Джеймс Миченер - Источник
Он выпрыгнул из джипа, сверился со своей полевой картой, решительно повернулся в ту сторону, откуда они приехали, и сказал:
– К западу прямо передо мной лежит Акко и Средиземное море. Справа – замок крестоносцев Штаркенберг. Слева от меня – Иерусалим. За мной, то есть к востоку, – Галилейское море. Если мы и дальше будем двигаться в том направлении, куда нацелена машина, то попадем в Цефат, а дальше в Дамаск. Верно?
– Совершенно верно, – сказал Табари, но подумал, как странно, что на Святой земле человек должен ориентироваться, отвернувшись от Иерусалима.
На протяжении нескольких миль они обсуждали грядущие раскопки и обговаривали распределение обязанностей.
– Из Лондона прилетает великолепный фотограф, – заверил Кюллинан своих коллег. – Парень, который отлично отработал в Иерихоне. И архитектор у нас высшего класса. Из Пенсильванского университета. Я еще не видел, как работает девушка, которую ты выбрала в чертежницы. Справляется?
– Игала Ядина в Хазоре она устраивала, – объяснила доктор Бар-Эль.
– О, значит, это та девушка? Как ты ее раздобыла?
– В нашей стране мы растим больших художников, – сказала малышка эксперт по черепкам, и Кюллинан подумал: «Я должен помнить, что время от времени надо льстить ее национальной гордости. Должен». И сказал:
– Если у нас есть девушка, которая делала эти работы для Хазора, нам повезло.
– А нам в самом деле повезло, – едва ли не обиженно произнесла доктор Бар-Эль.
Но теперь, приближаясь к месту, откуда перед ними впервые откроется район раскопок, все стихли. Кюллинан наклонился вперед, с трудом перебарывая возбуждение. К северу появилась отчетливая гряда холмов, которые с незапамятных времен защищали дорогу от мародеров из Ливана. Маячившие на юге холмы стали расти – они оберегали подходы с ливанского направления. В северном конце образованной таким образом небольшой долины торчали невысокие зазубренные пальцы скал. Они напоминали открытую ладонь, предупреждающую всех, кто хотел бы напасть на эту древнюю линию жизни, по которой шли такие богатства. Доктор Бар-Эль сделала поворот, выровняла джип и еще несколько минут вела его. Вот она и замаячила впереди – эта таинственная цель.
Это и был Макор – голый овальный холм у подножия одного из торчащих пиков. Трудно было поверить в его естественное происхождение, потому что у него просматривались две странные особенности: верхнее плато было совершенно плоским, словно его выгладила чья-то гигантская рука, а доступные взгляду земляные склоны – ровным и гладкими; все они поднимались под углом строго в сорок пять градусов, словно их сформировала та же гигантская рука. Он выглядел неестественно, как крепость без стен, и это впечатление усиливалось шершавыми каменными пиками, что вздымались сзади, у поднимающихся в отдалении холмов и гор, которые замыкали этот вид. Холм был словно последней точкой в цепи укреплений, нижней из четырех растущих ступеней, и его расположение отлично служило и самозащите, и охране важной дороги, что проходила у его подножия.
Его полное имя было Тель-Макор, и оно подтверждало, что местные обитатели знали – этот холм не естественного происхождения, вздыбленный нетектоническими силами. В нем терпеливо и последовательно копились остатки поселений, которые угасали одно за другим, и каждое зиждилось на руинах предшественника, а они уходили в глубь истории. От голых камней, на которых утвердилась первая община Макора, до травянистой верхушки на протяжении семидесяти одного фута были сложены: куски из расколовшихся кирпичей, рухнувших каменных стен, доисторических кремневых сколов, обвалившихся башен и, что было самым ценным, фрагментов глиняных изделий, которые, промытые и изученные доктором Бар-Эль, расскажут мрачную историю некогда существовавшего тут места.
– Мы нашли лучший холм в стране, – заверил своих спутников доктор Кюллинан и вытащил из папки карту, созданную на основе аэрофотоснимков.
На контур холма была наложена сетка квадратов со сторонами в десять метров; в данный момент три археолога в джипе чувствовали, что всем существом они уже на холме, что наконец вытащат из его потаенных мест остатки некогда кипевшей тут жизни. Вчера еще Тель-Макор был правильным овальным холмом, спящим над дорогой из Акко в Дамаск; сегодня – это тщательно выверенный участок, где точно рассчитан каждый удар мотыги.
– Давайте-ка сверимся с картой Палестины, – предложил Кюллинан, и Табари развернул нужный кусок великолепной карты масштаба 1: 100 000, годы назад начертанной британскими топографами. Два археолога определили точку отсчета на холме и место их работы, оно находилось в квадрате 17 072 584, первые четыре цифры которого ориентировали его по направлению восток – запад, а последние четыре – с севера на юг. В Израиле, в Азии, во всем мире было только одно такое место, и, когда пласты земли, лежащие друг на друге, будут пройдены один за другим, мир получит возможность довольно точно определить, что происходило в квадрате 17 072 584. Именно таким скрупулезным восстановлением истории в течение нескольких лет будут заниматься Джон Кюллинан и его опытная команда.
Он отложил карту и выпрыгнул из джипа. Длинными шагами он поднялся по склону и наконец вышел на плато, примерно двухсот ярдов в длину и ста тридцати в ширину. Его люди начнут копать где-то на холме, и в любом случае успех или неудача будут зависеть от точности и продуманности его выбора; было известно, что порой археологам изменяет удача и приходится прорываться сквозь пустые слои. Другие позже приходят на тот же холм и, руководимые каким-то сверхъестественным озарением, быстро, один за другим, находят богатые находками слои. Кюллинан надеялся, что ему выпадет стать одним из таких счастливчиков.
– Решаешь, откуда начинать? – спросил Табари, выбравшись на плато.
Ожидая доктора Бар-Эль, ирландец сказал:
– Я как сэр Флиндерс Петри [1]. При организации своих раскопок он руководствовался следующим принципом – если сотня разных общин возводит свои поселения на сотне разных холмов, то девять из десяти из них поставят свое главное здание в северо-западной стороне. Никто не знает почему. Может, из-за заката солнца. Так что, естественно, я склоняюсь к северо-западу.
Он показал на северный край плато, откуда перед археологами открывался вид, недоступный с дороги: крутые берега сухого русла, которое на востоке называется «вади», его скалистые откосы всегда защищали Макор от армий, стремящихся осадить его с севера. Вади был достаточно глубок, чтобы похоронить в себе отбросы со всего холма, – найдись только миллионер, который не пожалел бы денег на такие всеобъемлющие раскопки.
Кюллинан прикидывал, что работа на Макоре займет десять лет и каждый год будет обходиться в 50 тысяч долларов. А так как на руках у него пока были средства только на первые пять лет, очень важно было как можно скорее сделать интересную находку. Он знал, что люди, финансирующие археологические раскопки, могут принять решение о дополнительных средствах, если их удается заинтересовать в первый же год, а коль скоро он не приносит никаких открытий, они могут быстро закрыть свои чековые книжки. Поэтому так важно, чтобы он правильно определил место пробных траншей, потому что ему потом придется провести десять лет, исследуя те разрезы, которые вскроет его команда, – а они займут только 15 процентов этой площади. Как он объяснял своей кафедре в Чикаго, «наш ученый гость рассказал, что тем или иным образом нам придется иметь дело с двадцатью пластами цивилизаций. И вы должны понимать, что мне, дабы снять их все и с научной тщательностью разобраться в каждом, пока мы не доберемся до девственной почвы, потребуется примерно пятьдесят лет. И вот что нам придется сделать – проложить два исследовательских шурфа сквозь все слои. Но это уйдет год, но зато потом у нас будет цельное представление, что у нас имеется в наличии. Затем в последующие годы, если у нас будут средства, мы вернемся и будем раскапывать отобранные участки, которые обещают открытия. Но можете мне верить, когда я говорю, что, скорее всего, мы не сможем изрыть весь холм. Мы сможем лишь вскрыть картину того, что там происходило, – аля этого мы туда и направляемся».
– Разве не является самым важным место, где вы проложите первые траншеи? – спросили его члены кафедры.
– Над этим я и буду потеть следующие шесть месяцев, – ответил он. И вот настал тот момент, когда ему надо принимать важнейшее решение.
Когда Джон Кюллинан стоял на вершине холма, чьи тайны ему предстояло раскрыть, он был не просто обыкновенным человеком, который, полный энтузиазма, с лопатой в руках, прибыл на Святую землю; он обрел звание археолога лишь после долгого периода тщательной подготовки. В Гарварде он учился читать арамейские, арабские и древние ивритские рукописи. Во время стажировки у профессора Олбрайт в Университете Джона Гопкинса он разбирался в клинописи Месопотамии и египетских иероглифах, пока не стал читать их столь же бегло, как обыкновенный человек пробегает газету. Он потратил год, посещая в Карнеги-Тех расширенные курсы по металлургии, и теперь мог безошибочно определять происхождение местных металлов и сплавов. Потом он провел три зимних семестра в университете штата Огайо, углубленно изучая искусство керамики с таким тщанием, словно собирался всю оставшуюся жизнь лепить чашки и блюдца, но теперь с точностью до долей градуса он мог определять температуру горна, в котором шел обжиг древней керамики; об истории ее он знал меньше, чем настоящий специалист, доктор Бар-Эль, но по части технического анализа Кюллинан превосходил ее. После этих курсов он год прожил в Нью-Йорке, где в музее «Метрополитен» изучал костюмы и оружие, и еще год – один из лучших в жизни – в маленьком французском университетском городке Гренобль, специализируясь в доисторическом искусстве и пещерной живописи Франции. Работая среди индейцев Аризоны, он вместе с тем посещал летние сессии в университете штата, занимаясь проблемами дендрохронологии, поскольку в пустынных местах хронологию можно было установить по древесным кольцам – широкие говорили о временах дождей, а узкие о годах засухи. Затем последовал полный год в Принстоне, в пресвитерианской семинарии, где он с экспертами вникал в проблемы исследования Библии. Но как это часто бывает, свое самое ценное умение он приобрел самостоятельно. Еще мальчиком он с удовольствием собирал марки. Однажды его отец-ирландец недовольно спросил: «Что ты делаешь с этими марками?» Он и сам не знал, но, взрослея, стал смутно ощущать, что пора перестать возиться с этими клочками бумаги, и каким-то счастливым образом переключился на монеты, которые выглядели куда солиднее. Эта специализация оказалась куда более ценной при исследовании Библии. Одна из написанных им работ помогла установить, что было два выпуска еврейских шекелей: один – во время первого еврейского восстания под предводительством Иуды Маккавея, за 166 лет до Христа, а второй выпуск чеканился в год последнего восстания Бар-Кохбы, через 135 лет после появления Христа. Он обрел известность как специалист по нумизматике. Все эти знания плюс другие, как, например, древняя архитектура и военное искусство библейских времен, которые он обрел на практике предыдущих раскопок, Кюллинан был готов применить к Тель-Макору, но определение места двух траншей было столь важным, что он инстинктивно откладывал решение. Когда остальные спустились с холма, он остался в одиночестве, бесцельно бродя по его вершине и рассеянно ковыряя слой почвы, чтобы определить, из чего она состоит.
