Юрий Зверев - Размышления о жизни и счастье
Одной из причин развода была моя врождённая независимость. (Обратите внимание, дорогая Лидия Трофимовна, как изящно я назвал собственный эгоизм. Чувствуете журналистскую практику?) До серьёзного отношения к семье я не дорос, а потому, женившись, не оставил ни одного из своих увлечений. Нет, я говорю не о женщинах. Просто разным интересным занятиям я уделял больше внимания, чем семье. Любил, например, болтаться по мастерским художников и посещать выставки. Об увлечении гипнозом стоит, пожалуй, рассказать подробнее.
Таинства человеческой психики интересовали меня всегда. Лет в шестнадцать я пробрался в номер гостиницы к гастролировавшему тогда в Перми знаменитому «телепату» и гипнотизёру Вольфу Мессингу. Очень уж он поразил меня своим выступлением.
— Вольф Григорьевич, — с трепетом обратился я к нему, — скажите, а я так когда-нибудь смогу?
— Никогда, мальчик, — безапелляционно заявил чародей, — для этого ты слишком ленив.
Он был, конечно, прав, но в тоскливой для меня медицине я невольно искал интересную нишу. Ею казалась мне психотерапия. Однажды я попал на сеанс гипноза, который проводила женщина. Взыграло мужское самолюбие: «Женщина может, а я нет?» — и я засел за учебники по изучению теории и техники гипноза.
Первой больной, которую я попробовал лечить, была выраженная неврастеничка, художник по профессии.
— Уснёт или не уснёт? — мучился я сомнениями.
И что вы думаете, дорогая Лидия Трофимовна, — уснула!
Я был поражён. «Неужели, чтобы стать гипнотизером, нужен только чугунный зад? Неужели Мессинг ошибся?»
Я почувствовал себя начинающим магом и приступил к лечению. Вскоре со всего города ко мне повалили больные. От чего я их только ни лечил?! И поначалу всё шло прекрасно. У людей улучшался сон, аппетит, появлялась вера в выздоровление от терзавшего недуга. Я, как положено по науке, отбирал для сеансов неврастеников, функциональных импотентов, отчаявшихся от неразделённой любви девушек. Словом, всех тех, кому моё лечение явно помогало. Но через некоторое время ко мне потянулись толпы тяжёлых хроников, помочь которым я был не в состоянии. Я стал отказывать, мне стали совать деньги. Это заставило задуматься.
«Опять выходит надуваловка да ещё почище терапии. Что я знаю о работе мозга? Ну, спят, ну, верят… Но о том, что при этом происходит в их „чёрном ящике“ никто ничего не знает. А отдалённые результаты моего шаманства? Больные после нескольких сеансов привязываются, как собачки, только в мою чушь и начинают верить… Э, с этим надо либо кончать либо, наоборот, врать напропалую…»
Я ушёл из психотерапии, но по просьбе общества «Знание» стал читать публичные лекции по гипнозу. Иначе говоря, с его помощью показывать эстрадные фокусы. Почему люди спят и совершают на сцене все те глупости, которые я им внушаю, я не знал, но, как и другие гипнотизёры, выкручивался, ссылаясь на теорию Павлова о возбуждении и торможении некоторых зон головного мозга. Снова в моей жизни получилось, как с колебательным контуром.
Однажды на лекции мне рассказали о женщине, которая может «взглядом» передвигать предметы. Я этому, конечно, не поверил, но адрес записал. Так для меня начались исследования известной Нинель Сергеевны Кулагиной, продолжавшиеся более десяти лет. Этой необыкновенной женщиной занималась группа ленинградских учёных, куда я входил как врач.
Пришлось убедиться, дорогая Лидия Трофимовна, что невероятный феномен, действительно, существует. Нинель Сергеевна засвечивала взглядом плёнку в чёрном конверте, могла читать затылком, передвигала всевозможные предметы по столу силой напряжённого взгляда.
Сейчас развелось множество экстрасенсов (а ещё больше лже…), и рассказы о парапсихологических исследованиях уже не кажутся одиозными, но двадцать лет назад нас принимали за сумасшедших и поносили в печати. Однако очень уж хотелось понять физический механизм странных явлений, и мы упорно продолжали работу.
Сейчас я могу сказать, что ни Кашпировский, ни Уро Геллер, ни один институт, занимающийся этой проблемой, не знают, что же происходит в «черном ящике» нашего мозга. Не знаю и я, чему очень рад. Да, я этому радуюсь. Пусть природа подольше хранит свои тайны. Если бы человек узнал язык птиц или зверей, мы бы их давно съели.
В медицине я всё-таки чему-то научился, по крайней мере профессионально лечить зубы. Эта профессия позволила мне не только кормить семью, но и путешествовать.
Через год после развода я снова женился. На этот раз Бог дал мне разумную жену. Она с искренним интересом относилась к моим занятиям, во всём старалась помочь и свято мне верила. К тому же хвалила меня за любой пустяк, к чему я не привык. Никаких ограничений своей свободы на этот раз я не чувствовал, а потому пользовался ею всё меньше и меньше. От такой женщины никуда не хотелось бежать. В знании жизни, её реальных трудностей она разбиралась куда лучше меня, но эта мудрость была ненавязчивой, и я учился семейной жизни без шумных эксцессов.
Моя молодая жена работала на заводе, но мечтала о музыке. Летом я повёз её показать родную Пермь, где она неожиданно поступила учиться в музыкальное училище. Я был этому рад, устроился на работу и два года мы прожили в Перми, упиваясь молодостью, любовью и красавицей Камой.
Должен сказать, что всю жизнь я с увлечением читал книги по искусству. По возвращении в Ленинград, я решил упорядочить свои знания в области искусствоведения. Ещё в студенческие годы я пытался пролезть во второй вуз, в Академию художеств. Сдавал экзамены, даже прошёл по конкурсу, но нелепые наши законы тогда запрещали учиться сразу в двух институтах. Поэтому теперь после работы вместе с женой мы стали бегать по вечерам на трёхгодичные курсы при Эрмитаже. Затем год изучали древнерусское искусство, а позже я стал экскурсоводом по паркам и фонтанам Петергофа.
Я водил группы, показывал приезжим Эрмитаж, а сам думал о том, как бы пораньше смыться из медицины. И придумал-таки!
Резать курицу, несущую золотые яйца, я не решился, а, напротив, решил завести в курятнике дополнительного петуха, то есть освоить ещё одну медицинскую специальность. Ею стала рентгенология, дающая право выйти на пенсию на десять лет раньше. С немалым трудом я прорвался на специализацию, сдал экзамены, получил ещё один диплом и на десять лет засел в рентгеновский кабинет. Из страха перед облучением начальство в этот кабинет лишний раз не суётся.
Свою работу я освоил довольно быстро, и у меня стало оставаться свободное время. Тут-то мне и пригодилась любовь к литературе — я начал писать.
Поначалу я не задавал себе серьёзных задач. Вспоминал послевоенное детство, школу, первую любовь, нашу школу и друзей по соловецкому заточению. Потом в моих опусах стала вырисовываться композиция, появилось нечто похожее на приличные рассказы.
Придумывать «из головы» я не умел, но прошедшее стало связываться в единую цепочку, личное сцепляться с социальным. Я понял, что в жизни всё оптимально и закономерно, всё совершается вовремя и все наши ошибки неслучайны. Стала складываться более или менее понятная картина мира, которую мне хотелось зафиксировать. Я уже неплохо расписался, но тут подвела старая привязанность — живопись.
Болтать на эту тему я научился давно, а за кисть браться не решался. Всё мне казалось, что боги горшки обжигают. Даже повальное пьянство приятелей художников не могло меня разубедить, что они — Боги. Я смотрел на них с тем мистическим пиететом, с каким наивные больные смотрят на медицинский халат.
Однажды в отпуске, где-то в горах, я увидел женщину, писавшую этюд. Долго с трепетом смотрел на это таинство и, наконец, решился:
— Можно мне попробовать?
— Пожалуйста, можете даже писать с моей палитры.
Так родилась моя первая картинка. Было мне уже тогда сорок четыре года. Когда мы вернулись домой, я пошёл в студию живописи, и пошло, поехало… На несколько лет меня всё перестало интересовать, кроме моей мазни. Я бегал на этюды, писал пейзажи и натюрморты, копировал старых мастеров. Квартира наша пропахла красками и лаком. Из-под шкафов и кроватей торчали недописанные холсты. Бедная жена безропотно сносила весь этот творческий бедлам.
Как-то в Литве, в гостях у знакомой художницы, я увидел прекрасный вид Венеции. Этот удивительный город с детства будоражил моё воображение. Закипело желание скопировать картину.
— Да вы успеете ли? — спросила хозяйка. — Вы же только на неделю приехали.
— Успею! — И я помчался сколачивать подрамник.
За два дня работы я успел сделать рисунок и чуть-чуть прописать небо. К вечеру, в отчаянии стоя перед холстом, я понял свою беспомощность. Подошла жена. И тут меня осенило:
— Помогай, не успеваю!
— Но как? Я же никогда кисть в руках не держала…
