Вернуться домой - Чистов Олег
Сблизившись, я остановился и поздоровался. Он остановился, оперся двумя руками о палку, внимательно, снизу вверх посмотрел на меня. Кожа его лица была очень светлой. Может быть, именно про такие лица говорят — просветленный лик, тем более что он был священником. Густая сеть неглубоких морщин, а на щечках — бледно-розовый румянец. Такой румянец можно увидеть только у малых детей, еще грудничков — или у очень старых людей, а он был очень стар. Глаза бледно-серого цвета, скорее всего, просто выцвели за долгие годы жизни.
Я обратился к нему как к «батюшке», спросив, как мне пройти к семейному захоронению. Назвал фамилию Сашеньки и его жены. Он посмотрел на меня долгим взглядом, улыбнулся:
— Спасибо, мил человек, что повысил меня в сане, но я не «батюшка», а всего лишь дьячок. А кем ты им доводишься? Насколько я знаю, у них никого из родни ни здесь, ни вообще на белом свете не осталось.
Пришлось опять, уже, который раз за этот день коротко рассказать предысторию моего появления на этом кладбище. Слушал молча, внимательно, не перебивая, слегка наклонив голову в мою сторону. Видно, слух уже начинал подводить его, что и немудрено в очень преклонном возрасте. Перевел взгляд на мои цветы, пожевал губами.
— Похвально, ах, как похвально. Достойные семейства были, я их все помню. Такие семьи теперь не встретишь. Пойдемте, молодой человек, я с удовольствием провожу вас до их аллейки, а там уж сами легко найдете.
Шли рядом. Каждый шаг давался ему с трудом, дышал с присвистом, мучала одышка. Мысленно я уже отругал себя за то, что разрешил старику сопровождать себя. Не маленький, сам нашел бы. Но мне надо было узнать у него о моем новом знакомом — Николае. Не доходя до очередного перекрестка аллей, старик остановился, устало выдохнул.
— Вот, милок, поворачивай направо, и метров через тридцать слева будет их захоронение.
— Огромное вам спасибо, извините за беспокойство.
— Да за что мне-то спасибо? Это тебе, мил человек, спасибо, что за столько лет не забыл их, навестил. По нашим-то временам это редкость, приятная редкость. Так что и нечего меня благодарить.
Он опять бросил взгляд на мои цветы, беззвучно шевеля губами. Воспользовавшись короткой паузой, я задал второй вопрос:
— Если вас не очень затруднит, подскажите, пожалуйста, где я могу найти Николая. Он говорил мне, что работает здесь по хозяйству каждую субботу с утра и весь день.
Старик резко вскинул голову, серые глаза еще больше прищурились и уставились мне в переносицу. Это длилось всего мгновение, но я стушевался. Начал сбивчиво, торопливо объяснять, как мы познакомились, что у меня нет телефона и адреса Николая. Мне показалось, что старик не понимает, кого я хочу найти здесь. Но дьячок поднял руку с открытой ладонью, как бы прикрывая мне рот.
— Как зовут-то тебя, мил человек?
— Олег.
— А ты случайно не из Питера приехал?
— Почему случайно, конечно из Питера!
Он тихо хихикнул.
— А что, Олеги теперь только в Питере живут?
— Ну да ладно, вот и хорошо, вот и славно, — забормотал дьячок.
Ну, дедок, выбил ты меня из колеи! Только сейчас до меня дошло, какую ерунду я сказал. А он уже серьезно, успокаивающе, на правах старшего:
— Да ладно, со всеми бывает, слово-то оно зачастую впереди мысли бежит, но главное, чтобы мысли были, да побольше хороших. А с этим сейчас просто беда.
И после паузы:
— Найдем мы твоего Николая, укажу тебе его…
Опять пауза, о чем-то задумался старик.
— Мы вот как сделаем с тобой. Иди-ка ты к этим могилкам, а я схожу к настоятелю, возьму ключик от калиточки. Цветы-то лучше на надгробия положить, чтоб по-людски все было. Там рядом лавочка есть, если что, посиди, отдохни, я быстро управлюсь. Только обязательно дождись.
Услышав про лавочку, я вдруг понял, что ужасно хочу курить. Но на кладбище вроде бы не разрешается. Решил спросить.
— Что значит не разрешается? Скажем лучше так: не приветствуется, осуждается церковью. Да что с вами поделаешь, сами травите себя, дурни. Покури уж аккуратненько, только поганый окурок прикопай, чтобы на дорожке он не валялся.
С тем и разошлись. Я свернул на аллейку, а он направился к храму. Через несколько шагов я обернулся. Дьячок шустро вышагивал, далеко выбрасывая перед собой палку. Вот дает, куда так торопится, мне же не к спеху!
Сводчатую постройку, напоминающую купол церкви, я заметил довольно быстро. Свежая побелка буквально сверкала на солнце. Железная ажурная решетка перекрывала вход под свод. Калитка закрыта на висячий замок, завернутый от сырости в полиэтилен. Справа на стене серая доска со столбиком фамилий и дат. Все правильно, вот я и пришел.
Подхожу ближе. Накатывается робость, волнение, а скорее всего, обычный человеческий суеверный страх, который, я думаю, присущ каждому нормальному человеку, попадающему на кладбище. Это он удержал меня от желания сразу заглянуть под свод, увидеть могилы. Подхожу к серой доске.
Первые четыре фамилии и даты — это родители Саши и Сашеньки. Пятая запись — их сын. Следующим был записан Сашенька. Смотрю на дату смерти, вспоминаю. Да, чуть больше года прожил он после нашей встречи. А вот и Саша. Смотрю на дату смерти. Мозг неосознанно отсылает глаза выше, к дате смерти мужа. Губы уже шепчут, а твой персональный компьютер в голове производит простейшее арифметическое действие. Разница ровно в сорок дней! Да, она не заставила его долго ждать себя. Воистину ниточка с иголочкой!
Но ниже есть еще запись. Читаю и в первые мгновения ничего не понимаю. Перечитываю еще раз. Монахиня… Далее стояло старорусское имя. Таких имен сейчас не встретишь. Еще ниже в скобках мирское имя и фамилия, даты рождения и смерти. Да это же бывшая невеста Витюши! Но почему бывшая? Судя по ее монашескому сану, она так и осталась его невестой до последнего вздоха. Возвращаюсь к ее дате смерти, начало девяностых. Еще сравнительно молодая женщина, чуть за пятьдесят.
Смертельно хочется курить. В горле застревает шершавый комок. Нет, не тот, после которого на глаза наворачиваются слезы. Комок от волнения, от мыслей, которые начинают роиться в голове, от вопросов, на которые вот так, с ходу не ответишь. Возвращаюсь на аллейку. Чуть левее, действительно, лавочка. Сажусь, закуриваю.
Вот ведь как, все мы сделаны из одного теста, но, видно, рецептура и замесы были разные. Начинаешь вспоминать, сравнивать, как жили и прожили свою жизнь твои дед, бабка, мать, отец. Сравниваешь и начинаешь сомневаться, очень сомневаться, чья же рецептура была лучше? Вот этих, что лежат вокруг тебя, тех, кого осталось так мало рядом с тобой, или наша, современная? Ответить на этот вопрос сложно, почти невозможно. У каждого была своя правда. Но сравнения очень напрашиваются… и сомнения. Сомнения остаются.
Сижу, докуриваю сигарету. Что же мне теперь делать? Сейчас дьячок принесет ключи от калитки, а у меня четырнадцать роз, а надо шестнадцать. Справа на аллейке слышны шаги. Делаю последнюю затяжку и действительно «прикапываю» быстро окурок в землю за скамейкой.
Из-за низко склонившихся ветвей соседних деревьев я не вижу, кто движется в моем направлении, но на слух их явно двое. Первой появляется его палка, потом он. В свободной руке теперь держит не пакет, а цветы — точно такие же розы, как и у меня. Ах ты, старый! Я-то думал, что ты смотришь на мои цветы и шлепаешь губами от старости. А ты, оказывается, просто пересчитывал мои розы и понял, что я ошибся в своих подсчетах. Вот и вторая фигура. Это тоже священник. Выше среднего роста, плотный, но без возрастных излишеств в виде животика. Лет под шестьдесят. Окладистая, седая борода, в руке палка, более похожая на посох. Все убранство, начиная с рясы, заканчивая головным убором и большим крестом на цепи, говорит о том, что это уже не дьякон, а, скорее всего, сам настоятель храма. С чего бы это такое внимание к моей персоне? Встаю, непроизвольно что-то поправляю на себе. Мелькает мысль — прямо как на флоте: при приближении старшего по званию только что не козыряю.
