Сергей Кузнецов - Гроб хрустальный. Версия 2.0
К счастью, дверь открылась, и на Ольгу Васильевну глянул из комнаты светловолосый парень. Вынул изо рта беломорину, сунул в чью-то протянутую руку и, широко улыбнувшись, спросил:
– Вы к кому, бабушка?
Ольге Васильевне он понравился – говорил уважительно, папиросу убрал. Курил опять же не какое-нибудь "Мальборо", а свой, советский "Беломор", как и сама Ольга Васильевна, что бы ей врачи ни говорили. Сказала: Я соседка ваша, из 20 квартиры.Ночь уже, а вы шумите.
– А, – протянул парень и крикнул, обернувшись: – Шаневич! Тут соседка пришла, иди разбирайся!
Шаневич – огромный мужчина с рыжей бородой, из-под расстегнутой на груди рубашки выбиваются волосы. Он-то и есть хозяин квартиры и, конечно, Ольга Васильевна не раз встречалась с ним в лифте. В жизни бы не подумала, что Шаневич – тот самый новый русский. Больно уж простецки всегда выглядит – обычный еврейский мальчик, на Розиного внука похож, разве что покрупнее будет. Впрочем, можно было догадаться: рожа разбойничья, взгляд пытливый, походка быстрая, с первого взгляда видно – шустрый. Чего-чего, а этого евреям не занимать, всегда вперед лезут. Взять хотя бы Яшку Шварцмана – тоже рыжий был, упокой Господь его душу.
Илья музыку велел выключить, перед Ольгой Васильевной извинился, пригласил заходите, если что, и даже до площадки проводил. С тех пор так и повелось: иногда сам звонил, предупреждал – мол, завтра вечером будет шумно, день рождения или еще какой праздник. Но после одиннадцати звук приглушали, вели себя тише. Все равно не уснуть, но ведь важно внимание. Ольга Васильевна всегда так считала.
Вот и сегодня – Илья сам зашел, еще утром, извинился, предупредил: вечером опять гости, у девушки одной день рождения. Ольга Васильевна удивлялась сначала, почему у них столько дней рождения, но Шаневич объяснил, что квартиру купил не для себя, а для бизнеса, у него там человек пятнадцать работают и живут, прямо как в коммуналке.
– В тесноте, – сказал он, – да не в обиде. И на работу, – пошутил, – ходить недалеко.
Ольга Васильевна еще спросила, что за бизнес такой, и Илья рассказал, но она поняла только, что про компьютеры, но не про торговлю, а про какую-то печать, вроде типографии.
Ну, типография так типография, ей-то что? Но сегодня молодежь припозднилась, время уж к двенадцати, а музыка все бу?хает, и ноги по потолку стучат. Выключила телевизор, который весь вечер призывал голосовать за Ельцина (не пойдет она голосовать за Ельцина, и за Зюганова не пойдет), ткнула окурок в пепельницу, глянула на себя в зеркало и пошла в прихожую. Как в воду глядела – не раздевалась, спать не ложилась, знала: допоздна гулять будут. Отперла дверь и услышала чьи-то быстрые шаги на лестнице: цок-цок-цок, кто-то наверх побежал. Видать, парочку спугнула. В старых домах хорошо целоваться на лестнице – места много, подоконники широкие. Еще до войны, когда только школу окончила, провожал ее домой Вадик Орлов, так, бывало, полчаса пройдет, пока до квартиры доберешься. А теперь даже где могила – неизвестно. Сгинул под Сталинградом в 43-м…
Она медленно начала подниматься и вдруг замерла. На лестничной площадке лежала белокурая девушка – лицом вниз, волосы намокли от крови, одна нога вытянута, другая согнута в колене, юбка, и без того короткая, задралась, видна резинка от чулка. Поднимаясь по лестнице мелкими шажками, Ольга Васильевна еще успела вспомнить, какие чулки – фильдеперсовые, на подвязках – носила когда-то сама. Перевела дыхание над телом, потом нагнулась, перевернула. Опыта не занимать – скольких в свое время вытянула. Чай, не все позабыла за полвека.
Что позабыла – то позабыла, но помнила достаточно, чтобы увидеть: девушка мертва. Горло перерезано, кровь хлещет. Вот так же умер Яшка Шварцман, задело осколком в сорок втором. Как она плакала тогда, как убивалась!
Кряхтя, Ольга Васильевна выпрямилась и начала спускаться. Немало убитых повидала в жизни, а вот поди ж ты, не думала, что еще доведется. Чуть в стороне валялся нож, рукоятка обмотана изолентой. На стене – какие-то странные знаки, словно убийца руки вытирал.
Надо бы позвонить в милицию, но Ольга Васильевна милицию не любила. Ни ту, старую, советскую, ни эту, демократическую. Всегда им начхать на людей, те за план и отчетность волновались, эти только о своем кармане думают. Вернулась в квартиру, пошла в ванную, вымыла руки, повздыхала, посмотрела в зеркало. Не оставлять же девочку так лежать на лестнице. Сняла телефонную трубку, сказала дежурному адрес: Хрустальный проезд, дом 5 – и удовлетворенно заметила, что рука, набиравшая "02", дрожит не больше обычного.
2
Хрустальный пр., д. 5, кв. 24, читает Глеб. Клетчатый листок, вырванный из блокнота, клетки чуть крупнее, чем в старой школьной тетради. Больше никогда не решать задач по планиметрии; и по стереометрии не решать. В клетках теперь нет смысла: не нарисуешь чертеж, не проведешь окружность по двенадцати точкам. Радиус – пять клеток: крест и восемь треугольников с катетами в четыре и три клетки. Шестнадцать плюс девять равно двадцать пять: на счастье матшкольных мальчиков, вечно забывавших дома циркуль, теорема Ферма верна только для n»2. Отсюда – навык: строить окружность без циркуля, навык, ненужный в повседневной жизни, как и большинство знаний, полученных в школе.
Хрустальный пр., д. 5. Домофон не работает, дверь открывается сама. Скрип ржавых петель: год назад Глеб не услышал бы этого звука – всё доносилось точно сквозь вату, увязало в плотном воздухе, мутном, как вода у общественного пляжа. Мир казался стертым, будто узор на обоях в однушке на «Соколе», доставшейся Глебу после размена их с Таней квартиры. Таня как всегда устроила все сама: рассталась, развелась, разменялась, разъехалась. Выдала две тысячи баксов наличными, перевезла на Сокол вещи и уехала во Францию – теперь уже навсегда. Прошлой весной Глеб вошел в свой новый дом – и увидел все те же книги на полках, те же картинки, пришпиленные булавками к стенам, под стеклом на столе портрет Кортасара, вырезанный еще в десятом классе из «Литературки». Офигенно! сказал тогда Чак, разглядывая богатую коллекцию картинок и бумажек с выписками, разложенную под плескигласом, будто на витрине. Поперек стола на длинной бумажной полосе была зачем-то выписана цитата из Бодлера: «Сатана, помоги мне в безмерной беде!», а под ней, на карточках поменьше, расположились цитаты из Акутагавы, Сартра и Мандельштама. Женившись, Глеб спрятал все бумажки в верхний ящик – и не сомневался, что Таня аккуратно перенесла их на новое место. Прошлое спряталось, аккуратно прихваченное скрепкой, словно майки и джинсы, заботливо уложенные Таней в новый шкаф. Пара зимних ботинок у двери нежно прижались друг к другу. Глеб посмотрел на них, лег на диван и не вставал целый год.
Месяц назад он взглянул в окно и удивился солнцу. Оказалось, в мире есть и другие цвета, кроме привычных оттенков серого и коричневого. Может, просто кончились Танины две тысячи, а может, Глеб наконец поверил: он действительно остался один.
Хрустальный пр., д. 5, кв. 24: не дожидаясь лифта, Глеб начинает подниматься по лестнице. Чистые стены, пока что – без надписи "Буду пагибать малодым!", квартира Ольги Васильевны, площадка перед пятым этажом, где через пару недель будет лежать труп белокурой девушки… Об этом Глеб еще не знает. Тяжело дыша, он поднимается на пятый этаж. Надо было на лифте ехать, думает он. Впрочем, вот она, дверь – белой краской по старому дерматину цифры "24". Андрей так ему и сказал: номер запомнить легко – четыре факториал.
N факториал – это произведение всех чисел от единицы до n. Два факториал – два, три факториал – шесть, четыре факториал – двадцать четыре. Еще один фрагмент ненужных школьных знаний.
Андрей так и сказал: номер запомнить легко – четыре факториал, и Глеб даже не удивился: он встретил Андрея на дне рождения Емели, Миши Емельянова. Глеб и Емеля когда-то вместе заканчивали пятую матшколу. В Москве было три пятых школы: обыкновенная и две "спец" – языковая и математическая. Были и другие матшколы, но пятая – самая заслуженная, выдержала страшный разгром в 1972 году и воспряла, словно Феникс из пепла.
Они считали себя солью земли, городской элитой, настоящими интеллигентами, будущими учеными, потенциальными героями "Полдня XXII век". Глеб, Феликс, Витя, Емеля… страшные события десятого класса разбили их дружбу, разложили на множители общий знаменатель их класса.
Сразу после поступления в институт Глеб поехал в Крым и там познакомился с Таней. До сих пор он помнил ее выцветшие на крымском солнце волосы – пожалуй, единственное, что удержала память. Так началась другая жизнь, где не было места ни старым матшкольным друзьям, ни факториалу четверки. А ведь когда-то Глеб любил математику едва ли не больше всего на свете. Помнится, еще в третьем классе прочел: в древнем Вавилоне существовала двенадцатиричная система счисления. Двенадцать – красивое число, куда лучше десяти, нашего основания системы счисления. Вроде бы потому, что древние люди считали на пальцах. Идея основывать систему счисления на количестве пальцев в третьем классе казалась Глебу изменой чистоте математической абстракции, чтобы не сказать просто – глупостью. Последние десять лет, впрочем, ему казалось глупостью думать обо всем этом всерьез.
