Александр Щёголев - Как закалялась жесть
— Мой рыцарь, вы достойны награды, — провозглашает она шепотом.
Я знаю это.
34.Мобильник внезапно заиграл, запел, засветился и даже затрясся.
— Приветствую, — сказал Неживой. — У твоей матери отключено. Не знаю, только трубка или мозги тоже.
— Ее разбудить? — сонно спросила Елена.
— Зачем? И с тобой можно прекрасно поболтать, несмотря на твой возраст. Ты во что сейчас одета?
— В ночную рубашку, — сказала Елена.
— Какого цвета?
— Белая в желтых цветочках.
— А под ней?
— Больше ничего.
Она отвечала с исключительной вежливостью. Ее трудно было вывести из себя столь примитивными способами.
— В твоем возрасте, — сказал Неживой, — девочкам полагаются пижамы. Ты с игрушкой спишь или без?
— С открытой форточкой.
— Ничего смешного. В твоем возрасте, чтобы психика развивалась гармонично, нужно пользоваться большими мягкими игрушками, изображающими сильных самцов — медведя, льва, дельфина.
Честно говоря, третье подряд упоминание о возрасте Елену все-таки достало. Круто достало. Трубка в ее руке вспотела. Она переложила телефон к другому уху.
— В комнате очень душно, Виктор Антоныч. Я вся горю. Я открываю окно и обмахиваю себя подолом ночнушки. Ложусь обратно и обнимаю сильного плюшевого самца ногами. Его морда утыкается мне точно в промежность…
Неживой выслушал до конца, не перебивая. Когда она выдохлась, сказал:
— Про мобильник вместо вибратора — хорошо придумано. Хотя, ясно, что ты никогда вибраторами не пользовалась. Пока, во всяком случае. Можешь затворить окно, подруга. И еще — не поленись, встань и закрой дверь на ключ.
— Зачем? — с трудом переключилась Елена.
— Я повторяю — встань, закройся на ключ. Боюсь, ночи в вашем доме становятся серьезным делом. Беда пришла, бабы дорогие.
— Да ну вас! — она наконец разозлилась. — Не надоело развлекаться?
— Ты против того, чтобы я звонил?
Сказано так, что Елена не смеет дерзить в ответ. Бывают ситуации, когда вдруг понимаешь — одно неловкое слово, и ты в опасности.
— А позвонил я, потому что почувствовал: надо позвонить. Я доверяю своим чувствам, дочка. Собственно, это единственное, чему я доверяю. Разве ТЫ не чувствуешь, что теперь тебе всегда, когда ложишься спать, придется закрываться на ключ?
Она чувствовала. Не совсем то, что сказал Виктор Антоныч, — нет, это был не страх, но… очень близко. Последние ночи Елена спала тревожно и, тем более, тревожно бодрствовала. И еще — она тоже доверяла своим чувствам.
— С какой стати я должна вам верить?
— Я слышал, у вас прошлой ночью труп завелся. А с утреца исчез куда-то. Так что настоятельно советую мне верить.
Она впилась зубами в мобильник. Только бы не ляпнуть что-нибудь… только бы не ляпнуть сдуру… пластмасса хрустнула… но где он мог это слышать ? Про убийство не знает никто. Никто — кроме них с матерью, кроме тети Томы да уродов в палате, которые со Второго этажа никуда не выходят и уже не выйдут…
— Что там за звуки? — остро заинтересовался Неживой. — Трубку со злости ломаешь?
— Наверное, помехи на линии. Вы про труп что, пошутили?
— Какие шутки! — сказал он. — Мне приснился вещий сон. А мои вещие сны всегда сбываются… дочка.
Пластмассовый корпус не выдержал-таки, развалился.
35.Пока Эвглена выпаривает кетамин, я решаю спросить:
— Заказы, о которых говорил твой Неживой — их правда так много?
— Виктор Антонович пока не оставил заказов.
— Не оставил? Ты отрезала у этого гитариста обе руки, обе сразу! Обычно ты все-таки с ног начинаешь.
— А-а… это для вчерашнего клиента. Дня не прошло, ему опять понадобились пальцы. Как можно больше пальцев. Они сказали, вчерашняя порция вся ушла — с восторгом, с ритуальными плясками…
Я непроизвольно убираю с глаз долой свою единственную руку. На ней — целых пять пальцев. Я содрогаюсь, мысленно и телесно. Это не остается без внимания:
— Тебе холодно, мой сладкий?
— Эвочка, ну ты же понимаешь, о чем я спрашиваю. Вдруг эта наша ночь последняя?
— Материала пока хватает, — произносит она, задумчиво наблюдая за огоньком зажигалки. — Два «аккорда», и закрыли заказы. Так что не беспокойся…
Эвглена выпаривает «дурь», как чмо из подвала — на ложке. При помощи зажигалки. Эстетика дна и грязи. Кетамин пузырится, ложка вся уже в копоти. Это и есть та награда, которую Эвглена мне посулила — несколько минут космического кайфа.
Вообще-то кетаминовый наркоз — варварство и обман; не зря он применяется больше к животным, чем к людям. Во-первых, привыкаешь быстро, во-вторых, диссоциация сознания, которую вызывает этот препарат, вовсе не отключает боль. Когда Эвглена оперировала меня, она использовала более солидные средства — берегла мои рецепторы. Но совершенно другое дело — как сейчас…
На дне ложки остается белый порошок. Ждем, пока железо остынет. Это круче, чем ЛСД. Я знаю, я сам и научил мою супругу нехитрому фокусу с кипячением кетамина.
— Позволь, — говорит она, макает палец в порошок и щедро промазывает мне ноздри.
Затем — себе.
Ложится рядом.
Глаза закрыты.
Ждем.
— С Ленкой что-то происходит, — успевает сказать Эвглена. — Ей нужен если не отец, то хотя бы отчим. Мужчина, которого она уважает. Она тебя почему-то уважает, Саврасов, даже непонятно, почему. Помоги мне, и тебя ждет долгая, счастливая жизнь.
— Ты сделала предложение, от которого нельзя отказаться…
А вот и «приход».
Валюсь в сияющую бездну. Этот момент стоит того, чтобы родиться и умереть! Озираюсь в изумлении: цвета яркие, как в рекламе. Палата, в которой я медленно подыхаю, сворачивается до размеров бусины — ее нет. Фальшивка, ложь, сон. Все мои конечности целы! Прорастаю. Вокруг — вселенная, мой настоящий мир. Взлетаю. Лечу.
«Как красиво…», — слышу восторженный голос Эвглены. Она летит рядом, она всегда рядом. Мы — в ее будуаре. Я лежу, маленький и счастливый, а сгусток сексуальной энергии, разорвав джинсы, фантастической колонной уходит в небо…
КОМУ И ЗАЧЕМ ОТДАЛИ МОИ НОГИ?
…Размеры женщины не влезают в сознание. «Я сверху!» — командует она и, раскорячившись, вставляет мою колонну в себя. Если у тебя есть опыт и воля, ты можешь управлять вселенной. Я вырастаю до неба — и пусть крошечная тряпочная кукла беснуется где-то там, внизу. Слышу, как она смеется…
«…Когда-то мы с моими родителями были, ты не поверишь, бедными, как церковные мыши. А он мне — возьми свое. Возьми и продай. Я взяла и продала, а все вокруг удивлялись — откуда у сироты вдруг столько денег? Нет, такой богатой, как сейчас, я тогда еще не стала. Он был мне первым мужем, но ведь он, между нами, просто псих…»
Эвглена с увлечением рассказывает о своей маленькой жизни. Это неинтересно. Куда важнее то, что рассказываю я — о том, как мы с братом мастурбировали перед окном одной девчонки, как дрались с черемушкинскими, как прыгали с моста на самодельных резинках; о том, что погоняло у меня было Скрипач, поскольку я виртуозно владел «струной» — крайне эффективным в драке оружием, изготовленным из гитарной струны, гирьки и штопора…
КОМУ И ЗАЧЕМ ОТДАЛИ МОЮ РУКУ?
…Эвглена меня перебивает:
«Знаешь золотое правило торговцев людьми? Продать человека по частям гораздо выгоднее, чем целиком. Когда я доперла до этого, тут и начался мой путь на вершину. Человек вообще самый выгодный товар, потому как достается бесплатно. Причем, мужчины, как выяснилось, ценятся дороже женщин. Возьмем, к примеру, тебя…»
Она не договаривает, самозабвенно стонет. Я ей подвываю. Четыре! Или пять? Сбились со счета… Раз, два, три. Их трое, зависли неподалеку от спортзала, гопники чертовы. Я иду с тренировки — сумка на плече, в голове шум. «Пацан, дай прикурить». Отвечаю: «Пошел ты на…». Он мгновенно бьет, я автоматически ухожу и левым хуком отправляю его в нокаут. Остались двое. И набегают еще пятеро. Я достаю двоих или троих… меня валят и бьют ногами — я закрываю голову… больница с веселой медсестрой, колющей в вену разведенный спирт и выпаривающей кетамин в ложечке… палата на четверых оболтусов… вернее, студия с развешанными по стенам картинами… продать человека по частям гораздо выгоднее, чем целиком… гораздо выгоднее…
КОМУ МЕНЯ ПРОДАЛИ?
С той драки возле спортзала я и стал всегда носить при себе «струну», спрятанную в рукаве…
И вдруг Вселенная теряет воздух, как развязавшийся воздушный шарик. Нет больше ни объема, ни цвета. Черно-белая тоска захлестывает, как волна. Из сказочной реальности обратно в сон — не хочу, не хочу!
Всё, двери закрываются.
Это жестоко.
Жаль, но химическое блаженство так недолговечно. Пятнадцать минут, всего лишь пятнадцать минут… Пустота входит в мозг, и вместе с ней — острейшее желание вдохнуть новую порцию кайфа, и понимание, что делать этого ни в коем случае нельзя…
