Павел Карпов - Юность Ашира
— До свиданья, Захар Фомич!
Ночь была тихая. Недолго побыл на небе и еще с вечера зашел за горы тонкий серпик нового месяца. На фоне темного неба деревья казались черными, сквозь ветви обильно просачивались звезды. Под ногами, хрупко ломаясь, шуршали опавшие листья и стручки глядичии.
«А листья падают и ночью, когда никто не видит», — почему-то подумал Ашир, шагая по улицам уснувшего города.
Он поднялся на мост и остановился. Много раз виденная картина сегодня по-новому поразила его своей красотой. Внизу, вдоль железнодорожных путей, точно костры по берегу реки, светились на стрелках фонари. Над ними зорким оком глазел в темноту семафор.
Нахмурившийся Копет-Даг крутой грудью пододвинулся к Ашхабаду, будто богатырь, оберегающий его сон. В россыпи огней Ашир узнавал знакомые улицы и площади, здания театров, фабрик, институтов. Темные пятна и широкие полосы на световом плане города обозначали парки и сады. Ашир отыскал взглядом прожектор над своим заводом, и ему показалось, что он светит ярче всех огней в городе.
Из-за семафора донесся и растаял в безветренном воздухе прощальный гудок только что отошедшего поезда. И как неожиданно все произошло!
Ашир подошел к дому и постучал в калитку три раза, как всегда, чтобы разбудить Анну Сергеевну. Он не услышал ее тихого голоса, не успел даже отнять руку от калитки. Глухой удар потряс землю. Секунда, и второй удар, еще тупее и настойчивее, обрушился на спящий город. Протяжный гул прокатился от гор в сторону пустыни, будто вышел из-под земли и ушел в землю. Что-то зловещее, затаенное было в этом долго не умирающем гуле. Сама земля потеряла свою устойчивость, заходила ходуном по воле слепой стихии.
Ашира вместе с калиткой свалило и бросило в виноградник.
«Землетрясение…» — мелькнуло у него в голове.
Уже лежа, он увидел, как рядом с ним закачалась и осела стена глинобитного дома. Там, где она стояла, сначала мигнула звезда, потом качнулся темный силуэт дерева.
Он лежал растерянный, оглушенный, и тишина удивила его. Все замерло, оцепенело, только виноградные листочки трепетали, хотя и не было ветра, будто хотели оторваться и улететь…
Он вскочил на ноги. Серая, густая муть окутала все, нигде ни живой души, ни звука, даже собачьего лая не слышно. Аширу показалось на минуту, что он остался один, в целом мире один, и не страх, а чувство горькой досады на свою беспомощность, тяжелое сознание непоправимости того, что произошло, овладело им.
Едкая, удушливая пыль лезла в рот, в нос, щипала глаза, было трудно дышать. Потом со всех сторон, из-под рухнувших стен, из-под упавших крыш начали доноситься стоны и крики о помощи. Люди кричали, придавленные обломками домов, и крик их походил на шопот.
Еще одна стена, застывшая на миг в своем падении, с грохотом рухнула на землю. Ашир едва успел отскочить в сторону. Где же Анна Сергеевна, Сережа? Они где-то здесь, может быть у него под ногами, под грудами земли и обломков!..
— Мама!.. Сережа! — закричал Ашир и, быть может, словом «мама» вызвал из-под развалин слабый, замирающий голос Анны Сергеевны.
Сережа не отзывался.
Он бросился на голос Анны Сергеевны и начал с ожесточением разгребать землю, разбрасывать кирпичи и доски. Ашир перебросал гору кирпичей, из-под ногтей у него сочилась кровь, руки и шею сводила судорога,
— Я здесь… сейчас раскопаю! — кричал он срывающимся голосом.
«В кладовке лопата и лом. Надо принести».
Но где найти лопату?! Кладовая завалилась, потолок и стены рухнули в погреб, а у Ашира кроме рук ничего не было. Но он копал… От изнеможения падал с ног, поднимался и опять копал. Под руку попалась деревяшка с проволокой на конце — гриф от гитары. Он стал копать нм. Гриф сломался. Рядом валялась помятая кастрюля, Ашир схватил ее.
«Неужели и Светлану засыпало?»— терзался он.
— Ашир, сынок… задыхаюсь… — собрала, видимо, остаток сил старуха.
Этот крик испугал Ашира, а потом ее молчание испугало его еще больше. Дрожащей рукой он нащупал теплую подушку и засыпанные землей волосы. Вместе с матрацем он вытащил Анну Сергеевну из-под досок и, положив ее у водопроводного крана, обмыл ей лицо, намочил голову.
Анна Сергеевна открыла глаза и еле слышно спросила:
— Сережа жив?
Ашир ничего еще не знал о Сереже, поэтому не ответил старухе. Он напоил ее из ладони и бросился к придавленной дувалом беседке. И опять он копал, копал до изнеможения, облизывая кровь с потрескавшихся губ.
Приползла Анна Сергеевна и, лежа, не в силах подняться, тоже стала разгребать землю…
Сережа был жив, дышал. Ашир перетащил его к крану, влил в рот воды. Сережа долго не приходил в себя, потом, наконец, застонал и поднял голову, но не мог ничего понять. Он посмотрел вокруг блуждающим взглядом, закашлялся, и по лицу у него потекли слезы. Обняв склонившегося над ним Ашира, Сережа поцеловал его.
— Спасибо, друг.
Сразу, будто по общему сговору, на улицах и во дворах в пыльной мгле запылали костры, слышнее и отчетливее доносились теперь людские голоса.
Анна Сергеевна прижала к себе Сережу с Ангаром и посмотрела через дорогу. Новый кирпичный дом напротив стоял невредим, а окружавшие его глинобитные дома с плоскими крышами все рухнули.
— Горе-то какое! — вырвалось из груди старушки.
«Что со Светланой?» — опять подумал Ашир.
На соседнем дворе металась женщина с растрепанными волосами, в разорванной ночной рубашке.
— Крошка моя, дитятко мое… отзовись! — причитала она, прижимая к груди куклу.
Женщина упала на кучу кирпичей и зарыдала. Ашир подбежал к ней, отбросил поломанную оконную раму и принялся копать. Из-под земли показалась детская кроватка.
— Миленький, спаси! Родненький мой…
Ашир выдернул из-под кирпичей одеяльце и клеенку, кроватка была пуста. Рядом с кроваткой торчала толстая, круглая ножка стола. Он прорыл узкий проход и, ничего не видя в густом мраке, залез под стол.
— Мама, темно! — услышал он детский лепет. — Зачем свет потушила?
Девочка не плакала, она требовала во что бы то ни стало зажечь свет. Ашир нащупал в темноте протянутые ручонки и вместе с девочкой вылез из-под заваленного стола. Женщина не дала ему опомниться, перевести дух, она бросилась к нему и прижала его к груди вместе со своей дочкой.
— Мама, холодно! Одень меня и свет зажги.
Завернуть ребенка было не во что. Ашир снял с себя рубашку и накинул ее на плечи девочки.
— Вера Васильевна, идите к нам! — позвала женщину Анна Сергеевна. — Будем держаться друг за друга. Тут у нас вот простыня есть!..
Ашир разжег костер, постоял с минуту, глядя на огонь, бережно отодвинул от костра виноградную лозу с цепкими усиками и скрылся в темноте.
Город был похож на огромный ночной лагерь. На улицах горели костры, освещая какие-то случайные вещи, извлеченные из-под обломков. На земле валялись оборванные провода, осколки посуды, вывернутые балки, кирпичи. Странно было видеть высокие деревья, устоявшие среди этого хаоса, — теперь они казались выше и словно прикрывали собой развалины.
С каждой минутой улицы оживали, появились автомашины. Не теряя времени, уцелевшие спасали пострадавших, вытаскивали людей из-под развалин и бежали на свои предприятия раскапывать оборудование и имущество.
Из депо руками выкатывали паровоз, возле аптеки с грузовика прямо на ходу сбрасывали лопаты. Их брали нарасхват, как оружие на площадях когда-то в дни восстаний. Откуда-то доносился стук уже работающего мотора.
Навстречу Аширу бежали два парня. Один босиком и в ватнике, другой в трусах и в сапогах. Они разматывали телефонный кабель. Высокий старик в очках и в длинной юбке из простыни бегал от одного костра к другому.
— Подойдите сюда, профессор! — окликнули его.
— Батенька мой! — послышался через минуту высокий голос старика. — Да вы ведь сами врач. Вывих? Пустяки. Поднимайтесь, идемте со мной! Идемте, идемте в клинику. Нас ждут раненые.
— Железнодорожники есть? — кричал на всю улицу чей-то голос.
— Есть! Есть! — отозвались из темноты сразу два человека, один бодро, другой со стоном.
— За мной!
К людям, собравшимся на углу, прихрамывая, подошла женщина.
— Пекарь Гордеев здесь живет, что ли? — спросила она, обращаясь ко всем сразу.
— Жил… — ответила ей старуха с грудным ребенком на руках.
Ребенок кричал, старуха что-то совала ему в рот.
— Вот наказанье!..
— А мать-то где?
Из-под одеяла поднялся человек с забинтованной головой. Возле него стоял горшок с фикусом и радиоприемник, над ним на обвисшем проводе моталась клеенка.
— Раскапывают.
— И молока нет?
— В том-то и беда!
— Корову мою подоили бы! — Он застонал.
Корова стояла тут же, привязанная за швейную машину. Старуха отдала мужчине ребенка и полезла с термосом под корову.
