Бора Чосич - Наставники
Мы были одна семья с многими членами, все члены находились в родственных отношениях, мы были одна семья в смысле ремесла. Дедушка говорил: «Мы живем и боремся, и это наша профессия!» Однако этого было явно недостаточно, и кто-то в табличке с именами жильцов написал перед дядей: «Блядун!», перед отцом: «Пьянь!», передо мной: «Кретин!» Перед мамой ничего не написали, мама вздохнула: «Вечно меня обходят!» Она часто спрашивала: «За что нас ненавидят?» Дедушка отвечал: «Потому что мы дружные!» Дядя возражал: «Как бы не так!» Мама заключала: «Зависть человеческая!» – и мы продолжали семейную жизнь.
Дядя взял тетрадку и записал: «Послеобеденный сон!», «Скандал вокруг разбитой чашки!», «Прослушивание музыкальной передачи!». Мама спросила: «Что это такое?» Дядя ответил: «Это дела, которыми мы чаще всего заняты в семье!» Мама воскликнула: «Страшно подумать, на что ты тратишь свой ум!» Дядя сказал: «Я просто веду наблюдения за событиями на этой кухне, для меня все это происходит как бы в макрокосме, или в природе!» Все спросили: «Как это?» Дядя пояснил: «Дела семейного характера то же, что и произрастание растений, круговорот воды, возникновение животного мира!» Дедушка спросил: «Что-то не пойму, при чем здесь вода?» Мама сказала: «От стольких идиотов приходилось слушать, будто я скотина, но чтоб еще и родной брат!» Дядя спросил: «Может, вам больше нравится на заводе вкалывать?» Дедушка сразу заявил: «Ни за что!» Тогда дядя сказал: «Вот видишь!» Все люди работали на каких-то заводах, в полях и на пароходах, а мы вкатывали на этой кухне, это была сущая правда. Капитан Вацулич принес цветы младшей тетке и сказал: «Надо бы вам прогуляться, на дворе весна?» Мама сказала- «Ах, если 6 у меня было время! – и добавила – И надеть-то нечего!» Отец сказал: «Я хочу погулять, но меня не пускают два вооруженных черта с ружьями и в немецких касках на рогах!» Капитан Вацулич сказал: «Вам надо обмениваться опытом с остальным миром, он совсем другой!» Мама ответила: «Мы слушаем радио и знаем все!» Дедушка заверил: «Всему, чему надо, нас научили предки, которые теперь покойники!» Меня спросили в школе: «Вы что, правда ничего не делаете, только приколачиваете к стенкам картинки?» Я подтвердил: «Ничего!» Тогда меня спросили: «Вы что, умнее всех, что ли, да?» Я ответил: «Вот это не знаю!»
Капитан Вацулич спросил: «Знаете ли вы вообще, как вкалывают на фабрике по производству металлургии или, скажем, в канцелярии?» Дядя ответил: «Понятия не имеем!» Вацулич сказал: «Легко же вам жить!» Мама сказала «Я бы с радостью работала где угодно, только не на этой кухне, где слова доброго не дождешься!» Дедушка спросил: «А чего бы ты хотела?» Мама ответила: «Я знаю, что дела хуже всего обстоят с домохозяйками, в то время как другие имеют все права!» Вацулич сказал: «Все-таки вы не мокнете под дождем и снегом, как солдаты например!» Мама ответила «Невелико преимущество!»
Мы были одна семья, о таких, как мы, речь шла в отрывке «Родственники», отрывок был в моей «Книге для чтения». В «Книгу для чтения» после слов «дедушка», «дядя», «отец» я вписал имена своих дедушки, дяди, отца. Учитель спросил: «Слушай, какое мне дело, как их зовут?»
В нашей семье существовало распределение обязанностей, как на любом предприятии: отец – по части потребления алкоголя, дядя отвечал за обслуживание соседей женского пола, мама – за мытье окон и вечернюю тоску. Дядя говорил: «У нас все великолепно функционирует!» Дедушка добавлял: «Как по маслу идет!» О нашей семье говорили как о паровозе, который, впрочем, никуда не едет, только стоит у платформы и пускает пар. «Вот это-то меня и задевает! – говорила мама и добавляла: – Впрочем, ничего не поделаешь!» В нашей семье пытались делать разные дела: отец – опохмелиться, дедушка – изобрести искусственное масло, мама – накормить всех нас маленькими кусочками хлеба.
Жизнь в семье была похожа на фильм, порой волнующий, необычный, иногда невероятно скучный. Жизнь в семье была похожа на роман, давно прочитанный, забытый, смутно припоминаемый какими-то кусками. Жизнь в семье состояла из событий, события происходили почти ежедневно, даже по воскресеньям. События, происходившие в семье, назывались «жизнь» – часто употребляемое слово, однако совершенно неопределенное. Мы очень верили этому слову, а также действительности, которую это слово означало. Про жизнь мы всегда говорили, что она прекрасна, другие выражались иначе – например, так: «Дерьмо!» Все, что мы предпринимали, нам, в отличие от других, казалось прекрасным, тут уж ничего не сделаешь. Мы были одна семья. В рамках нашей семьи возникал целый ряд видов человеческой деятельности, человеческих ремесел, общественно полезных работ, но для нас важнее всего и всегда были дела отцовские, материнские, вообще дела родственные. Почти все выступали против наших дел, за нас заступались лишь отдельные личности, в основном из круга наших друзей. Я был в курсе всего этого. И все-таки я и сейчас полагаю, что существует это ремесло, оплеванное всеми, – семейное. Несмотря ни на что тогда мы были убеждені, что участвуем в очень важном деле, деле построения нового общества на внутреннем фронте, домашнем, кухонном. Дядя сказал: «Когда-нибудь я опишу все это! – но потом добавил, уже много дяде: – А может, и нет!»
Так оно и оставалось до нынешнего дня.
В защиту сапожного искусства
Мы жили семьей, семья была группой людей, связанных между собой родством. В нашей семье было множество членов, например: дедушка, отец, тетки. Мама говорила- «У нас есть все!» Я жил в семье, каждый член которой был занят делом – мытьем окон, готовкой обеда, игрой на гитаре; остальными делами были заняты другие люди – наши соседи, ремесленники – словом, мастера. Мы могли сделать множество предметов, необходимых для существования семьи в условиях войны, остальные вещи делали наши друзья – мастера, почти незаменимые. Мы были в состоянии вести семейную жизнь вследствие наличия таких высокообразованных и одаренных членов, как дядя или отец; впрочем, некоторые вещи мы никак не могли сделать – например, ботинки. Мама сказала: «А в чем дело, я могу сделать веревочные туфли!» Дедушка ответил: «Выйдешь в дождь – тут им и капут!»
Ботинки создавали другие люди – мастера обувного искусства, сапожники. Отец говаривал: «Пошли играть в сапожника!» Это была карточная игра. Дядя говорил: «Надрался как сапожник!» Дедушка смотрел, как американские бомбардировщики мажут по Земунскому мосту, орал в небо: «А-а-а, сапожники! – и добавлял: – Тьфу!» Все это не имело никакого отношения к создателям обуви, довоенным, живущим по соседству. Отец спросил одного из них: «Не сделаешь ли ботинки для моего босого сына?» Мастер ответил: «А из чего, позвольте спросить?»
Обувщики, владельцы прекрасных свидетельств о законченном профессиональном образовании, взятых в позолоченные багетные рамки, искушенные создатели чудной обуви для дам и господ, сидели по своим будкам и читали довоенные журналы о дамских бюстах, о Распутине, о событиях, в настоящий момент не происходящих. Отец сказал: «Снимите хоть мерку!» Я разулся, мастер обвел карандашом ступню, водруженную на лист бумаги, после чего сказал: «Ни к чему все это!» Потом я обводил свою ладонь в школе, на уроке природоведения, но это было уже не то.
Сапожники, знатоки не существующих в настоящее время кож, торчали в своих будках и ждали ареста или чего-то в этом роде. Один из них сказал: «Все сапожники до войны были красные; если немцы про это узнают, нас перетопят как котят!» Отец сказал: «Вы, главное, молчите в тряпочку!» Это было в сорок третьем босом году, году безо всего. Сапожники сидели на стульчиках, очень маленьких, почти детских. Сапожники дни напролет глядели в дырявые подметки, которые пытались залатать, одновременно ведя беседу: «Все планеты в космосе, должно быть держатся на невидимых глазу нитях!» Или: «Наполеон Бонапарт был мал ростом, но велик духом!» Мама говорила о сапожниках: «Они все – философы!» Дедушка сказал: «Это потому, что сидят скорчившись!» Дядя сказал: «Иные из них очень умны, просто они разочаровались в образовании!» Дедушка сказал: «Лучше почтенное ремесло, чем черт знает что!» И мы согласились.
Сапожное ремесло состояло из кройки кож для ботинок и из пришивания к кожам подметок, очень жестких. Мама всегда говорила: «Какие у них ладони, у бедняг, жесткие, как подметки!» Сапожники всегда здоровались и прощались за руку; мне казалось, что руки у них деревянные, из живого дерева Сапожное ремесло состояло из кройки кож, подбивки подковок и очень крепких рукопожатий. В сапожном ремесле самым важным делом было изготовление ботинок, беседы о Наполеоне, а также о других событиях, все еще не утративших значения. Дедушка говорил: «Не понимаю, как они выносят этих клиентов, которые вечно толкутся и чешут языками!» Мама отвечала: «Но, папа, без клиентов они останутся без работы!» В сапожных будках присутствовали мастера, которые заколачивали гвозди в подметки, и другие люди, созерцающие заколачивание. В сапожном деле главным было снятие мерки с клиента, далее беседы о линкоре «Граф фон Шпеер», в настоящее время потопленном. В сорок третьем снятие мерок почти прекратилось, однако беседы о морских сражениях продолжались. В сорок третьем кровожадном году стала раскрываться истинная сущность сапожников – философская, проповедническая, общечеловеческая. К сапожникам приходили мой отец, мой дядя, они спрашивали: «До каких же пор это будет продолжаться?» Сапожники отвечали им удивительно точно: «Видно, до конца войны!» – или что-то в этом роде. В сорок третьем кожу перестали употреблять на обувь для человечества, сапожники плевали вслед появившимся ненастоящим мастерам, фабриковавшим по соседству деревянные башмаки, гордость сапожников была весьма уязвлена. Раньше сапожники всегда держали в окошке только что сделанный ботинок, сейчас в окошках торчали вазы с искусственными цветами и фотографии Геды Ламар, очень непристойные. В будки входили немецкие унтера, унтера спрашивали: «Вас ист дас?» – но никому из них не удалось купить дорогую и далекую американскую актрису. В сорок четвертом самый известный маэстро сапожного искусства, Воя Лупа, нашел нелегальную кожу и стал делать по ночам ботинки, довоенные, очень элегантные. А в сорок третьем вся округа ходила с дырявыми подметками. Воя Лупа сделал ботинки для своего товариша, героя сапожной профессии, одновременно героя профессии умирания за свою родину. Когда подтянулся Первый батальон Двадцать первой сербской дивизии, друг Вой, Душко-пулеметчик, объявился на костылях, ой нога у него больше не было. Воя Лупа надел своему коллеге Душко-пулеметчику на оставшуюся ногу изумительный ботинок, второй выставил в окошке, очень запыленном. В сапожном искусстве самым главным было сделать два одинаковых ботинка, левый и правый. Это было главнее всего раньше; в сорок четвертом же. штучной работы году, зачастую это выглядело смешно, глупо, мизерно.
