Александр Чуманов - Брат птеродактиля
И впредь он столь бездарно личное время никогда не тратил. Хотя Аркашкино пристрастие к организованному отдыху не осуждал. Понятно же все. Надо же изредка и рефлексу волю давать…
Между тем Аркашкин рефлекс и так не слишком-то простаивал. (Или — пролеживал?) Едва Аркадий Федорович окончательно отошел от эпопеи «по установлению отцовства», завершившейся его полной если не реабилитацией, то, по крайней мере, как сказали бы теперь, «отмазкой», так понемногу начал пользоваться пусть не ажиотажным, однако вполне устойчивым спросом. То в одном месте заночует, то в другом. А что — грамотный и не слишком пьющий мужчина, на работу в костюме ходит да при галстуке, в компании балагур и даже где-то весельчак. Зарабатывает, правда, не ахти, но, может, будет еще, перспектива-то не делась никуда.
А годы тем временем проходили. Уж за тридцать перевалило. Мишка в тридцать как раз первое знакомство с наркологом свел, спустя месяца три твердо убедился сам и других убедил, что знакомство вышло удачное. Сделался расчетлив, если не сказать скуповат, начал к заработкам и рациональному расходованию семейного бюджета повышенный интерес проявлять, будто стремился ранее пропитое наверстать, компенсировать.
На этой почве они с Марией даже пару раз сравнительно крупно повздорили. Сравнительно, потому что уровень «взаимной нежности» при этом, как всегда, ничуть не снизился, уж во всяком случае, про их ссоры никто никогда не узнал. Зато Мишка в результате дебатов признал свою неправоту — тоже, между прочим, как всегда, — и нарастающую жадность сердца обязался взять под контроль рассудка. То есть, быть может, тут имел место один из малоизученных побочных эффектов лечебного курса, сам собою с течением времени сходящий на нет, ибо скупердяйство пролеченного алкоголика постепенно вернулось к приемлемому уровню.
Стремление же к более высокому заработку признали ни для кого не опасным и бороться с ним не стали, отчего благосостояние семьи сразу поползло вверх, ведь даже копеечку, добытую во внеурочное время, Мишка в целости приносил, отчитывался. Хотя и не всегда официально сдавал — не было в том нужды, зато возникла потребность самому быть неизменно при деньгах. Как солидному мужику. Деньги эти Мишка, разумеется, никогда не тратил — ну, разве детишкам иногда ерунду какую-нибудь покупал да приятелям, проявлявшим непреодолимую назойливость, до получки ссужал на бутылек — однако некая неизменная сумма в кармане была теперь, что ни говори, одной из важнейших категорий личной Мишкиной кустарно-любительской философии, основы которой, если кто подзабыл, закладывались в университетах стройбатского экзистенциализма…
К тому моменту Мария уже окончательно рассталась с советской торговлей, хотя многие знакомые ее отговаривали, мол, от добра добра не ищут. Но Мария устроилась в местное отделение госбанка, где был довольно молодой тогда коллектив и, естественно, сплошь женский, возглавляемый, однако же, мужчиной солидных лет, матерым спецом в области политэкономии социализма, которая, если кто никогда не слыхал, отличалась от своей капиталистической сестры как небо от земли.
А еще данный руководитель, помимо финансового опыта, имел поистине бесценный опыт руководства бабами, которыми руководить весьма сложно не только в силу особенностей женского характера, но также в силу особенностей женского организма, из-за которых, повторимся, лет до тридцати женщина на законном основании весьма ненадежный работник. Зато после тридцати, если вы смогли перетерпеть все эти бесконечные декретные отпуска и бюллетени по уходу за вечно простужающимся ребенком, вы имеете бесценный трудовой кадр — непьющий, аккуратный, ответственный и безотказный. Если, конечно, его не переманит к себе какая-нибудь сволочь. Впрочем, управляющий госбанка в те времена был столь влиятелен, что мало кто отваживался по-воровски увести работника, старались, если уж очень надо, полюбовно договориться.
Правда, Марию Сергеевну Колобову, набравшуюся в горторге всевозможного полезного опыта, с отличием окончившую кооперативный техникум, всемогущий управляющий госбанка не вырастил, в отличие от большинства, на своей канцелярской грядке, а именно бесцеремонно переманил. Как говорится, «что не позволено быку…».
Переманил и сразу сделал заместителем главбуха. А через год-другой совсем уж ветхая главбухша вынуждена была передать Марии пост. Нет, она бы еще, наверное, ползала на любимую работу, пока не свалилась посреди тротуара или на рабочем месте. Но женщине уже и так под восемьдесят катило, она давно не только детей да внуков на ноги поставила, в люди вывела, а и за правнуков вплотную взялась — ну, сколько ж можно пользу приносить, ей-богу, другим ведь тоже охота!
И Марии тоже долго пришлось бухгалтерию банка возглавлять. Даже при капитализме несколько лет отпыхтела. Ведь когда она пришла, как раз в бухгалтерии одни тридцатилетние остались, отчего потом долго-долго никакого движения кадров не происходило. И многие бабы всю жизнь в рядовых проходили, хотя всегда могли за любой стол сесть. Их же, несчастных, и сокращали, когда начались перманентные сокращения переходного периода, Мария Сергеевна подругам всем сердцем, разумеется, сочувствовала, но не уходить же самой, чтоб осталась другая.
Впрочем, до этих грустных дней еще немало веселого, приятного и радостного произошло. Так, когда дочери Танюшке исполнилось двенадцать, а сыну Женьке — шесть, то есть, когда ютиться в коммуналке, расширившейся, правда, естественным путем до двух комнат, сделалось и неприлично, и совсем невмоготу, всесильный управ выбил для своей молодой и перспективной главбухши отдельную трехкомнатную со всеми удобствами.
Ох, и радости было! Правда, Мишка любимой своей сарайки лишился, ведь подвальная кладовка заменой обжитой сарайки, где и тень в жару, и свежий воздух круглогодично, никак не может быть. Однако в ту пору Колобов в своем дощатом помещении стал как раз существенно меньше нуждаться, чем недавно еще. Поскольку был не так давно выстроен собственноручно кирпичный гараж, правда, не у самого подъезда, а на некотором удалении, в гараже блистал эмалью цвета «морской волны» двухцилиндровый «ижак», следовательно, и большая часть инструментария Мишкиного, традиционно с разных работ наворованного, а также многочисленный рыбацкий инвентарь перекочевали туда. Тем более Михаил уже давно ничего ни с кем не распивал в самом удобном для распивания месте. Так что утрату сарайки он пережил, можно сказать, безболезненно, тогда как несколькими годами раньше получилась бы ощутимая душевная травма.
Даже новоселье закатили с подобающим размахом, хотя и опасались, как бы главный новосел не запировал, но он мужественно продержался весь вечер на компоте да минералке, на баяне много играл, только про «Ладу» не пел. Петь на трезвую голову вместе с нетрезвыми гостями посчитал неуместным, хотя, вообще-то, всегда «с песней по жизни» шагал, то есть всегда, особенно в уединении, мурлыкал под нос что-нибудь из советских композиторов. И что интересно, он был единственный такой певун во всей обширной родне, ни один из детей этой папкиной изюминки не унаследовал. Если не считать того, что дочка Танюшка музыкальную школу успешно закончила и даже одно время намеревалась в консерваторию подавать на отделение народных инструментов композиторского факультета по классу баяна. К счастью, потом передумала и пошла по маминой линии.
Однако на новоселье они с отцом даже минут десять на двух баянах зафигачивали какую-то Танюшкину собственную пьесу, хотя, конечно, Мишка дочери больше мешал, отчего она и бросила быстро. Мешал; однако в музицировании — это надо признать — он после армии все ж несколько продвинулся, теперь под его аккомпанемент хоть что можно было спеть, а не только сплясать.
А еще к приятному и радостному в те времена многие люди относили получение в качестве поощрения из рук доброго государства вожделенного участка неудобицы или болота, который надлежало превратить через определенное время в цветущий сад и к тому ж воздвигнуть на нем хижину. Однако если в срок не уложишься, пеняй на себя. Отберут и другому, более ответственному да трудолюбивому очереднику передадут.
Вот Колобовы и это поощрение вслед за квартирой отхватили. И сразу на субботник всю родню мобилизовали: трех сестер с мужьями да почти уже взрослыми детьми и Аркашку, до сих пор не женатого. Только больных престарелых родителей оставили дома. И большая бригада мелиораторов-любителей образовалась, Беломорканал, может, и не прорыть, но привести к некоторому виду шесть соток заросшего озера Карасьего вполне под силу.
По крайней мере, когда на болото наши романтики-энтузиасты прибыли, там, на других участках, работа кипела уже вовсю: сновали деловито-озабоченные люди с носилками и шанцевым инструментом, горели костры, высились терриконы болотных кочек, срубленных под корень лопатами или специально изготовленными руками новаторов рубильниками. А кое-где уже щедро рассыпалась по выровненным площадям известка, поскольку опытные люди определили, что, раз болото, почва должна быть «кислой».
