Даниил Гранин - Бегство в Россию
Похлопав по плечу опечалившегося Андреа, пошутил: “Лучше, чтобы молоко скисло, чем подгорело” – и повел их угощаться мороженым. Сегодня он был щедр, праздничен, без обычной осторожности. Сказал, что под наблюдение взяты аэропорты и отчасти шоссе, к ним ведущие.
Цветные шарики мороженого, украшенные сливками, бисквитами, засахаренной вишней, составили целую гору на фарфоровой подставке. Посреди пиршества Винтер попросил Андреа пойти позвонить по такому-то номеру и спросить, когда можно забрать машину – красный “додж”.
Теперь, когда они оказались за столиком вдвоем, приветливость давалась Винтеру с трудом. Посетовав на измученный вид Эн, на то, как она похудела, заговорил о трудностях предстоящих переездов. Придется, мол, нелегально переходить границы, ночевать где попало, карабкаться по горам, вряд ли ей такое под силу. Винтер поднял руку, не давая прервать себя. Перед Костасом не придется оправдываться, Винтер просто ее не берет, у него нет сил протащить обоих через столько препятствий, и с одним-то намучается. Костас – тот вынужден бежать, за ним гонятся, а она может и подождать. Не давая ему кончить, Энн спросила, почему же он раньше не заикался об этом.
Да потому, что раньше можно было лететь из Мехико, через Париж, а теперь…
— Нет, я не могу его оставить, — решительно сказала Эн. — Это невозможно.
— Невозможно остаться здесь – это вы хотели сказать?
— Какая разница.
— Большая. Вы думаете о себе, а не о нем.
— Он тоже не согласится без меня.
— Вы должны его уломать. Вот что, Эн, давайте будем говорить прямо. Вы ему не жена – раз, вы не специалист – два. Для нас вы ценности не представляете – три. Вы что, думаете, там, у нас, он не найдет себе женщины?
— Мистер Винтер, мы любим друг друга. Вы любите свою жену? Может, вам это неизвестно, но есть чувства, когда невозможно расстаться.
Винтер присвистнул.
— Только не вздумайте мне плести про любовь до гроба. Погуляли – и хватит. Скажите спасибо, что судьба подарила вам прекрасное приключение. Ах, какая трагедия – вернуться к своим маленьким детям, в шикарный дом. Как вам не стыдно! В вашем возрасте глупо строить из себя Джульетту.
Энн сосредоточенно следила, как таяло мороженое. Шоколадные, фисташковые, сливочные разводы…
— Я не могу вернуться, — проговорила она.
— Можете, вас доставят в Штаты.
— Я беременна.
Он недоверчиво оглядел ее тоненькую фигурку.
— Не знаю, не знаю… Тем более! — Он ожесточенно обрадовался. — Я вас не имею права брать.
— Какое право, какие у вас права?
Винтер наклонял голову в одну сторону, в другую, как бы высматривая нужное место, и Энн отодвинулась, прижалась к спинке стула.
— Ваш брак не оформлен? Так ведь? У нас перед вами нет никаких обязательств. Юридических и моральных. О вас и ФБР не упоминает. Следовательно, вам ничего не грозит. Правильно? Так что нечего смотреть на меня как на злодея. — С некоторой нерешительностью он накрыл ее руку своей волосатой ручищей и принужденно бодро сказал: – Остаться в живых – это еще не самое худшее в вашем положении.
Энн вопросительно вскинулась. Щеки ее ввалились, веки покраснели, но глаза были сухие и тусклые.
— Видите ли, неизвестно еще, как у нас там… — сказал Винтер.
Морщины между его бровей углубились, что-то там происходило. Он остановил себя, заговорил с хищной веселостью:
— Что мы уговариваем друг друга? Ведь можно все упростить. Вместо этого я нянчусь с вами. Смотрите вот туда. — Он пальцем показал на двух полицейских, стоящих у пивной стойки. — Мне ничего не стоит сделать так, чтобы вас забрали в полицию. Документов нет – и прощайте. Не Костас пошел бы звонить, а мы оба, и вас тем временем пригласили бы в полицию. Делается это кивком головы. Прощай, как сказал Байрон, и если навсегда, то навсегда прощай. Ничего не поделаешь, нам придется двигаться дальше вдвоем. Существует много способов от вас избавиться.
— Так ведь и с вами можно сделать то же самое, — сказала Эн.
Он с любопытством посмотрел на нее, словно увидел Энн впервые.
— Пожалуйста, хоть сейчас, — чужим голосом произнесла она.
Винтер покачал головой.
— Господи, куда вы суетесь? Разве это вам под силу? Я-то выкручусь, а вы пропадете. Милая вы моя, это же профессия. Вы ничего не можете, запомните – ничего! Вы мне нравитесь, и тем не менее я вас выдам, если вы не останетесь. Такая у нас работа… Идет ваш Ромео, не вздумайте перекладывать решение на него, вы же уверяете, что действительно любите его… Господи, от этих слов меня тошнит.
— Все в порядке, — сказал Андреа, он вопросительно посмотрел на Эн. — Что-нибудь случилось?
— Мы тут обсуждаем наше путешествие, — опережая Эн, сказал Винтер и выложил то же самое, что говорил Эн, но как бы улаженное, принятое обеими сторонами как печальная необходимость.
Андреа внимательно оглядел обоих.
— Ты тоже так решила?
— Решаю здесь я, — сказал Винтер. — Она разумная женщина и думает о вас больше, чем о себе.
Андреа не спускал глаз с Эн.
— Что ты скажешь?
— Нехорошо взваливать на нее ответственность. Это не по-мужски, — сказал Винтер. — Хватит того, что она помогла вам добраться до Мехико.
— Да заткнитесь вы, черт подери!
Энн вынула пудреницу, отвернулась, стала приводить себя в порядок.
Крутилась карусель, вагончики неслись вверх, неслись вниз, дети вскрикивали, мулы тащили старинные высокие коляски. В теплом лиловом небе обозначились звезды. Андреа подозвал официанта, заказал три порции кофе.
— Без меня вам будет легче. Мистер Винтер прав, — сказала Эн, пряча пудреницу.
— Без нас обоих будет еще легче.
— Но он не сможет…
— Не сможет – не надо, — холодно сказал Андреа. — Будем искать другие варианты.
— Какие? — спросил Винтер. — Где?
— Мало ли. Ткнемся к болгарам. Что-нибудь придумаем.
Принесли кофе. Андреа пил с удовольствием, положил туда остатки мороженого. Его нельзя было принять за человека, убитого случившимся.
— Извините нас, мистер Винтер, за доставленные хлопоты. Врозь у нас с Энн не получится.
— Глупо.
— Никто не бывает дураком всегда, изредка каждый.
— Мне жаль вас, потому что если я не сумею, то никто не сумеет. Уверяю вас. Я профессионал. Я отличаюсь от других тем, что меня наградят посмертно.
— Верю вам на слово.
— Вы думаете, что это бахвальство?
— Я думаю, что у нас нет выбора.
— У меня тоже.
Андреа пожал плечами. Он вел себя как человек, у которого в запасе есть выход из положения. Не чувствовалось ни малейшей фальши в его поведении. На последние деньги он заказал по рюмочке ликера отметить прощание, и было неясно, скорбит ли он о случившемся, доволен ли, во всяком случае черные его глаза оживленно блестели. Все трое подняли рюмки, Винтер повертел свою в пальцах, разглядывая на свет густую зеленоватую жидкость.
— Жалко с вами расставаться, — начал он и замолчал. Он ждал, он умел ждать, но и эти двое тоже это умели. — Хорошая вы пара… — И опять пауза. — Дай Бог, чтобы лет через двадцать об этой минуте вы вспомнили с удовольствием.
Энн вопросительно подняла брови, но ничего не сказала.
— А-а-а! Была не была! — Винтер отчаянно зажмурился. — Не рискуя не добудешь. — И выпил.
— Что добудешь? — спросил Андреа.
Не ответив, Винтер перешел к делам. В путь отправляться завтра, лучше всего в час пик. Все запланировано на двоих, на него и Костаса, считалось, что Энн останется. Придется перестраиваться уже на ходу.
— Эх, не дает судьба мне никаких поблажек, — вырвалось у него. — Все обходится втридорога.
Энн поймала его взгляд, блеснувший, как нож. Вечером она спросила у Андреа, что имел в виду Винтер, сказав про эту минуту спустя двадцать лет. Андреа тоже не знал. Не пожалеют ли они, что не расстались? Он ляпнул это с мужской нечуткостью, и на них из тьмы потянуло знобким холодком предстоящего.
XI
На Милену напали ночью, когда она шла домой. Произошло это в полусотне шагов от ее подъезда, на баскетбольной площадке соседней школы. Она только что рассталась с Джо. Весь вечер они музицировали у подруги Милены, в большой квартире с роялем. Джо исполнил кое-что из своих парижских вещей. Будь рядом Тереза, успех был бы больший. Эти пражане отлично разбирались в новинках свободного джаза, в музыкальных диалектах Америки. В компании Милены Джо чувствовал себя моложе, они наигрывали друг другу, напевали, Милена командовала, ее румянец словно поджигал всех. Невольно Джо сравнивал ее с Магдой. Та была как бы для повседневности, для домашней жизни, приспособленной к его работе, надежно обустроенной, с охраняемой тишиной, чтобы он мог, придя домой из лаборатории, по вечерам обдумывать результаты, посмотреть журналы, книги, прикинуть завтрашний распорядок, а главное, найти простейший подход к своей идее, убедительно выгодный.
