Эльмира Нетесова - Тонкий лед
Живу я неплохо, работаю. На новом месте уже привыкла, появились новые друзья. Жизнь идет интересно, вот только слишком быстро летит время. Кажется, только вчера рассталась с вами, а уже прошли годы. Напиши мне, как твои дела? Кем хочешь стать после школы? Можешь ко мне переехать. Город наш очень красивый, большой, много молодежи. Да и материк, и климат, и снабжение хорошее. Хватит тебе на Сахалине мучиться. Подумай о своем здоровье. Оно одно на всю жизнь. Соглашайся ко мне, не пожалеешь.
Черкни, как там бабушка? Жива ли? Все еще ругает меня? Напиши, как ее здоровье? Я очень жду весточки от тебя. Люблю, скучаю, целую! Мама».
Егор сунул письмо в конверт, положил на стол дочери, а сам лег на диван, включил телевизор и, забыв об экране, задумался о своем. Воспоминания увели человека в самое начало.
Он вовсе не собирался быть военным, а тем более работать в зоне, да еще сотрудником спецчасти, постоянно контролировать почту, выходящую и поступающую к заключенным. Егор мечтал совсем о другом. Он хотел работать на торговом судне, ходить по загранкам, исколесить весь мир. Мечтал о красивой жизни. Но медкомиссия забраковала: подвело зрение, да еще в сердце неполадки выявились. Указали ему медики на другие двери, и пошел Егор служить в армию. Ох, и нелегко было на первых порах. Отрывались на нем все, кому не лень: деды и салаги, офицеры и их жены,— все пытались им помыкать, пока не научился давать сдачи кулаками, огрызаться, посылать офицеров вместе с женами по этажам, от которых даже у самого горели уши.
Может, именно за эту дерзость стали следить за ним и накрыли... с девкой на посту. Другим такое шутя сходило с рук, но не ему. Едва ни загремел под трибунал. Зато на «губе» просидел почти три недели. Холодный бетонный карцер едва не угробил окончательно. В нем Егор получил двустороннее воспаление легких. Оно спасло от уголовного дела, а Платонова вызвали к командиру части. Разговор был долгим и трудным. Егор упирался, отказывался. Ему вовсе не хотелось поступать в училище внутренних войск, куда посылали проштрафившихся солдат.
— Ну, тогда не взыщи, направляем дело в трибунал. Ты вылечился и будешь отвечать за свое по всей строгости закона.
— А если я обращусь в Министерство обороны и расскажу, как надо мной издевались? — сорвалось невольное.
— Замолчи, козел! Ты пикнуть не успеешь, как окажешься снова в карцере! И никто не узнает, где могилка твоя! Не гоношись, не забывай, что ты есть! Пока предлагаем тебе прекрасный выход! Радуйся! Потом не раз благодарить станешь. Не то вместе со штрафниками отправит трибунал в Афган, вот там и впрямь взвоешь! Сколько полегло там таких, как ты,— оглядел Егора, ухмыльнувшись.
У того слова поперек горла колом встали. Препираться дальше не было смысла, а через полгода Платонов уже был курсантом училища.
Егор понимал, что будущее у него вовсе не безмятежное, радостей и покоя не дождешься, а потому каждую свободную минуту употреблял в свое благо.
Он напропалую знакомился с девчатами, назначая по два-три свидания на вечер. Скольким вскружил головы обещаниями, зажимая девок в темных подъездах, дворах, кустах. Они уступали парню. Тот, воспользовавшись доверчивостью девчонки, на второй день забывал ее. Почти все они уступали ему быстро. Может, потому так скоро и забывал их имена. Вот только одна осталась занозой — Катя...
Эта долго не обращала внимания на Егора. Смеялась над парнем, не танцевала, не гуляла с ним и не разрешала себя провожать. Едва курсант пытался приобнять, уединиться, Катя отталкивала парня.
— Сгинь, хорек! Чего липнешь репейником к юбке? Терпеть тебя не могу, ублюдок! — девчонка отскакивала в сторону.
В другой бы раз влепил пощечину за такие комплименты, но за Катьку всегда было кому вступиться, и Егор не хотел рисковать. Быть избитым целой сворой — кому захочется? Вот и отступал, но лишь на время. Благо, что выбор был, и девчонок курсанты меняли всякий вечер.
Егор, может, и забыл бы о Катьке, но свел их новогодний вечер в теплой компании. Когда гостей развезло, Платонов приметил Катю, уснувшую на диване в маленькой темной комнате. Девчонка плохо соображала, что от нее хотят, а когда поняла, было уже поздно. Егор тешил себя тем, что сломал непокорную и ловил девчонку во всех темных углах, мстил за прошлое.
— Уйди, ишак, отвяжись! — злилась Катька, вырывалась из рук.
— Хватит корячиться! Чего гоноришься? Не впервой тебе со мною ласкаться, пора привыкнуть. Не дергайся. Я скоро с тобой разберусь,— сдавливал грудь девчонки, задирал юбку и, справившись, отпускал, не целуя.— Теперь шурши! — смеялся ей вслед.
Катька старалась избегать таких встреч, но Егор как наказание вставал на ее пути.
— Слушай, гад ползучий, я залетела от тебя! — выпалила девчонка, однажды встретив его с компанией друзей. Она впервые сама подошла к Платонову.
— Залетела? А где доказательства, что от меня? Кто подтвердит? У тебя на хвосте целая очередь. Я — не стрелочник, не хочу отвечать за всех!
Егор отлетел к стене дома от резкой пощечины.
— Ты за это еще ответишь, сволочь! — пригрозила глухо и пошла домой, не видя дороги под ногами.
— А знаешь, такое дело может хреново кончиться, если она придет в училище и скажет, что беременна от тебя. Заставят жениться, либо выкинут из учебки. У тебя ведь через полгода конец мучениям: наденут звезды на погоны, отправят работать. Сам знаешь, каких льгот можешь лишиться, да и вообще работы. К тому ж жилье, которым нас обеспечат. Всего лишат, думай! — предостерегли курсанты.
Но Егор даже слышать не хотел о женитьбе на Катьке. Та сама перестала попадаться на пути. Егор слышал, будто она вообще уехала из города, куда-то к родне. Он облегченно вздохнул, а вскоре познакомился с Тамарой.
Конечно, Катя была красивой, упрямой, смелой девчонкой, но она работала штукатуром-маляром, жила в общежитии, имела многочисленную родню в деревне и никаких перспектив на будущее. Жениться на такой Егор не видел смысла. Да и другие девчата были не лучше. Совсем другое дело — Тамара! Она заканчивала мединститут. Единственная дочь в семье. Ее отец хоть и ушел к другой женщине, свою семью не бросил: постоянно навещал и помогал. Тамару он считал своей радостью и счастьем.
Она и впрямь того стоила. Ласковая, доверчивая, она ни с кем не ругалась, не знала грубых слов и очень быстро сдружилась с Егором. Встречались они недолго. Вскоре Тамара дала согласие на брак, а через несколько месяцев приехали на Сахалин в город Поронайск, расположившийся на берегу Охотского моря. Красивый город. Молодую пару встретили здесь радушно. Всего два месяца пожили они в гостинице, а на третьем, узнав, что Тамара беременна, молодым дали двухкомнатную квартиру в центре города. Женщину приняли врачом в поликлинику, а Егора — сотрудником спецотдела зоны, которая словно спряталась от любопытных глаз, так как ни на самом Сахалине приткнулась, а на острове Атос, который словно специально для наказания людей отделился от Сахалина на четыре мили, почти восемь километров. Жил Атос своей судьбой, приютив на теле у себя тех, кого все вольные называли рецидивистами. Это были законченные негодяи, с которыми не только жить, но и дышать опасно.
За время учебы Платонова вместе с другими курсантами не раз возили в зоны, знакомили с предстоящей работой, подбадривали, даже шутили.
— Чего мандражируете? А ну, шустрите! Зоной нынче только грудных пугают. На самом деле здесь санаторий. Все бесплатно! Одежа и жратва, даже крыша над котелком. Опять же постель халявная! И охрана! Это ж кайф! Ни единой профуры не пропустит к вам! Отдохнете душой и телом! — начальник охраны взахлеб расхваливал зону.
— Мы ж сюда на практику, а не срок отбывать! — перебил кто-то.
— Вот черт, а я и забылся!—признался человек сконфуженно.
Но те зоны были общережимными. В них условия содержания иные, и требования полегче. Атосская славилась другими правилами. Здесь отбывали наказание строгорежимники, те, у кого за плечами имелось по нескольку судимостей, чьи сроки, отбытые и предстоящие, давно перекрыли прожитые годы, чьи преступления называли злодейскими, совершенными с особой жестокостью и цинизмом.
— A-а, новичок! Давно ждем! Иди к начальнику. Вон туда, в административный корпус. Там по лестнице на второй этаж поднимаешься, пойдешь по коридору. Смотри на двери, увидишь табличку с фамилией Соколов. Вот тебе к нему, к Александру Ивановичу,— объяснил охранник.
Егор шел, вздрагивая, на каждом шагу его окликали охранники, а уж псы — он таких отродясь не видел — кидались к нему оголтело, свирепо, щелкали клыками у самой задницы. У ног, прицеливались к горлу, роняя с языка горячие слюни. Где-то поодаль, за глухим забором работали зэки. Самих не видно, лишь звон топоров, визг пил, приглушенная брань. Пыхтение большегрузных машин, звуки падающих бревен, от которых даже здесь, во дворе, дрожала земля под ногами.