Глеб Шульпяков - Книга Синана

И я аккуратно вписал в клеточку номер 24-А.

На паспортном контроле два полицейских вывели из толпы жабу. Тот гневно озирался. Очередь подобралась, уплотнилась.

Подхватив рюкзак, я сунул паспорт в брюки и пошел к бегущей дорожке

Я попал в Турцию по приглашению некоммерческого фонда. Мы встретились ранней весной в культурном центре на Новослободской. Прихлебывая чай из пробирки, я изложил свои планы. Турки улыбались и при слове «Синан» одобрительно кивали.

Обговорить детали условились через несколько дней, но звонка не последовало ни через две, ни через три недели. И только в мае меня пригласили на встречу с президентом фонда.

Пока я расписывал замысел, президент с безразличным видом смотрел на мокрые деревья за окошком. В руках он вертел крошечный сотовый. Когда я закончил, сотовый зазвонил. Президент что-то буркнул в ладошку и откланялся.

А спустя неделю мне предложили заехать за билетами на Одессу, далее Стамбул.

Таким было мое пожелание относительно маршрута.

И вот я выхожу в зал прилета. Вижу свое имя на желтой картонке. Она в руках у плотного господина в белой рубашке навыпуск. Господин улыбается – какие зубы! – и машет мне картонкой. Я улыбаюсь в ответ – какие зубы! – «Мехмед» – говорит он и притягивает к себе.

Щека влажная, колючая.

Я бросаю вещи в черный «Рено». Мы выныриваем на солнце и Мехмед дает газу. Я отвинчиваю окно – горячий воздух лупит по лбу. Газон выгоревший, мусорный. Пальмы похожи на смятые жалюзи. Вдали стелется и рябит на солнце голубая полоска воды, Мраморное море. На горизонте Принцевы острова. Машина резко тормозит – пацан выскакивает из-под колес, кричит – но шофер только улыбается.

И снова газует.

Мы огибаем Дворцовый холм и на горизонте вырастают великие мечети Стамбула. Сколько раз я представлял этот момент, только подумать. Но вот я вижу эти мечети, и мне кажется, что я не расставался с ними ни на минуту.

Машина медленно двигалась по переулку, рядом семенил мальчишка с бутылками воды. «Бир мильон, бир мильон» – уговаривал он до тех пор, пока я не закрыл окошко.

Меня поселили на задах у «Пера Палас», рядом с американским консульством. Гостиница называлась «Учительская». «Здесь живут наши школьные преподаватели» – сказал Мехмед. Я невольно оглянулся – мне вдруг представилось, что сейчас из подъезда выйдет толстый физрук Виктор Иваныч и Капитолина Васильевна, завуч.

Странно, что я еще помнил их имена.

«Быть учителем в Турции о-о-очинь почетно, но мало-мало денег» – пояснял Мехмед. «Наше правительство о-о-очинь любит учителей», – он распахнул двери. «Потому каждый учитель имеет право раз в год отдыхать в такой роскёшный гостиница».

Античные девы освещали потертые восточные ковры на мраморном полу. Слева возвышался подиум и ряды обеденных столов, отражаясь в зеркалах, уходили в перспективу. Удвоенные зеркалами, между столов фланировали полчища официантов.

Вглядываясь в учителей, я пытался понять, какой предмет они преподают. Но лица выглядели одинаково пухлыми и начисто бритыми. Казалось, что черты лица они сбрили вместе со щетиной.

Комната на шестом этаже имела самый предсказуемый вид. Широкая койка, холодильник, телевизор и письменный стол. Я скинул рубашку и брюки (пятно от вина почти незаметно).

Стянул носки и трусы, нагишом прошел к окошку.

Сверкая на солнце, под окнами лежал Золотой Рог. Холмы, утыканные башнями, вставали над водой. Курсировали пароходы, катера и лодки шныряли от берега к берегу. Красные турецкие флаги развивались над крышами, как будто в городе октябрь. Срываясь с карнизов, чайки пикировали на воду.

А потом возвращались обратно и садились на трубы.

Голый, я смотрел на Стамбул, который звенел и сверкал под моими ногами. Забытое чувство тревоги и счастья вернулось ко мне в тот момент – и я ощутил страх, что это чувство будет недолгим.

Я проснулся на закате, когда вечерний азан уже накатывал на город с азиатской стороны Босфора. Собрал вещи, раскиданные по номеру.

Душ был отгорожен в углу ванной и я стоял под холодной водой, пока вода не пошла через край. Голый, вышел в комнату.

У кровати вполоборота стояла женщина. Заметив меня, консьержка уронила полотенца. Говорят, в такие моменты человек прикрывает срам. Но я только развел руками.

Вода, испаряясь, приятно холодила тело. Полотенце было белым и жестким, и я с удовольствием вытерся.

Для ужина я выбрал оранжевую майку с надписью «Celebrate your image», белые брюки и тапки «Camper». Выключил свет, обернулся.

Комната исчезла, но в окне тут же вспыхнул Золотой Рог: как будто газовую конфорку зажгли. И я несколько секунд стоял в темноте, разглядывая ртутное мерцание.

Ужин накрыли во дворе.

Семейства учителей чинно изучали меню, делали заказы. Одеты неброско, в темное. Я со своими белыми штанами на всякий случай забился в угол. Рядом со столиком полыхал огненный факел, бросая на клеёнку адские отблески.

Меню оказалось на турецком.

«Балык?» – спросил про рыбу. «Балык йок» – весело откликнулся официант.

И с любопытством уставился на меня.

На подиум тем временем выносили аппаратуру, возились с проводами. Наконец к микрофону вышла красивая крупная девушка в черном платье с блестками. Учителя захлопали. Девушка сделала вид, что смущена.

Она пела грудным голосом и я невольно засмотрелся на то, как блики льнут к ее продолговатым ягодицам.

Ухватив кость, вцепился в мясо.

И понял, что проголодался.

Солнце село и город исчез в темноте. Но по цепочкам огней я видел, где кончается вода залива и начинаются холмы Стамбула.

Слева виднелась первая четверка минаретов. Красные стены, подсвеченные прожекторами, белые башни – Святая София, никаких сомнений. А вот и серые макушки куполов, их едва видно, это мечеть султана Ахмеда у ипподрома.

Я перевел взгляд. Прямо напротив в небе чернела ниша, которую обступали звезды.

Мечеть Сулейманийю в эту ночь почему-то не подсветили.

Где-то на самом краю города светилась еще одна мечеть. И стройный минарет как будто охранял ее там, на отшибе.

Закрыв окна, я включил кондиционер и вытянулся на простынях. Во дворе звенели посудой, иногда раздавался женский смех и плеск воды.

Но сквозь шум кондиционера доносился другой звук – голос, который что-то бормочет на чужом языке. Сон одолевал так быстро, что перехватывало дыхание. А он все бормотал и бормотал, этот голос.

И чем глубже я проваливался в дрему, тем отчетливее звучали слова.

Был он греком, говорили они, что спорить, ибо кто сведущ более грека в прекрасном? да что вы, отвечали другие, неправда ваша, был он армянин, кто же знает лучше армянина толк в искусстве камня? тогда-то и подавали голос третьи, был он турок, этот парень, говорили третьи, потому что нет на земле того, кто сведущ более турка в божественном промысле.

Так что же нам делать?

Жили-то в деревни и греки, и турки, и армяне, и бог его знает, как перемешались их крови – пятьсот лет назад! – однако деревня была христианской, посему одну вещь мы можем держать за подлинную: что крестили его как и положено на сороковой день в местной церкви, в которой осталась, пока не исчезла, об этом событии запись: числа такого-то в году таком-то крещен сын деревенского плотника, и дано ему при крещении имя «Юсуф», что по-нашему значит «Иосиф».

И вот проходит с той поры двадцать лет, умирает великий султан Баязид по прозвищу «Молниеносный» – был он скор на поле брани – и берет империю другой султан, сын того Баязида, девятый по счету Осман, и зовут его Селим по прозвищу «Грозный» – был он зол на поле брани – и всю жизнь проводит он в седле, приумножая земли империи, так что теперь на карте есть и Персия, и Сирия, и Египет, и – чудо из чудес – святые города Мекка, Медина и Иерусалим.

Тогда-то, спустя двадцать лет, что прожил он в той самой деревне, обтачивая то камень, то древо, а то просто слоняясь по желтым проулкам, и появляется на горизонте пыльная туча. Смотрите, кричат с колокольни, как она растет, эта туча, смотрите! Нет уже горы Эрджияс, не видно ее снежных вершин, потому что огромным тюрбаном встала туча, и вышли из тучи ратники, пешие и конные числом не менее сотни.

Разве война пришла в Анатолию? это кричат с колокольни. Разве падишах оставил нас и некому защитить деревню? да и зачем кому нищая деревня, чтобы ратникам, как пешим, так и конным числом не менее сотни брать ее приступом? но когда входит пеший отряд в деревню, видят они, что это рабы султана в красных кафтанах с конским волосом на пиках, а шапки у них из белого войлока с длинным хвостом, ниспадающим на спину.

Закон есть закон, это говорит среди них главный в тюрбане с пером цапли, а кто забывает закон, мы сперва повторяем: вот, слушайте. Милостив наш султан, позволяет он жить на своей земле тем, кто считает богом пророка Ису, и совершать обряды, как указано в книгах, тоже позволяет. Пусть, говорит он, соблюдают эти люди свой закон, как им предписано, работают пусть и умножают себе подобных с миром на земле нашей, но не забывают, что цена миру названа, а значит, буде в том нужда, волен султан забирать из деревень христианских юношей себе на службу, посему что стоишь, святой отец, глаза выпучил, полезай звонить в свой колокол или что там у тебя в хозяйстве, деревянные колотушки, собирай людей деревенских на площадь, да не забудь книги, где тобою помечено, кто и когда народился в приходе за последние четверть века.