прекрасна и удивительна. Я не понимаю, что с тобой?!
– Кушай лобио, ласточка, – говорит Сурен с хрипотцой стодолларовой купюры. – Не кричи, зачем так кричать?
Но Нина его как будто не замечает:
– Что значит – тебе его сегодня уже предлагали? Как его зовут?!
– Кушай лобио, ласточка. Кушай, не кричи. – Сурен гладит Нину по ноге.
– Сейчас я посмотрю в записной книжке. Да. Илья Мордисон, Театральная, четырнадцать дробь три, квартира тринадцать. Он? Земля круглая. Земля, говорю, круглая. Кто Коперник? Он Мордисон, а не Коперник. Я Коперник? Сурен? Да что ему сделается. Вот тут, сидит рядом и грязно домогается. Пока!
* * *Женский мастер Татьяна сооружает из волос своей клиентки, женщины бальзаковского возраста, нечто напоминающее сложное архитектурное сооружение эпохи раннего барокко. Дверь открывается, и в парикмахерскую входит Анна.
– Привет, Танечка, извини, я не предупредила. Но мне срочно.
– Привет! Ты что-то зачастила. Что, опять депрессия?
– По крайней мере, это лучше, чем пить нейролептики и антидепрессанты. Ты и шопинг – мои лучшие лекарства. И главное – никаких побочных эффектов.
– Разве что для кошелька.
– Мой кошелек это переживет.
– У тебя еще есть место в шкафу? Я тут видела одно умопомрачительное платье.
– В моем шкафу всегда найдется место для хорошей шмотки. Знаешь, вот если бы можно было хранить в гардеробе страхи, развешивать их там на плечиках, примерять, надевать по будням и разным особым поводам, перетряхивать, освежать, пересыпать нафталином… равного моему – не нашлось бы гардероба в жилищах трудоспособного населения страны.
– Чего ты боишься?
– Ты будешь смеяться: боюсь, что жизнь так и пройдет.
– А… Мне бы твои заботы… Тебе надо заняться йогой: отключить телефон, сознание, сидеть медитировать…
– А главное – не нажираться на ночь, как я обычно это делаю! Ты знаешь, вчера по телевизору сказали, что Вселенная сужается.
– Да ты что?!
– Я давно это почувствовала! Понимаешь? Я знаю, она сузится до размеров нашего города. Более того, это уже практически произошло.
– Тебе надо лечиться. В хорошем смысле. Поехать куда-нибудь к морю, к пальмам… Просто убедиться, ну, в том, что не все еще… как бы сузилось. Кстати, чуть не забыла! Собиралась тебе сегодня позвонить. Помнишь, ты просила меня кое-что разузнать. Да ты садись. В ногах правды нет.
– Правды нет и в том, на что я сяду, – вяло шутит Анна. – И что?
– Есть такой человек. Живет с мамой в однокомнатной квартире, денег у них, судя по всему, кот наплакал, разведенный. Еврей. В общем, то, что тебе надо.
Женщина с невероятным сооружением на голове в большом недоумении смотрит в зеркало на Анну.
Таня с расческой в зубах, как джигит на празднике курбан-байрам, совершая ритуальный танец над головой своей жертвы, продолжает:
– Он мой сосед. Есть только одна проблема. Кажется, он не дурак выпить.
– Еврей – алкоголик? – удивляется Анна.
– Я не говорю, что алкоголик, но как-то иду я домой поздно, вечером у нас там ни один фонарь не горит, и только четыре прожектора освещают памятник Ленину. Смотрю, он стоит на свету, у памятника – совсем хороший и пиджачок обтрушивает. Увидел меня и говорит: «Я себя под Лениным чищу».
– Во всяком случае, Маяковского читал.
– Да, он образованный. По-моему, даже журналист или писатель. Короче, творческая интеллигенция.
– Драматург, – уточняет Анна.
– Да бог его знает.
– Зовут Илья, – бесстрастно констатирует Анна.
– Ой, не скажу. Может, и Илья, а может, и Виталий. Если хочешь, я узнаю.
Анна лезет в сумочку и достает оттуда бумажку:
– Ты где живешь? Театральная, четырнадцать дробь три?
– Откуда ты знаешь?
– Интуиция.
– Все, как вы хотели? – спрашивает Таня у клиентки.
– Да. Теперь бы это донести, – говорит та.
– Донесете, не волнуйтесь.
– Спасибо, Танечка. – Женщина кладет деньги в карман Таниного халата.
– Не за что. Приходите. Ну, – обращается она к Анне, – садись. Чего ты хочешь?
– Уехать отсюда.
– Все хотят. А с головой что делать будем?
– Думаешь, еще что-то можно сделать? Ты же умная, придумай что-нибудь. Только не строй мне на башке храм Василия Блаженного, как этой тетке.
– Ты же знаешь, клиент всегда прав, – как бы оправдываясь, говорит Таня.
* * *Машину Анна водит всего год, но за рулем чувствует себя вполне уверенно. Если, конечно, можно быть в чем-то уверенным в этой жизни. На одном из светофоров дорогу переходят два раввина, неизвестно откуда взявшиеся в нашем захолустье. Они в широкополых черных шляпах и длинных черных сюртуках. Как негатив на общем позитивном фоне. Засмотревшись на них, Анна пропускает зеленый, сзади тут же ожесточенно сигналят.
«Нет, это уж слишком!» – газует она.
Наконец Анна подъезжает к памятнику Ленину. Прежде чем выйти из машины, почему-то внимательно смотрит на монумент.
Рахиль Иосифовна накрывает на стол. Илья перед зеркалом пытается завязать галстук, но у него ничего не получается.
– Мама, я разучился.
– Разучился что?
– Сделай мне петлю на шее.
– Вот придет такая, как эта…
– Мама, ты же ее совсем не знаешь.
– И знать не хочу. – Рахиль Иосифовна подходит к сыну и завязывает большой старомодный узел. – Когда последний раз ты надевал галстук?
– По-моему, лет пять назад, когда готовился к инцесту с дочерью этой тетки из Твери или Казани.
– Не говори глупостей. Это седьмая вода на киселе. К тому же никаким инцестом там и не пахло. Кажется, вы один раз сходили в кино, и на этом все закончилось.
– Да, но в кино она вела себя очень активно.
– Перестань, она была очень скромная и воспитанная девочка из интеллигентной семьи.
– Не помнишь, кем она работала – проктологом или патологоанатомом?
– Стоматологом.
– Точно, я помню, она все время смотрела мне в рот.
Так бывает, когда сидишь в очереди к стоматологу. Ты уже и номерок взял, а все надеешься, что следующим не тебя вызовут, а кого-нибудь другого, и оттягиваешь неизбежное. Но вот и по тебе звонит колокол.
– Иди, открывай невесте! – ехидно командует Рахиль Иосифовна.
– Здравствуйте, я Анна, а вы…
– Я… я… еврей, – с перепугу невпопад брякает Илья.
– Это заметно.
– Это моя мама – Рахиль Иосифовна.
– Очень приятно.
– Проходите, не стесняйтесь, – делает улыбку Рахиль Иосифовна. – Сейчас я за чайником и мухой обратно, – говорит она, застывая при этом на месте.
