ШАНЬ СА - ЧЕТЫРЕ ЖИЗНИ ИВЫ

— Ты прав, о классовой борьбе забывать нельзя. Но ты слишком молод и не умеешь отличать друзей от врагов. Ты ничего не понимаешь в политических вызовах. Посвяти себя учёбе.

— Ваш пессимизм опасен! — возмущённо возразил я. — Наш Председатель написал красным охранникам лицея при университете Цинхуа, чтобы поддержать их борьбу с пороком. Сегодня занятия приостановлены. Знания важны, но главное — это Революция.

— Ты собираешься изменить мир, а сам дерёшься с товарищами? Это и есть твоя культурная революция?

Вопрос прозвучал неожиданно. Из соседней комнаты вышла моя мать, она с трудом сдерживала гнев.

Я чувствовал, что меня загнали в угол, и молчал.

— Почему на тебе чужая рубашка? — продолжила допрос мама. — Где твоя одежда? Что у тебя на голове? Ты ранен?

— Нет, ничего, мама. — Я свернулся клубком на кровати и прикрыл голову рукой.

Моя мать была дочерью знаменитого врача и стала коммунисткой, разочаровавшись в старом Китае, где феодальные пережитки соседствовали с худшими чертами колониального режима. Учёба в университете дала ей, как и большинству девушек из хороших семей, внутреннюю свободу и сделала чуточку слишком восторженной.

Она протянула ко мне руки, но я не шевельнулся. От обиды у неё на глазах показались слёзы.

Мама без конца читала и перечитывала русские романы и плакала над судьбами любимых героев, чем безумно меня раздражала. Её чувствительность выводила меня из себя.

В душе мне хотелось броситься к ней и умолять о прощении, но вместо этого я напрягся и ударил кулаком по кровати, потом вскочил и пошёл к двери.

— Куда ты? — спросил отец.

— Я ухожу!

— Останься дома. Забудь все эти ненужные бредни, умоляю тебя!

Я оглянулся. Отец поднялся со стула. Мать стояла рядом с ним. Ночь окутала их своим густым покрывалом. Поражённые скорбью, они напоминали два чёрных изваяния.

Вернуться к ним значило бы отринуть Революцию, отвернуться от них — уничтожить самых любимых на свете людей. В это мгновение главным моим чувством была ненависть — к себе, к родителям, давшим мне жизнь, к судьбе, разрушившей наш союз.

Я повернул ключ, рванул на себя дверь и выбежал в коридор, где соседи готовили ужин. Чад, резкие запахи, обрывки фраз кинулись мне в лицо. Я споткнулся и кинулся прочь, даже не посмотрев, что именно опрокинул, кубарем скатился по лестнице и толкнул створки ворот.

Ночь, деревья, свобода.

Я отвязывал велосипед, когда на третьем этаже открылось окно. Мама звала меня, и я слышал в её голосе печаль и страх, но не обернулся, отёр слёзы со щёк, оседлал велосипед и помчался по тёмной улице.

Много месяцев подряд я не приходил домой. Родители навещали меня в лицее, где их каждый раз останавливала наш охрана. Мама приносила корзину с чистым бельём, крутыми яйцами и писчей бумагой. Она хотела, чтобы я писал ей письма. Но разве мог я описать мою новую жизнь?

Я ходил по лицеям, чтобы разжечь огонь Революции, обменивался идеями со студентами. Участвовал в демонстрациях и дебатах, был на встрече с женой Председателя Мао в павильоне Рыбака. Эта энергичная, фанатично преданная делу Революции женщина напутствовала нас и передала приветствие Великого Кормчего. Я сражался с теми, кто глумился над величием нашей идеологии. Как мне было объяснить матери необходимость и смысл этого насилия?

Вместе с несколькими товарищами по классу, верными сторонниками учения Великого Мао Цзэдуна, я колесил по Китаю в поисках приключений. Между красными охранниками завязывались удивительные отношения, тепло дружбы согревало сердца странствующих солдат. Бурные события обостряли чувства, делая нас более восприимчивыми.

Весной мои родители отправились в «школу 7 мая», на перевоспитание. Стояла холодная унылая погода. Северный ветер из монгольских степей засыпал город захваченным в пустыне песком. Я обошёл все «школы 7 мая» в окрестностях Пекина, пока нашёл отца и мать. Мама копала землю лопатой за проволочным заграждением. Её коротко остриженные волосы были взъерошены, тонкий ватник не мог уберечь от ледяного весеннего ветра. Мама трудилась усердно, как прилежная маленькая девочка. Она разогнулась, чтобы отереть пот со лба, и тут заметила меня. Она протянула ко мне руки, но я повернулся и убежал.

Лето наступило внезапно. Город наполнялся стрекотом цикад, жарой и солнечным светом. Революционные кланы затеяли кровопролитную войну. Вмешалась армия и взяла ситуацию под свой контроль. По приказу премьер-министра в школах снова начались занятия. Все, кроме тех, кого отправили отбывать наказание в лагерь, вернулись к работе. Я успешно сдал экзамены и поступил в Пекинский университет. Впрочем, учиться никто и не думал. Я фланировал, заводил друзей, участвовал в спорах. Сердце Революции ушло из Пекина, и лишённая её энергии и воображения столица изнывала от скуки.

Я решил присоединиться к миллионам студентов, которые отправлялись возделывать целинные земли в отдалённых районах, зарегистрировался в бюро распределения красных охранников для китайской деревни и аннулировал в префектуре удостоверение столичного жителя.

Мои родители опечалились, узнав о моём решении, — они никогда меня не понимали и не поймут. Но «школа 7 мая» лишила их авторитета, и они отпустили меня без единого слова возражения.

1 декабря на Пекинский стадион пришли десять тысяч человек. Стоя в центре лужайки, тысячный отряд студентов прощался с родным городом. Люди аплодировали, похожие на задорных птичек девочки с вплетёнными в косы красными ленточками подбежали, чтобы украсить нас красными гвоздиками.

Во второй половине дня мы прибыли на вокзал. Поезд был битком набит красными охранниками, я вскарабкался товарищу на плечи и пробрался в вагон через окно. Моё появление рассмешило сидевших на полках девушек, и они помогли втащить внутрь остальных, а потом взгромоздили свои чемоданы один на другой, и двое из нас устроились на багажной полке.

Наконец поезд тронулся.

Я стоял, зажатый между стеной человеческих тел и спиной товарища. В свете пролетавших мимо фонарей я видел через его плечо зимний пейзаж за окном. Пение революционных песен и чтение стихов Председателя Мао утомили нас. Вагон слегка раскачивался и подпрыгивал на стыках, и я задремал. Мой сон был полон смутными образами и невнятным бормотанием.

Внезапно чей-то голос произнёс:

— Извините.

Я приоткрыл глаза и увидел зажатую в углу студентку. Она выглядела очень бледной. Я обратил на неё внимание, потому что она единственная не смеялась и не участвовала в общем разговоре.

— Извините, — повторила она и попыталась встать, но мы были прижаты друг к другу, как камни Великой стены, и не могли сдвинуться ни на сантиметр, чтобы пропустить её.

Во мне снова проснулось предубеждение против девушек с их капризами и нелепым поведением, и я закрыл глаза, проигнорировав её призыв.

Никто не шевельнулся.

— Извините, — в третий раз произнесла она, и я услышал в задрожавшем голосе близкие слёзы. — Мне очень нужно в туалет.

Я узнал этот нежный ясный голос — он принадлежал той самой юной девочке, которая в день демонстрации произнесла длинную вдохновенную речь.

Я открыл глаза, увидел следы слёз у неё на щеках, растолкал спавшего рядом товарища, протянул руку и вытащил девушку с её места.

До туалета в конце вагона мы добирались целый час. Я был чемпионом региональных соревнований по плаванию и протащил девушку по вагону, как якорь на цепи. Когда она вышла из кабинки, мы не решились возвращаться на свои места через тёмную гудящую толпу, прислонились к двери туалета и заснули стоя, как лошади в стойле.

Назавтра, после полудня, мы прибыли в город Мэйлинь и заполнили всё здание вокзала. Деревья были покрыты молодой зелёной листвой. С неба сыпался мелкий дождик. Сначала мы обрадовались тёплой, по сравнению со столичной, погоде, но очень скоро одежда наша промокла, и мы начали мёрзнуть. Студенты выстроились в очередь перед бюро приёма. До нашей группы очередь дошла ближе к ночи. Два красных охранника переписали наши имена и велели ждать. Отсчитав пятьдесят человек по списку, они посадили нас в два грузовика и отправили в центр города. Ночь мы провели в превращённом в общежитие Народном театре. В фойе, на сцене и в коридорах были уложены циновки. Солдаты выдали каждому по тонкому одеялу.

Накануне прошёл сильный дождь. Вода просочилась внутрь через щели в крыше, на полу тут и там стояли лужи. Воздух был стылым, пахло грязью, мочой и ржавчиной. Я лежал на подстилке, стуча зубами от холода. Сон не шёл, я пытался и никак не мог успокоиться, мысли метались, как сорвавшаяся с поводка лошадь. Я вспомнил девочку, которая так вдохновенно говорила с толпой год назад, в Пекине. Когда мы встретились в поезде, она рассказала, что училась на факультете классической литературы Народного университета, и назвала мне своё имя — Ива. Я рассмеялся.