Владимир Романовский - Богатая белая стерва

Она вошла в компании пестрой своей свиты, состоящей из лихо выглядящих молодых людей в ярких пиджаках, а также смелого вида и среднего возраста женщин в кокетливых платьях. Музыканту мать его любовницы совершенно не нравилась. Вместо того, чтобы удовлетворяться собственной бесполезностью и сидеть тихо, она вечно встревала, куда не надо, вечно вмешивалась, давала возмутительные советы, притворялась невинной и благожелательной, задавала бестактные вопросы и вообще всем мешала ужасно. Завидев Музыканта у бара… проигнорировав очевидное — человек хочет побыть один — она прогарцевала в его направлении, отставив своих пажей и фрейлин на произвол судьбы. Взобралась на стул рядом с ним.

— Привет, — сказала она, благожелательно улыбаясь.

— Да, привет, — ответил он резко, чуть не повернувшись к ней спиной. Но не повернулся.

— Ты чем-то озабочен.

— Да.

— Тебе нужно научиться расслабляться. Развеселись.

— Нет причин для веселья.

— Ну как же нет. Жизнь прекрасна. Какие тебе еще нужны причины?

— Она была бы еще более прекрасной, если бы некоторые люди в нее не вмешивались.

Хелен проявила терпение.

— Не сердись, не сердись. А ты когда к нам придешь наконец? На рояле поиграть? Последний раз ты развлекал нас… я даже не помню… очень давно. Вот и развеселишься.

Бармен приблизился, чтобы снова наполнить стакан Музыканта.

— Никто так не развлекает публику, — сказал Музыкант, — как старик Уолш. Прямо миссия такая в жизни, всех развлекать. Постоянно.

— Да, действительно. Ты заметил, да?

Подобие юмора. Как трогательно.

— Да, — сказал Музыкант мрачно. — Заметил. Не мог не заметить. Что ж. Это все справедливо, наверное. Кто я такой, чтобы отбирать у него жену.

— А, вот оно в чем дело, — Хелен сочувственно дотронулась до его предплечья. — Нет, это никуда не годится. Это нельзя, дорогой мой. Уж извини.

— Да.

— Он ведь человек выдающийся.

— У него много денег.

— Ну, по правде сказать, да.

— Я не хочу по правде, — сказал Музыкант устало. — Я хочу чтобы он оставил ее… нас… в покое.

— А он так и делает в основном.

— Не в этот раз.

— А не нужно было его провоцировать. Ничего, думаю, он придет в себя. Он очень отходчивый. Вот увидишь, все образуется.

Ирония, сарказм, даже оскорбления — как об стенку все разбивается. Теплые ноты в ее голосе звучали так естественно, что не знавший ее вполне мог принять все это за искренность. Музыкант резко повернулся к ней. Она улыбнулась светской улыбкой.

— Он мне сказал, что я могу ее забрать.

— Это он не всерьез, — сказала Хелен успокаивающе.

— Всерьез. Я ее забираю, но дети остаются у него.

— Что ж. Это ведь справедливо, не так ли?

Ничего в этой жизни ее не волновало. Поерзав на стуле, устроившись поудобнее, закинув ногу на ногу, выпрямив спину, она смотрела на него благосклонно. Порода. Ничего не скажешь. Такому не научишь — это от рождения дается.

— Он получит все права на детей, и она их больше не увидит. Он сказал что ему все равно, как он эти права получит — через суд или по договору, и пусть она сама решит…

— Конечно по договору лучше. Какой еще суд! Нет уж, никаких скандалов, пожалуйста. Ничего хорошего в скандалах нет.

— Он действительно намерен сделать все, что он сказал.

— Да. Это жестоко, я понимаю, но ведь он прав, дорогой мой.

— Хелен! Это убьет твою дочь. Понимаешь? А?

— Не преувеличивай. Впрочем, ты ведь человек искусства. Люди искусства склонны к преувеличениям. Ничего страшного. Она привыкнет. Некоторое время, правда, она будет переживать. Но это пройдет.

Музыкант вдруг подумал, что… Глядя с любопытством на Хелен, он вытащил портсигар, открыл и предложил ей. Она вежливо отказалась.

— Конечно же, — сказал он небрежно, закуривая, — он и деньги себе все заберет. Вообще все.

Прошло некоторое время прежде чем Хелен сообразила, что сие означает.

— Прости, как? — спросила она.

— Он всё заберет. Вложения, акции, наличные, недвижимость. Всё.

Своих денег у Хелен и ее дочери не было. Муж Хелен никогда не был богат, или, по крайней мере, достаточно богат, чтобы его воспринимали всерьез в некоторых кругах. Хелен слегка побледнела.

— Все заберет, — настаивал Музыкант. — Ну, может какие-то драгоценности тебе оставит.

— Ты шутишь, — сказала Хелен машинально.

Некоторая степень растерянности проявилась в ее чертах, черты стали почти человеческими.

— Мне очень жаль, — сказал Музыкант, чуть улыбаясь. — У меня доход небольшой, а рассчитывать на то, что мой отец будет содержать… нас всех… не приходится. — Он помолчал, а затем добавил с комической торжественностью, — Нужно будет многим пожертвовать.

— Не может быть, — пробормотала она, не глядя на него.

— И тем не менее это так, — заверил он ее, сохраняя серьезное выражение лица. — Не переживай. Я сниму однокомнатную конуру в Уильямсбурге, это за речкой, в Бруклине. Там живут люди, которые тебе всегда нравились — ну, знаешь — художники, поэты, беззаботная богемная толпа. Наконец-то у тебя появится возможность влюбиться в голодающего художника или страждущего поэта. Будешь вязать свитера и продавать цветы, чтобы свести концы с концами, а вечерами делиться романтическими мечтаниями с предметом своей любви, за скудным ужином, состоящим из натурального салата и сухарей. А когда он умрет от чрезмерной дозы наркотиков, твой портрет, им нарисованный, заметит представитель Галереи Тейта. После чего все остальные его картины будут раскуплены за огромные деньги лучшими музеями мира.

— Перестань, — сказала она. — Помолчи.

Молчали они целых две минуты — он, глубоко затягиваясь сигаретным дымом и следя за выражением ее лица, она — напряженно пытаясь упорядочить мысли.

— Твой доход… — сказала она. — Твой… доход как исполнителя… он…

— Ты хочешь спросить, не станет ли он в скором времени достаточным, чтобы мы втроем могли сохранить сегодняшний уровень жизни. Вряд ли. В ближайшие несколько лет на это рассчитывать не стоит.

— Ужасно, — сказала она убежденно. — Все это ужасно. Дай мне сигарету.

Он соскользнул со стула.

— Мне пора. До свидания.

Придя домой, он некоторое время пытался себя занять. Чем-нибудь. Попробовал читать, но не мог прочесть больше страницы. Порассматривал партитуру какой-то сонаты Шопена. Ничего не выходило — он не мог сконцентрироваться ни на чем. Старик Уолш имел в виду все, что он сказал. Разлученная с детьми, женщина его жизни вскоре возненавидела бы виновника этой разлуки.

Музыкант открыл ящик стола. Пистолет призывно заблестел.

А что потом? Сможет ли он по-прежнему быть… музыкантом? Выступать перед аудиторией? Сможет ли он ее любить так, как любит сейчас? Может ли убийца быть художником, умеет ли преступник любить? Будет ли она любить его, если он перестанет быть художником?

А ведь они это уже обсуждали. Она не поддержала его, но и не сильно протестовала. Она только, вроде бы, упомянула о реакции детей. Что-то такое сказала. Не помню.

Музыкант вставил обойму, положил пистолет в карман, и спустился в холл. Дворецкий его отца, психологический близнец дворецкого дома Уолшей, спросил, не может ли чем-нибудь помочь.

— Мне — нет, — ответил Музыкант.

Грянули два выстрела подряд.

Тело нашли только утром. Семейный доктор заполнил все нужные бумаги. Инсульт. Семейный адвокат нанес краткий, деловой визит. Некролог. Не обо всяком убийстве следует писать в газете.

Инспектор Роберт Кинг, навещавший в тот вечер свою подругу, жившую в здании напротив особняка, слышал выстрелы. Опыт подсказал ему, что это действительно — пистолетные выстрелы, а не мешок с бельем, хлопнувшийся с третьего этажа на влажный тротуар. Он стоял у окна и смотрел на особняки напротив, чья архитектура безусловно относилась к Бель Эпокь. Известняк и мрамор. Ионические колонны. Пилястры. Сегментированные фронтоны. Дормеры. Как многие жители города, неравнодушные к архитектуре, Кинг подумал — почему сейчас так не строят?

Спустя несколько минут он отметил про себя, что ни полицейских машин, ни карет скорой помощи нигде не видно — и люди не бегают туда-сюда по улице в панике, не кричат нечленораздельно. Прочтя через два дня некролог в одной из ежедневных газет, он вспомнил этот вечер и связал два события.

Теоретически, возможность убийства Старика Уолша была сама по себе — событием национального значения. Роберт Кинг доложил о своих наблюдениях и умозаключениях своему начальнику в Федеральном Бюро Расследования. Начальник пожал плечами.

Роберт Кинг решил самолично разобраться с этим делом. Хотя бы поверхностно. Когда-то давно Старик Уолш был другом его отца.

Прошла неделя.