Джонатан Троппер - На прощанье я скажу
Сочти вы его жалким типом — это было бы вполне объяснимо. А может, и педофилом.
Вот почему он стал последнее время носить старое обручальное кольцо. Не потому, что скучает по Дениз, он ни капли не скучает, и это, вероятно, является печальным подтверждением того, что она всегда думала о его эмоциональности. А потому, что это золотое кольцо на пальце меняет всю картину, отбрасывает на него легкий отсвет респектабельности. Подразумевает, что он возвращается домой к кому-то, кто находит в нем что-то стоящее, кого не отвращает хотя бы редкий физический контакт с ним, что делает его очевидные недостатки не столь основательными. Это может осложнить дело, заговори он с привлекательной женщиной, но женщины, с которыми он нынче общается, по большому счету не из тех, кого смутит обручальное кольцо.
Глава 3
У него вошло в привычку развеивать депрессивный осадок от посещения банка спермы в «Последней странице», большом независимом книжном в тихом районе нижней части Элмсбрука. Обычно он читает журнал Rolling Stone, пьет содовую, восполняя запас жидкости, и ждет.
Лили приходит без четверти три. Ее длинные волосы небрежно стянуты резинкой и уже рассыпаются, легкие белокурые пряди выбиваются и летят за ней, как хвост кометы. Волосы столько раз красили в самые разнообразные оттенки белого, что они потеряли представление о собственном природном цвете, и корни теперь скорее невнятные. На ней черные колготки, ковбойские сапоги, свободный кардиган землистого оттенка. Она несет гитару в мягком черном чехле за спиной, кверху грифом, как меч ниндзя.
Сильвер пристально наблюдает за ней со своего насеста в кафе. Недостатков хоть отбавляй: сильно выпуклый лоб, маленький бойцовский нос, кривой зуб с одной стороны. Но все в целом слагается в нечто крайне привлекательное, и эта дробная красота остается с ним даже после того, как Лили проходит мимо, направляясь к детскому отделу.
Он любит ее так, как мужчина способен любить женщину, с которой никогда не говорил, а это значит куда больше, чем вы могли бы подумать. Это любовь чистая, эпическая в своем роде. Если бы понадобилось, он бы ради нее встал на пути несущегося автобуса. Единственная, ради кого еще он на это готов, — это Кейси, его дочь, которая, по некоторым его догадкам, даже получила бы удовольствие от подобного зрелища. За восемнадцать лет ему так и не удалось всерьез проявить себя на ниве отцовства. Печальная правда такова, что, умри он за Кейси, это стало бы единственным очком в пользу искупления и вряд ли помогло существенно поправить положение. Умереть каждый дурак может, верно?
Он крадется между стеллажами, как какой-нибудь воришка. Он уже различает тихие струнные переборы Лили, прерываемые шипением кофемашины в кафе при магазине. Она играет здесь дважды в неделю для кучки малышни трех-четырех лет, которая сидит кружком у ее низкого пластикового стула, пьет сок и подпевает, покуда няни тихонько болтают меж собой на разных островных диалектах.
Сильвер стоит в отделе книг «Помоги себе сам», где он может слушать, не вызывая ничьих подозрений. «Плоский живот за тридцать дней», «Как питаться, чтобы похудеть», «Учись уважать себя» — миллиардная индустрия, выстроенная на абсурдной идее, что человека можно исправить. Он делает вид, что просматривает книги, на самом деле наблюдая за игрой Лили. Все ее тело движется в такт аккордам, светлые волосы покрывалом падают на лицо, и вот она поднимает взгляд на детей и начинает петь.
Кот вернулся домойпрямо на следующий денькот вернулся домоймы думали, он сбежално вернулся домойон просто не захотел остаться без нас,без нас, без нас, о да!
Объяснить это невозможно. Очевидно глупая детская песенка. И ее тонкий голос дрожит на высоких нотах, а порой и вовсе срывается. Но она поет с чувством, так, будто это честная, искренняя песня о любви, самая потаенная ее боль, переложенная на музыку. Дурацкая песенка слишком ничтожна, чтобы вместить всю ее энергию, поэтому она выплескивается через край, наполняя комнату, наполняя его. Дети подпевают разнобойным хором — они здесь уже не в первый раз, но ее голос взлетает над ними, парит где-то между вентиляторами на потолке этого маленького магазинчика, все еще цепляющегося за жизнь в эпоху цифровых технологий. Он ощущает знакомый ком в горле, это парадоксальное чувство, будто теряешь что-то, чего никогда не имел. К третьему куплету он уже окончательно побежден.
Сосед поклялся пристрелить котаон зарядил ружье гвоздями и динамитомон все ждал и ждал, когда кот выйдетдевяносто семь мелких кусочковвот все, что осталось от соседано кот вернулся домой…
Временами на него волной накатывает пронзительная ясность — его бросает в холодный пот от сознания того, что он потерял и во что превратился. Он прячется там, напрочь лишенный помощи в отделе «Помоги себе сам», не пойми что среднего возраста, с усталыми ногами, звоном в ушах и больным сердцем, пытающийся унять слезы, вызванные женщиной, с которой даже не знаком, на разрыв аорты поющей о покушении на кота.
Как он это видит? Он балансирует на грани. По прикидкам, у него, может, еще один последний шанс на настоящую и долгую любовь, и это если не брать в расчет его покалеченную и в высшей степени сомнительную способность на это чувство. За свою жизнь он любил больше женщин, чем следовало. Он не столько окунается в любовь, сколько пикирует в нее, как камикадзе, бесстрашно, на предельной скорости. Он всегда был склонен считать это свойство скорее даром, нежели проклятием, но теперь понимает, что оно — лишь очередное свидетельство того, что он не в порядке.
Он один уже давно, больше семи лет. В какой-то момент одиночество становится скорее привычкой, чем состоянием. Приходит время, когда уже не смотришь на телефон, недоумевая, почему и позвонить некому, уже не стрижешься, не качаешься, не думаешь, что завтра — первый день оставшейся тебе жизни. Потому что завтра — это сегодня, сегодня — это вчера, а вчера тебя отметелило до полусмерти и поставило на колени. Единственный способ не двинуться умом — прекратить надеяться на что-то лучшее.
Но в глубине души он еще не готов сдаться, все еще верит, что где-то там есть она, женщина, которая разглядит мужчину за этим расшатанным, распадающимся остовом, женщина, которая точно знает, что нужно делать с таким безнадежным любовником-камикадзе. И он знает, что эта частица его непременно умрет, если ему когда-нибудь еще доведется крепко уснуть.
Первую девушку, в которую он влюбился, звали Софи Кинслауэр. У нее была короткая рваная стрижка и на шее розовое родимое пятно в форме рога. Когда они впервые поцеловались, она издала чуть слышный стон, открывший мир плотской чувственности, о котором он прежде лишь смутно догадывался. Мм было по шестнадцать, в темном закутке парковки за школой в этот момент шла какая-то игра, и когда она застонала, он вдруг услышал, что вторит ей, как будто она разбудила в нем нечто, о чем он и не подозревал. Она прижалась к нему всем телом, раскрыв рот, чтобы принять его язык. Следующие несколько недель она оккупировала его, как армия страны-победительницы. Дома он мастурбировал так яростно и часто, что в какой-то момент испугался, что всерьез себе навредил. Встречаясь, они целовались исступленно, покуда не распухали губы и не немели языки. А потом все закончилось в один день. Он не помнит ничего конкретно, но простая статистика и холодный спазм в животе, стоит только подумать об этом, красноречиво доказывают, что все случилось с его подачи, что это он выискал в ней недостаток, за который цеплялся, пока не разучился видеть все остальное.
Глава 4
Стоит лето, воздух насквозь пропитан влажностью, от которой едва дышишь, а рубашка на спине намокает, стоит только выйти на улицу Они с Джеком и Оливером сидят в своих обычных шезлонгах у бассейна «Версаля», делая, как и все остальные, вид, что не пялятся на девушек-студенток.
А может, они уже не девушки? С ними не разберешь, с этой стайкой загорелых девиц в бикини, растянувшихся в шезлонгах, как шоколадные батончики, у того края, где помельче. Он, как обычно, сидит между Джеком и Оливером, наискосок от девушек, изображая, что читает журнал. Вокруг бассейна сидят прочие особи мужского пола, поодиночке и группками, все как один унылые и потасканные, истязают себя, бросая исподтишка взгляды на запретные плоды.
Нет, вы только посмотрите на этих девчонок, — кажется, уже в третий раз повторяет Джек. Сильвер предпочитает его игнорировать.
Они и без него в курсе. Им не нужны его комментарии. В конце концов они мужчины — возможно, уже не те, какими были когда-то или какими, быть может, могли стать, — но все же мужчины. А эти девушки, эти женщины… что ж, они блистают своим цветущим совершенством, намазанные солнцезащитным кремом, который поджаривает их мягкую, без единого прыщика кожу до медового отлива, покуда они читают книжки и дешевые журнальчики, тюкают по разного рода девайсам, упрятанным в розово-красные чехлы, или слушают айподы, а пальчики с идеальным педикюром подергиваются в такт музыке. Они проделывают то, что девушки обычно делают, когда им нравится музыка — вытягивают губы трубочкой, будто целуя воздух, и раскачивают головами вверх-вниз.
